Онлайн книга «Охота на охотника»
|
– А… – И о ней надо будет написать. Осторожно, так, чтобы не опровергать слухи, но и не подтверждать их… вообще неплохо было бы сделать цикл статей о нелюдях. Таких, честных… более-менее… хватит нам бояться непонятного. А вот это предложение Лизавету определенно заинтересовало. Димитрий уже научился читать выражение ее лица. И взгляд этот, слегка затуманенный, был хорошо ему знаком. – А про… – И про Лешека… он очень любит молоко, особенно с медом. Вообще сладкоежка страшный… и местами да, он страшен, потому что не совсем человек, хотя он и старается. Но с одной стороны древняя кровь и с другой. Думаешь, ему легко с таким наследием? В детстве его и вовсе едва ли не проклятым полагали. Только моя матушка и могла на руки брать, остальные не то чтобы боялись, скорее уж брезговали. Клятвы клятвами, тут ничего не попишешь, но, сама понимаешь, душу клятвой не изменишь. И любить не заставишь. Он на самом деле добрый, только… это сложно. Лизавета кивнула. Сложно. И тяжкое это дело, родиться наследником империи. А почему бы, собственно говоря, и не попробовать? Именно с этой точки зрения… наследник. Ответственность. Детство, которого не было. Нет, многие не поймут. У крестьянских детей вон тоже детства нет, потому как с рождения каждый работать должен. А аристократы и вовсе решат, что потерянные годы вполне себе годная плата за абсолютную власть… Тогда сделать акцент на ответственности? На ноше, которая ляжет на плечи? Дух единства, только ненавязчиво, потому как с этим духом треклятый отдел пропаганды, куда ее Димитрий все пытался заманить, но Лизавета сопротивлялась, крепко ей крови попортил. Вот пришло же кому-то в голову, а потом как в поговорке: заставь дурака молиться… Но попробовать можно. – Ладно, – согласилась она, закрывая глаза, потому как сложно возражать человеку, который мало что обнимает тебя средь бела дня, хорошо, что не на глазах у людей, так еще и целует. Шею. Щекотно и хорошо. Просто хорошо. Чудесно даже. – Только… – она все же нашла в себе силы отстраниться и заглянуть в глаза Навойского. – О Дарье. О ней я не знаю, что писать… если обо всех, то и о невесте наследника тоже. Но… понимаешь, уже ходят слухи, что она едва ли не безумна… – Не безумна. – Мне придется с ней говорить. И я не уверена, что услышанное мне понравится… одно дело – знать, просто знать. Из отчетов. Из рассказов твоих, и совсем другое – когда кто-то рассказывает… да и… – И, – Димитрий коснулся кончика ее носа. – Это тебя смущает? Смущает. Злит. Она до сих пор не простила. Поняла, вероятно, потому как обладала удивительной способностью понимать других людей, но вот прощение требует совсем иных душевных сил. – Во-первых, писать о ней не обязательно. Официального объявления о помолвке не было… – Но ведь они… кровь… смешали. По старому обряду. – А кто знает? – Димитрий не удержался и поцеловал этот самый любопытный нос. – Ты и я? Император? Остальные пусть думают, что Дарья – временное увлечение. Так оно и безопасней. – А во-вторых? – Во-вторых, завтра она объявит о своем желании уехать в монастырь. – Что? – Это и вправду ее желание. Лешек отговаривал… – Насовсем? – Нет. Пока речь идет о полугоде… или годе. Ей нужно прийти в себя. От чужого воздействия избавиться непросто, даже если воздействие давнее, опосредованное, а порой и неосознанное. Она боится, Лиза, просто по-человечески боится. – Чего? – Того, что до сих пор не является собой. Что ее вообще не существует как личности. Что Лешек сделал неверный выбор. И дело не в любви, а опять же в том самом воздействии. Что таких совпадений не бывает. И что ей самой не нужен цесаревич, что это вовсе не любовь, а… Лизавета фыркнула. Хмыкнула. И отвернулась, скрывая взгляд: – Я все равно не знаю, сумею ли… – Никто не знает, – Димитрий отстранился. – Но это не значит, что нельзя попробовать. И наверное, он был прав. Только на сердце все равно было не так. Неправильно. Лизавета тронула кольцо, и прикосновение к нему вдруг успокоило. – Скажи, – она с трудом сдержала вздох, – а ты еще не передумал? – Не дождешься. – Тогда… – она прикусила губу. – Может, давай поженимся? Только тайно. Что? Дыру на первой полосе надо же чем-то заполнить… Тихий смех был ей ответом. На берегу женщина в темном вдовьем платье кормила чаек. Она отламывала куски от мягкого багета, швыряя в воздух, и белая стая верещала, била крыльями, норовя подхватить все до крошки. Пахло морем. Йодом. Песком, который потемнел от влаги. Впрочем, это обстоятельство не помешало мальчишке ковыряться в нем. Лет семи, он был одет с нарочитой простотой. Темные полотняные штаны пропитались влагой, на ботинки налипли и песок, и водоросли, и вовсе что-то, совсем уж неразличимое. В руках мальчишка держал раковину. – Мама, смотри, – он прижал ее к уху. – Правда, шумит? – Шумит, – согласилась она, осторожно тронув влажную поверхность. На мальчика она смотрела с сомнением, которое отражалось и в его глазах. – Тебе… здесь нравится? Тихий город. Скучный. Из тех, где все и всё обо всех знают, а когда случается хоть что-то, выходящее за пределы обычного существования, то запоминается оно надолго. Как тот день, когда фрау Марта застала своего мужа с двоюродной сестрицей в отнюдь не родственной позе. Или когда тот, вместо должного раскаяния, заявил, что к оной сестрице уходит, благо, негодяйка держала трактир и была вдовой. Или приезд этой вот вдовы-арсийки с сыном. Впрочем, в отличие от Марты, изгваздавшей двери трактира навозом, арсийка оказалась скучной. Сняла старый дом у вдовы Баух, наняла плотников и тех не местных, а после зажила сама по себе, что, с точки зрения местных, было совсем уж непорядочно. Марта вон, по слухам, к ведьме пошла, чтобы пока еще законного супруга от разлучницы отвадить. А эта гуляет чинно по городку. Порой заглядывает в тратторию, где всегда берет одно и то же. И пусть говорила она чисто, понятно в отличие от племянника, который только начал постигать язык, но в этой правильности лишь ярче ощущалась ее инаковость. Да и она чувствовала себя не слишком уверенно. С другой стороны, эта неуверенность сближала. И, осторожно тронув светлые волосы мальчика, женщина поинтересовалась: – Как тебе здесь? Нравится? – Да… мама, – с легкой запинкой произнес он. – А мы здесь надолго? |