Онлайн книга «Новый путь»
|
— А чё? Может сработать, — авторитетно заявил Изя. — Думаешь? — Макароныч глянул поверх очков. — А то! — фыркнул Динавицер, и развил свою мысль: — Это как с помидорами. В овощной придешь — они там дешевые. Мятые, коцаные, зеленые… А у бабки на базаре — спелые, один к одному! Но подороже. Зато выбор! — А мой папан, — сказал Зенков с первосортным прононсом, — уже заранее радуется. Говорит, что Минобороны теперь и в позу встать может: не будем брать ваши «ЗиЛы»! Не шибко они надежные и горючки много жрут. Или сделайте нам чего получше, или мы, вон, у чехов «Татры» закупим! — Понимаю! — хмыкнул военрук, смешливо кривя аккуратную полоску усов. — А почему заранее? — Так это когда еще будет! — затянул Жека. — Год пройдет, как минимум. Пока разделят, пока все оформят, пока бумаг испишут тонн пять… — Замучали уже со своей демо… моно… — капризно завела Настя, переглядываясь с Тимошей. — Давайте, развлекайте нас! Марк Аронович мигом отложил газету, а Изя оживился: — О! Хотите новый анекдот? — Фу, как пошло, — надула губки моя сестричка. — Стихов хочу! — Кому чаю? — в дверях показался раскрасневшийся Дюха. Обеими руками он выжимал поднос с жалобно позвякивавшими стаканами в подстаканниках, отливавших старым серебром. Поднос валко пошатывался, грозя пролить «полезный, хорошо утоляющий жажду напиток». — Куда так много? — всколыхнулась Зиночка. — Десять стаканов! — Для тебя не жалко! — пылко измолвил Жуков, выставляя поднос на столик. Затем деловито выгреб из карманов малюсенькие упаковочки по два кусочка сахара, укладывая кучкой, и продекламировал: — Пейте чай с сушками, с треском за ушками! — Пиит! — фыркнула Тимоша с легким, но отчетливым небрежением. — С тебя стих. — Со всех! — грозно сдвинула бровки Настя. — Ты — первый. — Дюха, девочки соскучились по лирике, — обрисовал я ситуацию, дзинькая ложечкой в стакане. Жуков с робкой надеждой посмотрел в сторону Зиночки, оцарапался о колючий взгляд, и увял. — А ты — второй! — мило улыбнулась мне сестричка. — Чучела, — нежно капитулировал я. — Называется: «Обменялись любезностями!» — хихикнула Тимофеева. Озабоченная складочка, залегшая у нее над переносицей, разгладилась. — Дю-юш… Андрей мигом ожил, исходя нервным румянцем. — Щас, щас! — заторопился он. — Я… это… из Маяковского. Только не до конца… Помолчав, Дюха ломко заскандировал, спускаясь по чеканным «лесенкам»: — «Дым табачный воздух выел. Комната — глава в крученыховском аде. Вспомни — за этим окном впервые руки твои, исступленный, гладил…» Теперь настала очередь Зиночки пламенеть ушками. Девушка немного растерянно, немного нервно теребила пояс халата, пряча взгляд под вздрагивавшими ресницами. Выбегу,
тело в улицу брошу я.
Дикий,
обезумлюсь,
отчаянием иссечась.
Не надо этого,
дорогая,
хорошая,
дай простимся сейчас…
Позванивавший голос Дюхи пульсировал в лад с незримыми токами, что струились по тесному купе, касаясь оголенных душ. Свидетели нежной приязни затихли, даже Изя молчал, неуверенно приглаживая свои кудри, непокорные, как пружинки. Марк Аронович смотрел на Андрея с задумчивой, немного печальной улыбкой, а Настино горло сушила духота. — Зачет! — порхнуло из коридора. Тимоша выпрямилась, взмахивая мокрыми ресницами, и словно отпустила тихое эхо: — Зачет… Колени у Дюхи дрогнули, моментом сбрасывая напряг, и он обессиленно рухнул на диван. «Блаженны влюбленные…» Чудилось, даже колеса выстукивали в ритме сердца, укачивая вагон. А за окном все те же деревья прятали горизонт за графичным узором ветвей, все та же зябь отливала липкой чернотой, да взблескивала лужицами в бороздах. — Станция Невель! — протяжно объявила проводница. — Стоянка пять минут! Тот же день, вечером Ленинград, улица Севастьянова — Дети, в гостинице ведем себя культурно! — возгласила Циля Наумовна. — И организованно! «Дети» захихикали, смешливо переглядываясь. Ну, классная, как скажет что-нибудь! Малышами бы еще назвала… Я улыбнулся своему призрачному отражению в автобусном окне. Соученики плохо держали равновесие между детством и взрослым естеством, изо всех сил понукая неспешное течение жизни. В их возрасте это простительно… — Мишенька, — Настя прижалась сбоку, обнимая мою руку, — спасибо тебе большое-пребольшое. Все та-ак здорово! Я внимательно посмотрел в карюю невинность. Поезд прибыл на Витебский вокзал в семь вечера, и нам подали красно-белый «Икарус», чтобы довезти до гостиницы. Тут-то сестричка и совместила коварство с проворством — опередила Хорошистку, заняв вакантное место со мною рядом, и сидит, довольная… — Что, выжила Инку? — побрюзжал я для острастки. — Ну, прости! — заныла Настя, тиская рукав. — Она тебе так не нравится? — Та не верю я ей. Притвора твоя Инка! — Думаешь? — Ага! — Чучелко ты мое… — вздохнул я. — Ага… Мотор автобуса заурчал мощнее, и повлек коробчатый «Икарус» по Загородному проспекту. — Поехали! — радостно пискнула сестренка. Водитель выключил свет в салоне, и мое отражение в стекле пропало, не застя больше вечерний Ленинград. Город на Неве принарядился к «октябрьским» — знобкий ветерок полощет красные флаги и качает растяжки с профилем Ильича. В свете фонарей и витрин снуют ленинградцы, спеша домой или в магазин. Над толпой клубится и тает легчайший парок — чудится, что это вьются людские ожидания. И ведь они оправдаются, эти простенькие житейские надежды — Романова не зря зовут «хозяином Ленинграда». Одних новоселий сколько — сто миллионов вожделенных метров сдадут за две пятилетки! Григорий Васильевич крут и не замаран, вот и тужатся вражинки, мажут дерьмом собственного сочинения. Бесятся от изврата мозгов, редиски. Иначе, как «Гэ-Вэ», градоначальника не именуют, намекая на известную субстанцию. А кораблик на шпице Адмиралтейства плывет… — Миш, приехали! — пихнула меня Настя острым локотком. В салоне «Икаруса» зажегся свет, но неоновая вывеска «Гостиница „ТУРИСТ“» сияла ярче. «Приехали…» Облегченность бытия, поднимавшая мне настроение последние сутки, заместилась нервозностью. Возвращалась былая опаска, былой напряг. Плеснуло раздражением — все люди, как люди, экскурсия у них! У одного меня — операция… |