Онлайн книга «Новый путь»
|
Мне помогло послезнание — года за два до моего «попадоса» я гулял тут с экскурсией. В будущем на «Мосфильме» мрачнела тишина, по корпусам расползалось запустение… «Этого не будет!» — пообещал я себе. Вдохновился, и зашагал к павильону номер тринадцать. Осторожно войдя, прошел между декораций стен в обоях. Лампы под высоченным потолком горели через одну, сливая приглушенный свет. И никого. Раздумывая, не позвонить ли мне «Зоте», не напроситься ли в гости, я расслышал приятный мужской голос, бархатистый и обволакивающий. И тут же хрустальным колокольчиком зазвенел смех Инны. Я содрогнулся, меня будто током шарахнуло. Скрадом продвинулся к следующей декорации. Вентиляция колыхала шторы на фальшивом окне, и я заглянул в щелочку. Самая обычная комната в малогабаритной квартире — «стенка», телевизор, стол, ваза с цветами, в углу торшер и пара кресел, напротив телика — диван. На диване сидели в обнимку двое — Инна и смутно знакомый парень лет двадцати пяти с блестящими, словно мокрыми после душа волосами, гладко зачесанными назад. Броская, мужественная красота его лица навела меня на мысль, что парень — актер. Где-то я его уже видел, то ли в эпизодах, то ли на вторых ролях. Под заношенными джинсами и простенькой фланелевой рубашкой играли накачанные мышцы, а капризный рот то и дело преломлялся сладкой улыбкой. Инна в красно-белом платье сияла, ее глаза сверкали, а яркие губы изгибались и мило, и зовуще. Парень проворковал что-то отвязное, наклоняясь к ней, а Хорошистка даже не подумала уклониться или оттолкнуть приставалу. — Олежек, — томно затянула она, — ты такой ненасытный! Мы же утром… — То утром, — перебил ее Олежек, торопливо расстегивая платье, — а то вечером! Я замертвел, впервые увидав голую грудь Инки — большую, круглую, с набухшим соском, похожим на крупную малинку. Вот только не моя ладонь вминала ее атласную туготу, а загорелая, уверенная пятерня этого актеришки. Девушка застонала, и подалась парню навстречу, приоткрыв дивный ротик, а ее рука уже теребила молнию на джинсах… …Демоны ревности вздыбились, ляская зубастыми пастями, подняли злобный вой: «Со мной „не готова“, а с ним?!» Махнули чешуйчатые лапы, блеснув устрашающими когтями — с гаснущим звоном лопались радужные пузыри надежд… Я медленно отшагнул, слыша, как бухает сердце. Развернулся, боясь зашуметь, и пошел прочь, плохо различая, куда и зачем иду. Самым главным в тот паршивейший момент было не снести чего-нибудь ненароком, не задеть декорацию. Меня догнало сладострастное аханье, и я зашипел, как от боли. Заткнув уши, осторожно ступал, чтобы не выдать себя. Двери, кажется… Я выскользнул в коридор, тихонько приотворив створку, и аккуратно закрыл ее за собой. Едва слышно клацнула защелка — гильотина, зловеще сверкнув лезвием, упала, перерубая жизнь на «до» и «после». Безразличный и смиренный, я неторопливо зашагал к выходу. Среда 10 декабря 1975 года, день Москва, улица Хмельницкого — …За весомый вклад в развитие советской микроэлектроники и программирования, за значительные достижения в области теории информации и теории алгоритмов премия Ленинского комсомола вручается Гарину Михаилу Петровичу! Я смутно видел актовый зал ЦК ВЛКСМ, обшитый деревянными панелями, и хлопавшую в ладоши тусовку. Различал лишь фигуру Колмогорова в первом ряду, да Револия Михайловича. Спокойно приблизился к первому секретарю, с дежурной улыбкой пожал протянутую руку. Сам Тяжельников вручил мне диплом, стильный нагрудный знак и конверт — с аккуратной пачкой «четвертных». — Поздравляю! — сделав приглашающий жест, Евгений Михайлович протянул микрофон, за которым вился длинный шнур. Благодарно кивнув, я обвел взглядом собравшихся. Меня ничего не стесняло и не беспокоило — как будто смерзся весь, заледенел. И ничего не брало темный лед из озера Коцит, даже страдание. Я прекрасно сознавал, что вся эта чернота растает, что снова оживу, радоваться начну. А пока только холод и спокойствие, мало отличимое от равнодушия. Ничего, переживу. — Спасибо за высокую оценку моих скромных трудов, — заговорил я, подпуская дольку мягкой иронии. — У нашего Центра НТТМ «Искра» есть цель. Она проста и конкретна, хоть и замах у нас не самый скромный — всё, что выпускается со штампиком «Сделано в СССР», должно быть лучшим в мире. Это и моя цель. И все, что мне остается теперь — писать лучшие в мире программы! Присутствующие засмеялись вежливо, захлопали. Расточая любезные улыбки, я подошел к «своим». — С первой премией! — ухмыльнулся Револий Михайлович. — Расту прямо на глазах, — я крепко пожал ему руку, и виновато посмотрел на Колмогорова. — Андрей Николаевич, ничего у меня не выходит с физматшколой… Академик рассмеялся. — Миша, вы уже и физик, и математик! Ничего нового не открыли? — Ну-у… — затянул я, уводя взгляд вбок. — Ну-ка, ну-ка! — страшно заинтересовался Колмогоров. — Да очень все сыро пока, начерно… — Хоть намекните, а то я ж не засну! — Новая аллотропная модификация углерода, — вытолкнул я. — Углеродный монослой в один атом. Назвал его графен. Но это так… — Это серьезная заявка, Миша… — задумался академик. — Именно, что заявка! — махнул я рукой. — Мне потребуется очень чистый, высоко ориентированный графит с совершенными слоями. Я знаю, как от него отщепить один слой, но это пустяк. Нужно же всё детально изучить, доказать, что графен — двухмерный кристалл! А пока… — А пока… — подхватил академик. — Вы где собираетесь провести зимние каникулы? — У папы в Зеленограде. И я, и сестричка, и мама. — Замечательно! Тогда приезжайте к нам в Комаровку… дайте подумать… Второго января! Гарантирую шикарный лыжный поход, а вечером — роскошь общения у камина. — Буду, как штык! — твердо пообещал я, и сменил тон на просительный: — Револий Михайлович, а тестирование? — Строго обязательно! — энергично кивнул он. — У моих ребятишек все готово. Едем? — Едем! Мы раскланялись с Колмогоровым, и пошагали к выходу. — Разговаривал с Канторовичем, — делился новостями Суслов-младший. — Тема алгоритма создания МАС-адресов его очень заинтересовала, но сейчас он в отъезде. Вам, Миша, надо бы встретиться с Леонидом Витальевичем после Нового года. Четвертого или пятого числа. Сможете? — Строго обязательно! — нервно хихикнул я. Слишком много событий за сутки, а в номере гостиницы «Юность» я больше ворочался, чем спал. И теперь бедное угнетенное сознание плохо соображало, не зная, то ли воспарять ему, то ли в тоску упадать. Больше всего на свете мне хотелось сейчас запереться ото всех, чтобы не видеть никого, не слышать, не помнить, не знать… |