Онлайн книга «Один день Ивана Денисовича»
|
— Слышь, ребята, — Шухов доник, — мастерки-то несите Гопчику, мой — несчитанный, сдавать не надо, я им доложу. Смеётся бригадир: — Ну как тебя на свободу отпускать? Без тебя ж тюрьма плакать будет! Смеётся и Шухов. Кладёт. Унёс Кильдигс мастерки. Сенька Шухову шлакоблоки подса́вывает, раствор кильдигсов сюда в корытце перевалили. Побежал Гопчик через всё поле к инструменталке, Павла догонять. И 104-я сама пошла через поле, без бригадира. Бригадир — сила, но конвой — сила посильней. Перепишут опоздавших — и в кондей. Грозно сгустело у вахты. Все собрались. Кажись, что и конвой вышел — пересчитывают. (Считают два раза на выходе: один раз при закрытых воротах, чтоб знать, что можно ворота открыть; второй раз — сквозь открытые ворота пропуская. А если померещится ещё не так — и за воротами считают.) — Драть его в лоб с раствором! — машет бригадир. — Выкидывай его через стенку! — Иди, бригадир! Иди, ты там нужней! — (Зовёт Шухов его Андрей Прокофьевичем, но сейчас работой своей он с бригадиром сравнялся. Не то чтоб думал так: «Вот я сравнялся», а просто чует, что так.) И шутит вслед бригадиру, широким шагом сходящему по трапу: — Что, гадство, день рабочий такой короткий? Только до работы припадёшь — уж и съём! Остались вдвоём с глухим. С этим много не поговоришь, да с ним и говорить незачем: он всех умней, без слов понимает. Шлёп раствор! Шлёп шлакоблок! Притиснули. Проверили. Раствор. Шлакоблок. Раствор. Шлакоблок… Кажется, и бригадир велел — раствору не жалеть, за стенку его — и побегли. Но так устроен Шухов по-дурацкому, и никак его отучить не могут: всякую вещь и труд всякий жалеет он, чтоб зря не гинули. Раствор! Шлакоблок! Раствор! Шлакоблок! — Кончили, мать твою за ногу! — Сенька кричит. — Айда! Носилки схватил — и по трапу. А Шухов, хоть там его сейчас конвой псами трави, отбежал по площадке назад, глянул. Ничего. Теперь подбежал — и через стенку, слева, справа. Эх, глаз — ватерпас! Ровно! Ещё рука не старится. Побежал по трапу. Сенька — из растворной и по пригорку бегом. — Ну! Ну! — оборачивается. — Беги, я сейчас! — Шухов машет. А сам — в растворную. Мастерка так просто бросить нельзя. Может, завтра Шухов не выйдет, может, бригаду на Соцгородок затурнут, может, сюда ещё полгода не попадёшь — а мастерок пропадай? Зана́чить так заначить! В растворной все печи погашены. Темно. Страшно. Не то страшно, что темно, а что ушли все, недосчитаются его одного на вахте, и бить будет конвой. А всё ж зырь-зырь, довидел камень здоровый в углу, отвалил его, под него мастерок подсунул и накрыл. Порядок! Теперь скорей Сеньку догонять. А он отбежал шагов на сто, дальше не идёт. Никогда Клевшин в беде не бросит. Отвечать — так вместе. Побежали вровень — маленький и большой. Сенька на полторы головы выше Шухова, да и голова-то сама у него экая здоровая уродилась. Есть же бездельники — на стадионе доброй волей наперегонки бегают. Вот так бы их погонять, чертей, после целого дня рабочего, со спиной, ещё не разогнутой, в рукавицах мокрых, в валенках стоптанных — да по холоду. Запалились, как собаки бешеные, только слышно: хы-хы! хы-хы! Ну да бригадир на вахте, объяснит же. Вот прямо на толпу бегут, страшно. Сотни глоток сразу как заулюлюкали: и в мать их, и в отца, и в рот, и в нос, и в ребро. Как пятьсот человек на тебя разъярятся — ещё б не страшно! Но главное — конвой как? Нет, конвой ничего. И бригадир тут же, в последнем ряду. Объяснил, значит, на себя вину взял. А ребята орут, а ребята матюгаются! Так орут — даже Сенька многое услышал, дух перевёл да как завернёт со своей высоты! Всю жизнь молчит — ну и как гахнет! Кулаки поднял, сейчас драться кинется. Замолчали. Смеются кой-кто. — Эй, сто четвёртая! Так он у вас не глухой? — кричат. — Мы проверяли. Смеются все. И конвой тоже. — Разобраться по пять! А ворот не открывают. Сами себе не верят. Подали толпу от ворот назад. (К воротам все прилипли, как глупые, будто от того быстрей будет.) — Р-разобраться по пять! Первая! Вторая! Третья!.. И как пятёрку назовут, та вперёд проходит метров на несколько. Отпыхался Шухов пока, оглянулся — а месяц-то, батюшка, нахмурился багрово, уж на небо весь вылез. И ущербляться, кесь, чуть начал. Вчера об эту пору выше много он стоял. Шухову весело, что всё сошло гладко, кавторанга под бок бьёт и закидывает: — Слышь, кавторанг, а как по науке вашей — старый месяц куда потом девается? — Как куда? Невежество! Просто не виден! Шухов головой крутит, смеётся: — Так если не виден — откуда ж ты знаешь, что он есть? — Так что ж, по-твоему, — дивится капитан, — каждый месяц луна новая? — А что чудного? Люди вон что ни день рождаются, так месяцу раз в четыре недели можно? — Тьфу! — плюнул капитан. — Ещё ни одного такого дурного матроса не встречал. Так куда ж старый девается? — Вот я ж и спрашиваю тебя — куда? — Шухов зубы раскрыл. — Ну? Куда? Шухов вздохнул и поведал, шепелявя чуть: — У нас так говорили: старый месяц Бог на звёзды крошит. — Вот дикари! — Капитан смеётся. — Никогда не слыхал! Так ты что ж, в Бога веришь, Шухов? — А то? — удивился Шухов. — Как громыхнёт — пойди не поверь! — И зачем же Бог это делает? — Чего? — Месяц на звёзды крошит — зачем? — Ну, чего не понять! — Шухов пожал плечами. — Звёзды-те от времени падают, пополнять нужно. — Повернись, мать… — конвой орёт. — Разберись! Уж до них счёт дошёл. Прошла пятёрка двенадцатая пятой сотни, и их двое сзади — Буйновский да Шухов. Конвой сумутится, толкует по дощечкам счётным. Не хватает! Опять у них не хватает. Хоть бы считать-то умели, собаки! Насчитали четыреста шестьдесят два, а должно быть, толкуют, четыреста шестьдесят три. Опять всех оттолкали от ворот (к воротам снова притиснулись) — и ну: — Р-разобраться по пять! Первая! Вторая! Эти пересчёты ихие тем досадливы, что время уходит уже не казённое, а своё. Это пока ещё степью до лагеря допрёшься да перед лагерем очередь на шмон выстоишь! Все объекты бегма бегут, друг перед другом расстарываются, чтоб раньше на шмон и, значит, в лагерь раньше юркнуть. Какой объект в лагерь первый придёт, тот сегодня и княжествует: столовая его ждет, на посылки он первый, и в камеру хранения первый, и в индивидуальную кухню, в КВЧ [14] за письмами или в цензуру своё письмо сдать, в санчасть, в парикмахерскую — везде он первый. |