Онлайн книга «Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады»
|
– Теперь я отказница. Вычеркнули даже из новогоднего. Для Валеры подобное стало совершенной неожиданностью. Отказали Мондрус? Она же пела в лучших выпусках! Ни одного новогоднего не было без нее: «Да и нет» в шестьдесят четвертом, «Песня птиц» вместе с Магомаевым в шестьдесят пятом, «Для тех, кто ждет» в шестьдесят шестом, а уж космический спецвыпуск «Звезды ждут», где ее снимал на камеру сам Гагарин?.. – Ты же на тот Новый год пела «Формулу вечности»… – удивился он. – Твой танец произвел фурор! – Кажется, из-за танца так и вышло, – мрачно качнула головой Лариса. – Меня сперва вызвали и отчитали, что танцевать в эфире недопустимо. Так и сказали: «Пошлые пляски»! Я пыталась, конечно, спорить. Лариса сверкнула глазами и сердито прихлопнула по столу: – Согласитесь! Когда Дин Рид танцевал, шутил и ходил по залу, никто не возражал! Или если борец за мир и американец, то можно? А советской певице, значит, такое непозволительно?! – Всем же понравилось! – возмутился несправедливости Валера. – С тебя пример стали брать! – Вот потому и отстранили, – вздохнула Лариса. – Так что будь осторожен, не выходи за рамки. Павел нехотя сделал замечание: – Ларочка, танцы твои, конечно, всех задели. Только проблема не в них, а в репертуаре. Министерство культуры просило спеть что-то гражданской тематики? – Пою, что хочу. – А они запрещают, кого хотят, – методично накалывал на вилку ассорти из салями Леонидов. – Ничего. Надо тебе устроить несколько правильных песен, и все наладится. – Не буду я их петь! – вспылила Лариса. – Хоть убейте, не буду! – А незаменимых нет, – жестко припечатал импресарио. – Сама решай. Стоит ли твое будущее того, чтобы вставать в позу?.. И неожиданно сменил тему: – А знаете, что здесь есть варьете? Не хотите посетить? Съемки огонька начались воодушевляюще. Валера познакомился с Эдуардом Хилем, Ольгой Воронец, Леонидом Харитоновым. Затем Вячеслав Невинный объявил его: – Валерий Ободзинский! Пойте! Я вас очень прошу… По сценарию Валера, сидящий за столиком, должен был растеряно встать, словно не ожидал подобной просьбы, отставить в сторону чашку с чаем, подойти к месту, где сидела Ольга Воронец, и опереться на спинку ее стула. Однако когда Валера сделал это, оператор вдруг начал махать руками и делать «страшное лицо». Валера чуть отошел назад. Камера металась между ним и Ольгой, а он волновался все больше, не понимая, что делать и где стоять. Сделал шаг вперед, как привык на сцене, и снова недовольство снимавших. От волнения на мгновение забыл текст, который должен был сказать после песни. Выручили аплодисменты, раздавшиеся из зала. Он улыбнулся, поклонился и продолжил: – Мне очень приятно, что наша милиция любит эстрадную песню. С большим удовольствием уступаю свое место эстрадному оркестру милиции под управлением Вячеслава Полякова. После на него кричали, что портил кадры. Он оправдывался: – Я делал по сценарию! – Сценарий во время съемок может и измениться! Нам велели отснять не только подполковника Кречета, вас и Ольгу Воронец, а весь стол! – Оператор злился, словно сценарий изменил сам Ободзинский. – Там герои: милиционер-мотоциклист Мазуров и гражданин Бутнев, вынесшие из огня женщину и ребенка! Вот сидят они с обгоревшими руками, а вы красуетесь?! – Я не красовался! Откуда мне знать, что сценарий изменили? – Не надо знать! Надо реагировать на команды! Из-за вас Бутнев не влез в кадр! Вступился ведущий Алексей Грибов: – И куда ему встать надо было по-вашему? За колонну спрятаться? Чтоб весь столик влез? Операторы замолчали и оглянулись: – Действительно, колонна… В Красноярск ехал в подавленных чувствах. После рассказа Мондрус и случившегося на «Огоньке» телевидение предстало в ином свете. – Может, передышку устроим, Валерик? Я хоть до книжного добегу, – шутливо предложил Гольдберг под перестук колес поезда. – Пока молодые – работать надо. Читать в старости будем, – сухо отозвался Валера, и облокотившись на столик, уставился в окно. Снег кружился, мягко оседая на верхушки уродливых голых деревьев. Даже не заметил, как наступила зима. – Валер, и правда… Возьми хоть один день? Зачем все это? – поддержала Неля, как только Гольдберг вышел за чаем. – Затем, что не принадлежу себе. Мое предназначение как артиста дарить людям радость, веру в жизнь. – Еще скажи, что они должны верить в тебя, – перебила Неля. – Может, и в меня, – отмахнулся в ответ. Ее ирония задела, и уже нарочно хотелось выставить себя в неприглядном свете. – В кого еще верить в безбожной стране? – А твои близкие, которые тебя не видят – не люди? А музыканты, которые валятся с ног? Ты же не видишь ничего, кроме этого чеса. Даже не обрадовался съемкам в «Голубом огоньке». А так мечтал об этом. Валера смолчал. Напоминание о случившемся отозвалось уколом в груди. Он не рассказывал ей о съемках. Надо запоминать свои победы, а неудачи давить пяткой, проходя мимо. Но как ни давил, осадок оставался. – Может, все-таки… – Я все сказал, Неля! – уже с напором отрезал Валера. – Мне не до гулянок. Я работаю. Занимаюсь делом. Чтоб ты в порядке была. Ела красную икру, шубы носила. А ты только ногой топаешь. – Для кого я их должна носить по-твоему, – усмехнулась она сквозь слезы. – Лучше бы мы у Елизаветы жили, а ты работал в оркестре. – Закрыли тему. Займись делом! Неля отвернулась. Почувствовав пренебрежение, слезы закапали непроизвольно. Чтоб Валера не заметил, она поднялась с нижней полки и принялась возиться в сумочке, иногда мельком утирая глаза платком. Сходив умыться, вернулась и села у окна как ни в чем не бывало. Валера обрадовался. Вот верно батя говорил, с женщиной надо быть непредсказуемым. Только отец не учел, что с женщиной надо быть иногда и жестким. Жена должна слушаться, а не вставать в позу. Валера подмигнул Неле, чтоб разрядить обстановку. В ее глазах посверкивала решимость. Когда приехали в город, Неля не просила ни об ужинах, ни о театрах. Зато каждый день гуляла по городу, то с Шахнаровичем, который поехал администратором, то с Бельфором, а то и вовсе уходила одна, ничего не сказав. Валера сперва притворялся, что ему все равно. Но в этих играх в молчанку неизменно побеждала Неля. Он не мог долго играть в безразличие. Обида и злость, что его хотят проучить, подтачивали изнутри. Чем больше он пытался казаться равнодушным, тем сильнее росло негодование. В один из вечеров решил дожидаться до последнего, чтоб прекратить гадкую игру. – Где была? – бросил, как только отворилась дверь. – У нас концерт скоро, а я сижу и жду тебя, как дурак! |