Книга Валерий Ободзинский. Цунами советской эстрады, страница 68 – Валерия Ободзинская

После того, как прошли в студию, Давид сыграл будущий шлягер. Онегин на мгновение прикрыл глаза и напел мотив. На лице расцвела мечтательная и немного мефистофельская улыбка:

– А ты прав. Прилипчивая, очень прилипчивая! Главное – усилить это. Выбрать сюжет с умом.

– Тут все просто, – обстоятельно начал Тухманов. – Прилипчивой мелодию делает стресс. Потому: школьные экзамены, плохая погода, одиночество, рутина.

– Мелко это, мелко… – не согласился Онегин. – Не то.

– Ну давай подражать битлам: «Будь моей», «Стала взрослой» или там… «Она любит тебя».

Поэт задумался:

– Ты вот понимаешь, почему стали популярны «Битлз»?

– Да очевидно же! Они создали культ молодости.

Онегин заговорщицки покачал головой:

– Не-а. Битлы обычные расчетливые капиталисты, ухватившие волну. Культ молодости создал Гардинер, когда возил студентов-интеллектуалов по деревням, знакомя с сельскими девчонками. Стирал границы, – методично, как недавно с сотрудниками редакции, продвигал мысль Гаджикасимов. – Нужно не подражание битлам, а идея!

– Ну и в чем идея? – растерялся Давид.

– Объединить город и деревню, комсомольца и стилягу, юного и пожилого. Что-то, понятное каждому и при этом взрывное!

– Первая любовь?

– Да!.. – воодушевился Онегин. – И чтобы с открытым финалом! Согласен?

– Согласен! – рассмеялся Тухманов. – Давай сочиняй!

Через два дня они сидели в квартире Гаджикасимова и спорили.

– Да почему восточная-то? – удивлялся Онегин.

– Да потому что текст у тебя такой! Зацепиться не за что…

– Тебе текст не нравится?

– Текст нравится! Только называть в лоб «Первая любовь» нельзя. Надо чтоб слушатель сам идею вынес из песни, понимаешь?

– А восточная тогда при чем? – Онегин рассмеялся. – Это же не песня мести или бедуинская похоронная!

– А после «Кавказской пленницы» восточный колорит в моде, – отшутился Давид. – Вот ты азербайджанец, я армянин, и в нашей песне эхо гор древнего Кавказа!

– Ты еще «Песню первой любви» Бабаджаняна вспомни!.. Ну, пускай пока восточной побудет, – отмахнулся, устав спорить Гаджикасимов. – Гораздо важнее, кто споет.

– Да… – вздохнул и мгновенно посерьезнел Тухманов. – Звучный бас-баритон, поющий по стойке смирно, песню угробит. Тут нужен молодой, страстный, а еще лучше свежий, необычный голос.

Поэт и композитор задумались, потом встретились глазами и хором выпалили:

– Ободзинский!!!

* * *

Хит. Ему пообещали настоящий хит!

Валера спешил в «Дом звукозаписи» к Гаджикасимову, пританцовывая. Бывшая Малая Никитская показалась архитектурно контрастной. В дореволюционные малоэтажные постройки: особняк Рябушинского, усадьбу Долгоруких-Бобринских, запомнившуюся как дом Ростовых из фильма Бондарчука, особняк Ферстера, внезапно и мощно врезался, как фрегат в прибрежные тартаны, жилой дом кооператива «Кремлевский работник», построенный на месте Мейснеровской усадьбы.

Валера чуть завистливо вздохнул: колоннада на фасаде, роскошные балконы, с граффито в декоре. Кучерявее, чем их дом артистов. Артисты, правда, здесь тоже жили. Только рангом повыше. Всякие лауреаты сталинских премий вроде балерины Тихмирновой или «заслуженные», как актриса Людмила Фетисова.

Ладно! И на его улице будет праздник. Онегин никогда не подводил. Сказал «хит» – будет хит! Полный надежд, Валера пронесся мимо «Кремлевского работника» к дому номер 24 и влетел в студию. С Тухмановым он был заочно знаком, но Онегин для порядка представил друг другу. Композитор и певец нетерпеливо пожали руки. Оба желали поскорее начать репетировать, однако обстоятельный Гаджикасимов велел прочитать текст:

– Сначала обдумай слова. Ухвати ритм и рифму.

Валера с искренним вниманием начал читать. Он ожидал чего-то философски-страстного, вроде «Дитя природы» Нэта Кинга Коула. Быть может, потому что видел себя тоже этаким «наделенным странной магической силой парнем», знающим все о дураках, королях и силе любви. Текст Гаджикасимова показался слабоватым и наивным, лишенным эффектной драматичности западной лирики.

– Жду, что ты пройдешь? – приподнял он вверх бровь. – По ночам в тиши, я пишу стихи?

– Что не так? – почти хором откликнулись Давид и Онегин.

– Ну… Нос зачесался что-то… – увидев непонимание, пояснил: – Едкий запашок жалкого неудачника, парни. Вы уверены, что это хит?

– Так, Валер. Если дяди говорят, что это хит, значит, это хит, – примирительно пошутил Гаджикасимов, увидев, что Тухманов ревниво хмурится. – Давай с мелодией теперь поработаем.

Услыхав песню целиком, Валера приуныл. Однако сомнения высказывать больше не стал. В работу брать нужно все. Особенно свежие песни. Ничего. Сейчас добавим драйва в исполнение. Ободзинский может из всего сделать нетленку! И он начал грубо, ярко, в стиле Пола Анка надрывно.

Однако не допел даже второго куплета, как Тухманов вскинул руки и заорал:

– Нет! Не нужно мощи, не нужно экспрессии! Ты каким местом текст песни читал?

– При чем тут текст?

– При всем! – сердился Давид. – Это песня о первой любви. К чему этот самцовый надрыв?

Валера еле сдержался, но на конфликт идти не стал. Тухманов не прав. Он безупречно следовал ритму мелодии и ее гармонии. Не угодил техникой звукообразования? Ладно. Он начал петь в нарочито академической манере.

– Льет ли теплый дождь, падает ли снег….

После песни поэт с композитором переглянулись.

– Звучишь плоско, – резюмировал общее мнение Онегин. – Мы позвали тебя именно из-за твоей артистичной манеры исполнения. Она самобытная, оригинальная, но… не сейчас.

– Что-то вам не угодишь… – проворчал Валера и запел снова, используя фольклорный запевный стиль и едва заметные намеки на кантри-йодль.

У Давида округлялись глаза, а Онегин догадался, что Ободзинский просто их разыгрывает, шутливо мстя за «самцовый надрыв». Не выдержав, Гаджикасимов засмеялся:

– Налить водки и дать кокошник?

Валера понял, его раскусили:

– Обойдусь.

– Послушай, – уже серьезнее продолжил Онегин. – Это песня о парне, который впервые влюбился. Понимаешь?

Валера неуверенно кивнул. Его первая влюбленность закончилась предательством, растоптанными чувствами. Тем не менее, он попробовал изобразить наивность юности и мальчишескую бесшабашность.

Давиду снова чего-то не хватило:

– Представь, что ты парень, который никогда не целовал девчонку! Робкий, невинный!

Что-то глубоко царапнуло внутри. Какая невинность? Она давно ушла. А робость он всегда гнал от себя сам. Инстинкты кричали, что ни за что и никогда нельзя показывать слабость и уязвимость. Даже Неле не мог до конца довериться. Страсть и любовь к ней всегда были отравлены ревностью и желанием контроля. Может, ну ее? Эту песню? Пусть найдут кого-то еще? Онегин что-то прочел в выражении его лица и объявил перерыв.