Онлайн книга «Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников»
|
– Он родился… живым? – Да, живым. Но горбатым. Лу-Папе ощутил, как из живота у него по пищеводу поднимается огромный комок холода, как вдруг расширилось и заполнило все пространство между ребрами сердце. Нет, он не страдал, он просто не мог дышать. – Вначале она мне иногда писала. Сообщала, что муж ее – чудесный человек, что мальчик очень умен… Она надеялась, что, подрастая, он станет как все. А потом я вышла замуж, переехала в Марсель… Когда люди живут далеко друг от друга, они быстро друг друга забывают… Она перестала мне писать, и я больше ни разу ее не видела… Мне сказали, что она умерла, как и ее муж. Но что стало с мальчиком, не знаю. Он, должно быть, все еще живет в Креспене. Тебе бы повидаться с ним, Цезарь. Ты одинок, богат, может быть, он в тебе нуждается… Она надолго замолчала, словно ушла в свои думы, Лу-Папе был неподвижен. Раздался вечерний перезвон колоколов; две маленькие старушки показались на эспланаде. – Дельфина, – семеня, на ходу заговорили они с ней, – некрасиво кокетничать с этим старым чертом, когда Господь зовет тебя! Дельфина поднялась со скамьи. – Я не виновата! Клеретта запаздывает! Дай мне руку, дорогая… До завтра, Цезарь. Буду за тебя молиться. * * * Два часа спустя господин учитель вышел из клуба, где закончил разъяснять Филоксену несколько темных мест из «Журналь офисьель», касающихся правил выпаса скота на невозделываемых землях. Наступил вечер; мелкий дождик падал из тьмы, едва окрашиваясь в желтоватый свет, идущий от фонарей; ночной ветер завел хоровод из опавших листьев. Придерживая на голове шляпу одной рукой, учитель бегом пересек эспланаду, спеша увидеть свою дорогую жену. Но внезапно замедлил бег и остановился, заметив черный абрис сидящего на скамье человека. Он подошел поближе. Лу-Папе сидел в одиночестве под дождем… Положив подбородок на кисти рук, скрещенные на набалдашнике трости, он был совершенно неподвижен и словно весь ушел в себя. – Добрый вечер, Папе… Все в порядке? Старик поднял голову, из-под черной шляпы показалось словно залитое дождем восковое лицо с приоткрытым ртом под седыми усами. – Ни к чему оставаться под дождем. Пойдемте, я отведу вас домой, – проговорил Бернар, помогая ему подняться. – Обопритесь на меня. Лу-Папе взял его под руку, словно старого друга. Его тихие рыдания прерывались задушенными всхлипываниями. – Вам плохо? Старик был не в силах отвечать. Они прошли мимо лестницы, на которой стоял Анж, зажигавший фонари. – Привет! Что-то не так? – поинтересовался он. Лу-Папе как будто ничего не слышал, вместо него ответил учитель: – Да, я веду его домой. – Добрая настойка с капелькой водки, и он придет в себя… Папе, будь осторожен, в твоем возрасте небольшой сквозняк может причинить большой вред! Не дури и сразу ложись в постель! Чуть дальше Лу-Папе остановился. Он весь дрожал… – Мне кажется, следовало бы вызвать врача… если хотите, я позвоню в Ле-Зомбре, – предложил Бернар. – Спасибо, не нужно. Я знаю, что со мной, – отвечал Лу-Папе хриплым голосом. – Знаю… Глухонемая, дожидавшаяся его возвращения, завидя их из окна, вышла на порог и, испуская полные отчаяния вскрики, спустилась по тропинке, чтобы помочь. Взяв его под локоть, она повела его в дом. * * * На следующий день Филоксен увидел приближающегося к кафе Лу-Папе, одетого по-воскресному. – Что с тобой, Папе?! – воскликнул он, когда тот поравнялся с террасой. Лицо старика стало совсем маленьким, а седые волосы были белыми как снег. – Иду в Ле-Зомбре по делам. Припадая на одну ногу, он продолжил путь. – Что это с ним? – призадумался Филоксен. – Не иначе как что-то случилось. – Видел Папе? У него лицо покойника! – проговорил, обращаясь к Филоксену, Памфилий, куривший на пороге своей мастерской. * * * С этого дня Лу-Папе каждый день видели утром на семичасовой мессе. – Недобрый это знак… – не раз говаривал Памфилий. – Видать, придется и для него готовить ящик! * * * Булочник, заднее окно дома которого выходило на лощину, почти каждое утро наблюдал, как Лу-Папе поднимается в Массакан. А обратно спускается только вечером. – Больно смотреть на него, – провожая его взглядом, говорила булочница. – Ходит туда, вспоминает своего племянника. Он теперь остался совсем один, бедный… и двигается с трудом… Несколько дней спустя Лу-Папе вроде заново обрел силы: его видели на эспланаде с Дельфиной. Каждый вечер он снова и снова просил ее рассказать о письме и о признании Флоретты, но сам не признавался ни в чем. По утрам он садился на лавочку возле булочной, и булочница, у которой был наметанный глаз, подметила, что он дожидается, когда за хлебом придет Манон; стоило ей появиться, как он не сводил с нее глаз, а когда она уходила, шел за ней следом, словно загипнотизированный. – Хе-хе! Старый волокита все еще неравнодушен к молоденьким! – сообщила булочница своему муженьку. – Хочешь сказать, что он впал в детство? – пожав плечами, ответил булочник. * * * Накануне Рождества Лу-Папе позвал господина кюре, чтобы причаститься. Он лежал очень бледный, с впалыми щеками, но говорил как обычно, вполне разумно, взгляд его был ясным. – Мой дорогой друг, – обратился к нему кюре, – я вовсе не вижу, чтобы вы были на пороге смерти! – Зато я вижу, – отвечал Лу-Папе, – и знаю, что отойду в мир иной этой ночью. – Но что заставляет вас так думать? – Я умру, потому что мне больше не хочется жить. Что ж, исповедуйте меня. Вы убедитесь, что я в этом нуждаюсь. – Известно ли вам, что самоубийство – смертный грех? – спросил священник. – Мне нет нужды кончать счеты с жизнью. Только и требуется, что не мешать смерти забрать меня. Исповедуйте меня по полной, ну и елеем помажьте, чтоб как положено. * * * Господин кюре долго оставался в доме Субейранов. Он вышел оттуда задумчивым. Филоксен, Анж и Памфилий пришли проведать Цезаря и узнать, как он и что, – они стояли и ждали у порога под серым небом на ледяном ветру, держа руки в карманах и втянув головы в плечи. Из дома вынесли дароносицу со святым елеем, они сняли шляпы, затем Памфилий постучал. Дверь не открылась, но за стеклом показалось лицо глухонемой: прижавшись щекой к сложенным вместе кистям рук, она дала им понять, что он спит, и они спустились в деревню, где сели играть в маниллу. |