Книга Невеста Крылатого Змея, страница 40 – Регина Грез

— Годар, а вдруг, это все просто сказки? Про то, что ты можешь по небу летать. Из-за твоего рисунка тебя люди Змеем прозвали, из-за старых легенд. Ты воин отважный, удачлив в боях, слава твоя впереди летит, вот все и боятся. А Крылатого взаправду и нет.

Руки от девушки отвел, сложил сперва на груди, а потом правой обхватил подбородок. Задумался. Леда стояла перед ним не жива не мертва, не в силах глаз отвести от лица хмурого.

— Значит, не веришь тому… Девчонка совсем, а я-то думал…

— Да уж, напротив, взрослая! Только для ребятни ваши сказки. Выдумали тоже! Не бывает такого, не видел тебя никто, я же спрашивала. Ни один человек!

— И, неужто, расспрос обо мне учиняла? — притворно удивился Годар, а в глазах вдруг заплясали смешинки. И что его так развеселило, непонятно.

— А вдруг не у тех ты узнавала, голубушка!

— Если можешь становиться Змеем, чего от своих людей прячешься? Или такой уж большой и страшный? — не унималась Леда, сама не веря своей нечаянной смелости.

Годар тут серьезный стал, голову чуть склонил набок, сузил глаза:

— А если и так… Не веришь, стало быть.

Не вопрос задал. Утвердил. Леда отступила назад, кусая губы. Переполох в голове — мысли в разбег, словно лиса забраласьв курятник. Да, неужели, это все сейчас с ней наяву происходит. И этот грозный мужчина едва не в любви признался. Не оттого ли так горячо в груди и слабеют руки. А теперь вот стоит рядом и молчит, словно раздумывает. А потом когда снова заговорил:

— Значит, больше тебе и ответить нечего на мои слова? Только ты ведь и брата не любишь. Другой кто на сердце есть? Тот, что прежде с тобой был?

Леда закрыла глаза на мгновение, потом сложила ладони лодочкой, прижала к губам, словно дуя на пальцы:

— Радсей мне друг, и брата бы я такого иметь хотела. Радунечка мне дорога и Арлета славная. Все здесь хорошие люди, и Тека и Михей. А вот про тебя я не знаю еще. Не пойму тебя. Для своих ты хорош. Князь справедливый и заботливый. Я-то сюда пришла только помощи просить у Крылатого, чтобы к Лунной деве отнес, а она подсказала, как мне домой воротиться. Нет у меня причин здесь задерживаться.

— Кроме отца с матерью, кто тебя еще ждет на родной стороне?

— Больше никто. И я ни о ком кроме родичей не скучаю. А то, что прежде на сердце было, то быльем поросло. Вот этой горькой полынью. Даже и не вспоминается. Я, наверно, не умею любить совсем. Или просто боюсь.

От ее последних слов Годар будто вздрогнул, а потом прошептал, едва слышно, Леда лишь по губам поняла:

— Вот и я так же.

Раздались поодаль молодецкий говор и дружный смех, вошли в загородку несколько бравых парней. Притихли разом, увидав Князя, поклонились скоро. Годар в ответ только кивнул и уже громко сказал, обращаясь к Леде:

— Ну, чего же столбом застыла? За рубашку знатную благодарность прими от меня, да и ступай на княжий двор. Здесь тебе делать нечего. Эй, Вадич! Проводи-ка девицу до терема ее!

Молвил так и направился обратно в кузню. А Леда пошла рядом с тем, кого Князь в провожатые ей назначил. Признала она этого парня, с Миланой видела прежде. Как до светелки своей добиралась, помнила девушка смутно, словно бы во сне. Все речи Годара перебирала в памяти, пыталась понять, отчего так они волнуют и тревожат душу. Бывало такое прежде, далеко и давненько уже. И вот случилось опять. Ох, и к добру ли?

А вечером настигли Леду женские хвори. Даже к ужину не пошла, у себя маялась. Лежала на постели, свернувшись в калачик, хотела было поплакать, да не нашла слез. Уснуть хотела, Годар привиделся, будто бы подкинул ее к небу и сам вослед полетел, раскинув сильные руки.

Забежала Радуня пожалеть подруженьку, горсть сушеной землянки принесла. Как стало темнеть, заглянула девушка сенная, велела выпить настой из крапивы и конотопа, что сама Арлета приготовила. А чуть позже двери Радсей приоткрыл, попросился проведать занедужившую невесту. Леда войти позволила, и присел юноша в подножье ее постели.

— Пряничков тебе на меду принес. Отведай-ка, ведь, небось, голодна. Да малиновых листьев отвар прими. Полегчает сразу.

Леда поднялась, поправляя подушку, укутывая одеяло вокруг бедер поудобней. Радсей бросил на девушку лукавый взгляд:

— Чего ж не подпоясанная-то спишь? Суседко привяжется еще, защекочет.

Леда пряничек отложила, хлебнула теплый отвар.

— Никого не боюсь.

А самой вдруг припомнился Сват Наум да прыгающий по лопухам колобок, вот и не верь после этого в сказочки. Может, и Годара она зря в напраслине упрекнула, уж больно хотелось задеть, скрывая собственное смущение. Вот и Радсей, кажется, не шутит:

— Тесемочку мою хоть возьми, охранит. Сам вчерась сплел. И откуда ты только взялась, непонятливая такая…

— Спасибо, соколик. Сейчас же повяжусь твоим оберегом.

— Уж не взыщи, лапушка моя, да только порадовать мне тебя больше нечем. С братом говорить пытался, только он и слушать не стал про Лунную долину. Ни в какую тебя не хочет туда нести. Даже как последнюю мою волю не исполнит. Уж я так и эдак, только сердится. Ох, видно, запала ты ему в душу, краса, растрепанная коса…

— Но ведь я того не желала! Ничем его не приваживала, клянусь! Почему же вдруг я-то?

Радсей вздохнул тяжело, рядом на постели прилег на бок, отвернувшись от Леды.

— За Избранницу, кажись, тебя признал. За Саму… Вот уж чудо, так чудо, право слово. Ни на одну девку до тебя так не глядел, а теперь сам не свой. Да еще мне выговаривает, чтоб я к тебе по ночам не ходил. Дурной вовсе сделался! Даже Арлета его разгадала.

— А что же ты ходишь тогда? Брата дразнишь нарочно, зачем?

Радсей засмеялся, повернулся к девушке и поцеловал оголившийся локоток. Леда пальчиками его волосы расчесала, аж зажмурился от удовольствия, едва не мурлычет.

— Лишнего ты и сама мне не дозволишь. Разве ж не верно? А брат пущай потерзается, любо мне сейчас Старшого обскакать. Хоть и на малый срок. Я ведь все наперед вижу. Ровно другими глазами смотрю, и порой Нижний мир наяву чудится. Даже когда у топленой печки сижу, из-под пола на меня все одно холодком тянет. Знать, уже зовут в сторожа…

— Ох, Радсей!

Обняла его голову, прижала к груди. Близко-то как, а ведь не дрожат руки, не мечется сердечко, как тогда, при Годаре. Светлая печаль только опустилась на плечи, покрыла незримым платом двоих.

— Яблоками от тебя пахнет… хорошо. Век бы так лежал.

— А от тебя дымом. У костра сидел опять, девиц пригожих песенкой тешил? Вот же негодник какой, нажаловалась бы твоей невесте, кабы сама ею не звалась.

— Не серчай уже, моя голубушка. Пряничка лучше покушай, да ложись почивать с миром.

— И то верно.

Леда надкусила печатный пряник и тут же ойкнула, вынув изо рта крохотный черный уголек.