Книга Мерлин, страница 17 – Стивен Лохед

В тот вечер, да и потом я долго об этом думал. Что это значит? Что может означать?

Увы, ответ пришел много позже.

Впрочем, я ничего бы не смог изменить. Я сроднился с Племенем Сокола и давно оставил мысль о побеге, утвердившись, как и Герн-и-фейн, в мысли, что все это предопределено. Может быть, они ошибались, и не я был послан в дар им, а они мне. И, действительно, то, что я здесь узнал, сослужило мне в жизни большую службу.

Непросто описать мою жизнь среди Сокольего народа. Даже мне произнесенные слова кажутся пустыми, тусклыми подобиями кипучей реальности, которая доселе жива в сердце. Я вспоминаю краски: осенняя медь папоротника; весенний царственный пурпур на склонах гор; зелень, нежная и свежая, как на заре творения, и сочная, как божественная идея; мириады оттенков синего в небе, море, бегущей воде ручья; несравненная белизна только что выпавшего снега; серость нависших туч; непроглядная чернота раскинутых крыл ночи…

И еще: лучезарные дни безмерного света и радости; звездные ночи глубокого-глубокого сна; времена года сменяют друг друга в отведенные сроки, и каждый миг соразмерен и запечатлен в душе; земля медленно проходит неизменный круг рождений и смертей, веря в Создателя, исполняя свое древнее и чтимое обетование.

Великий Свет, я не мог бы любить тебя больше, чем в то время.

Ибо я видел, я разумел. Я видел порядок творения, понимал ритм жизни. Обитатели холмов жили близко к порядку, лад был у них в крови. Им не было надобности его понимать: он был в них, как и они — в нем, но через них я научился его чувствовать, через них приобщился к этому ладу.

Братья мои, родичи! Долг мой вам неоплатен, но знайте, что я вас не забыл. И, покуда люди помнят старые сказки, покуда у слов есть смысл, вы будете жить, как сейчас живете в моем сердце.

Я пробыл в Сокольем Племени еще год — зиму, весну и лето, Бельтан и Лугназад, после чего понял, что пора возвращаться к своим. Дни стали укорачиваться, и меня обуяло беспокойство. Под ложечкой сжималось, стоило лишь взглянуть на юг, сердце трепетало при любой мысли о доме, и по коже пробегал легкий зуд ожидания, что в далеких чертогах будущего жизнь моя обретает форму и кто-то где-то ждет, чтобы я появился.

Все эти ощущения я переживал молча, но Герн-и-фейн понимала это. Она видела, что время мое на исходе, и как-то после ужина позвала меня на воздух. Я взял ее под руку, и мы молча поднялись к каменному кругу на вершине холма. Она, сощурясь, посмотрела на вечернее небо, потом на меня.

— Мирддин-брат, ты уже мужчина.

Я ждал, что она скажет дальше.

— Ты покинешь фейн.

Я кивнул:

— Скоро.

Она улыбнулась так ласково и печально, что душа моя всколыхнулась от нежности.

— Иди своей дорогой, прибыток моего сердца.

Слезы выступили у меня на глазах, в горле застрял комок.

— Я не могу уйти, не услышав твоей песни, Герн-и-фейн.

Ей это польстило.

— Спою тебе на дорожку, Мирддин-прибыток. Особую песню спою.

Она начала сочинять ее в ту же ночь.

На следующий день ко мне подошла Вриса. Она поговорила с Герн-и-фейн и решила сказать, что все понимает.

— Ты был бы хороший муж, Мирддин-брат. Я хорошая жена.

Верно, она была бы прекрасной женой любому мужчине.

— Спасибо, Вриса-сестра. Но… — Я перевел взгляд на южные холмы.

— Надо возвращаться в землянку людей-больших, — вздохнула она. Потом, взяв мою руку, поднесла ее к губам, поцеловала и положила себе на грудь. Я почувствовал, как бьется сердце под мягкой и теплой плотью.

— Мы живые, Мирддин-брат. Мы не люди-небесные и не Древние, у которых нет жизни. Мы плоть, и кость, и дух — первые дети-прибыток Матери… — Она печально кивнула, прижав мою руку обеими ладошками. — Теперь ты это знаешь.

Я никогда и не сомневался. Она была так прекрасна, так полна жизни, настолько принадлежала своему миру, что я почувствовал соблазн остаться и стать ее мужем. Очень может быть, я так и сделал бы, но моя дорога вела прочь, и я уже видел себя на ней.

Я поцеловал Врису, и она улыбнулась, отбросив черную прядь.

— Ты всегда будешь в моем сердце, Вриса-сестра, — сказал я.

Тремя днями позже мы справляли Самайн, Ночь мирного пламени, и благодарили Родителей за удачный год. Когда луна взошла над холмом, Герн-и-фейн зажгла костер в каменном кругу, и я увидел огни на других вершинах. Мы ели жареного ягненка с диким луком и чесноком, много говорили и смеялись, я спел песню на родном языке — все были в восторге, хотя ни слова не поняли. Мне хотелось оставить им хоть что-то свое.

Когда я закончил, Герн-и-фейн встала и три раза медленно обошла костер по ходу солнца. Потом она встала надо мной и простерла руки над моей головой.

— Внемлите, Народ Сокола, это прощальная песнь нашего Мирддина-брата.

Она воздела руки к луне и начала петь. Она пела на вечный неизменный мотив холмов, но слова были новые, сочиненные в мою честь, в них описывалась моя жизнь в фейне. Она спела про все: как я попал к ним, как меня чуть не принесли в жертву, как я мучился с языком, как внимал ее наставлениям у огня, как помог прогнать людей-больших, как пас овец, принимал ягнят, охотился, ел, жил.

Она закончила, а мы остались сидеть в почтительном молчании. Я встал, обнял ее, и все родичи, один за другим, стали подходить и прощаться — каждый брал мои руки и целовал их в знак благословения. Тейрн подарил мне копье, которое сам сделал, Ноло — новый лук и колчан стрел со словами: «Возьми, Мирддин-брат. В дороге понадобится».

— Спасибо, фейн-брат Ноло. Возьму с радостью.

Потом подошел Элак.

— Мирддин-брат, ты большой, как гора. — (И правда, я так вырос, что возвышался над ними всеми). — Зимой тебе будет холодно. Возьми этот плащ.

И он надел мне на плечи чудесный плащ из волчьего меха.

— Спасибо, фейн-брат Элак. Буду носить с гордостью.

Последней подошла Вриса. Она взяла мои руки и поцеловала их.

— Теперь ты мужчина, Мирддин-брат, — тихо сказала она. — Тебе нужно будет золото для жены.

Она сняла с руки два золотых браслета, надела их мне на запястья и крепко меня обняла.

Если б в этот миг она попросила меня остаться, я бы остался. Однако вопрос был решен; она и другие женщины отошли за стоящие камни, и вскоре мужчины последовали за ними, чтобы страстным соитием обеспечить новый удачный год. Мы с Герн-и-фейн вернулись в землянку, она подала мне праздничную чару верескового меда, я выпил и уснул.

С тяжелым сердцем покидал я на следующий день свою семью Подземных жителей. Они стояли у входа в землянку и махали руками, собаки и дети бежали рядом с моим черным пони до самого низа холма. Возле ручья они остановились — им нельзя было пересекать воду, и я, оглянувшись назад, увидел, что фейн исчез. Остались лишь холм да серое бесцветное небо.