Книга Жан, сын Флоретты. Манон, хозяйка источников, страница 61 – Марсель Паньоль

– Госпожа Жан, – сказал Уголен, – извините, что мы вот так нагрянули, беспокоим вас, но это в ваших же интересах.

Манон отступила назад и уставилась на них с присущей ей недоверчивостью.

– Каких интересах? – вдруг резко спросила она.

– Барышня, вы очень молоды и не знаете, что вслед за бедой приходит череда забот… – ответил Лу-Папе. – Когда кто-то умирает, неизбежно ставится вопрос о наследстве, и налоговый инспектор непременно потребует у вас деньги.

– И к сожалению, – вмешался в разговор Уголен, – мне известно, что у вас с ними негусто – господин Жан говорил мне об этом.

Эме, выпрямившись, вполголоса сказала:

– У меня осталось тысяча сто франков…

– Об этом не стоит кому-либо рассказывать. А еще у вас есть этот дом, поля, ложбина в Ле-Плантье. Это и есть ваше наследство. Это стоит денег… Так что к вам придут власти и скажут: «Это стоит столько-то, с вас столько-то!»

– Значит, нужно платить за то, что мой отец умер? – неприязненно спросила Манон.

– Вот именно, – ответил Уголен. – Это несправедливо, но так оно и есть.

– К тому же мне известно, что ваш муж заложил ферму под гипотеку… – добавил Лу-Папе.

– Господи! Я об этом забыла! – вскрикнула Эме. – Нотариус дал ему четыре тысячи франков!

– Придется их вернуть, – продолжал Лу-Папе.

– Но как?

– Раз у нас ничего нет, мы не станем отдавать ничего. Вот и все, – отрезала Манон.

– Что ты! – крикнула мать. – Не забывай, что на этой бумаге подпись твоего отца! Я продам все, отдам все, даже хлеб насущный, даже… – Не в силах продолжать, она зарыдала.

– Сударыня, – обратился к ней Лу-Папе, – не расстраивайтесь из-за денег. Я все улажу.

– Вот почему, – вмешался в разговор Уголен, – вот почему я сказал «в ваших интересах». Этот господин спасет вас!

Эме подняла голову, Манон подошла ближе.

Лу-Папе заговорил убедительно-дружеским тоном:

– Вам не придется отдавать все, и меньше всего ваш хлеб насущный! Я знаю этого нотариуса, я схожу к нему и поговорю с ним! Вместо того чтобы брать у вас деньги, он вам их даст! Разумеется, вам придется кое-что продать. У вас останется Ле-Плантье – оно имеет большую ценность, там много земли. Когда-то земля там целиком возделывалась. На ней выращивали великолепные дыни. С неповторимым запахом! Кроме того, там есть ключ. Ле-Плантье – имение что надо! К тому же вы сохраните всю свою мебель, все свои вещи. Но ферму, к сожалению, придется продать.

– Нет! – закричала Манон. – Нет! Никогда! Мама, не соглашайся! Я не хочу!

Она бросилась к матери и сжала ее в своих объятиях.

– Если иначе нельзя… – прошептала Эме.

– Давай продадим Ле-Плантье… Скажите, разве это не то же самое?

– Нет, – ответил Лу-Папе. – Не то же самое. Чтобы продать Ле-Плантье, потребуется время, объявления в газетах… К тому же придется платить проценты за гипотеку и возвращать взятый под залог капитал… А если вы не сможете этого сделать, нотариус даст объявления и все уйдет с торгов: Ле-Плантье, ферма, мебель… Желающих найдется немного, потому что эти места захолустные. В конце концов покупатель найдется, но даст недорого, и вам придется уехать отсюда без гроша. Тогда как я делаю вам честное предложение. Я сразу покупаю у вас ферму за восемь тысяч франков. Вы отдаете нотариусу четыре тысячи, оплачиваете издержки, и у вас остается по меньшей мере три тысячи франков.

– Это я назвал сумму, – уточнил Уголен, – потому что так считал и думал покойный господин Жан… Он мне однажды так и сказал, при девочке: «Это стоит семь или восемь тысяч».

– Семь или восемь? А почему ты мне сказал восемь? – Лу-Папе сделал вид, что сердится. – Когда говорят семь или восемь, это значит, что согласны на семь!

– Разумеется, – отвечал Уголен, – но речь идет об оставшихся без кормильца женщинах. Кто-то же должен защитить их интересы! Ты сказал восемь, значит, будет восемь. Не правда ли, госпожа Жан? Не соглашайтесь на семь, сказанное не возьмешь обратно!

– Это правда, мой муж называл мне сумму в семь или восемь тысяч. Но у него не было намерения продавать ферму!

– Намерение – прекрасная вещь. Но когда ты обязан что-то делать, то намерение уже не в счет! Я тоже не намеревался покупать. Но когда сообразил, что вы будете вынуждены продать ферму, намерение у меня появилось. Итак, вы согласны?

– Нет! – опять крикнула Манон. – Мама, не отвечай! Мама! – Рыдая, она встала перед матерью на колени. – Мама, я не хочу уезжать. Нет! Не хочу! Ты же не оставишь его одного на кладбище? Мама!

Уголен, тронутый этим отчаянием, встал со стула.

– Не плачь, малютка, не плачь! Слушай меня внимательно. Этот господин собирается купить ферму, но у него и без того много земли, и он слишком стар, чтобы много работать. Так что он покупает ферму, чтобы отдать ее мне в аренду. Я не хочу, чтобы земля, которую обрабатывал покойный господин Жан, снова одичала, чтобы ее заполонила растительность холмов, сведя на нет все его усилия. Я собираюсь возделывать эти поля. Они рядом с моим домом. Так что я по-прежнему буду жить в Массакане, а вы будете оставаться здесь столь долго, сколько хотите.

– Это его личное дело. Меня это не касается, – проговорил Лу-Папе, обращаясь к Эме.

– Вы бы и правда так поступили? – спросила она, дрожа всем телом.

– Да, именно так я и поступлю… Вы будете жить в своем доме, и я никогда не войду, не постучав, потому что для меня это всегда будет дом господина Жана.

К своему собственному удивлению, он по-настоящему разволновался, произнося эти слова, даже слезы выступили у него на глазах. Лу-Папе ошеломленно уставился на него и задался вопросом, восхищаться ли ему актерским талантом племянника или сожалеть о его излишней чувствительности. Девочка поднялась с колен и тихо повторяла: «Спасибо, спасибо… Спасибо…»

Тут Батистина тоже поднялась, чтобы ходатайствовать перед Пресвятой Девой Марией о том, чтобы та ниспослала великодушному Уголену баснословное богатство, долгую счастливую жизнь и ораву здоровеньких детишек.

Однажды утром мать с дочерью спустились по любимым холмам в Обань.

Эме была в черном, как и подобает в период «большого траура», и во вдовьей вуали. На девочке тоже было черное платье, но ее облик оживляли золотистые кудри. Лу-Папе ждал их перед домом нотариуса.

Нотариус вел себя очень любезно и засвидетельствовал, что цена в восемь тысяч более чем разумная.

– Если бы была вода, цена могла быть вдвое больше… Но поскольку имеется одна-единственная цистерна, и дом очень старый, и затерян в холмах далеко от крупных населенных центров, я могу подтвердить, что покупатель не скупится.

Лу-Папе добродушно улыбнулся: мол, такая щедрость вполне естественна для него и тут нет ничего удивительного.