Онлайн книга «Изнанка»
|
Мне жаль, но я не умею и не могу заботиться об обломках своих рецепторов, разрастающихся в плоти Хозяина. Хотя они похожи на меня. 6 – Кха-кха-кх-харм. Харм-м. Грета. Х-х-х-х. – Что с вами, господин Шварцман? Вам нездоровится? – Ох-ох-ох-ох. Кхе-кхе. Кха-кха-кх-харм-м. – Господин Шварцман, я вызову врача? – Кхе-кхе. Кха-кха-кх-ха! – Господин, я позвоню в вашу клинику! У вас страховка. – Кха-кха-кх-хам-м! Не надо, Грета. Кха-кхах-кха-а. Посиди со мной. – Ну давайте хотя бы медсестричку позову! Она живёт рядом с вами. Я её знаю. Пусть вас послушает. – Кхе-кхе. Не стоит, Грета. Купи мне… эти… пастилки от горла. – Э-э-э, дорогой. Пастилками тут не обойдёшься. Давайте ложитесь. Я поставлю вам градусник. – Спаси…кха-кха-кху-кхе-кхим-м. – Сейчас, сейчас. 7 У нас творится кошмар. У нас телотрясение. Из Хозяина вырываются мёртвые тела звуков. Его трубопроводы лопаются от жара. Жидкая субстанция их расплёскивается, орошает иссохшие стенки камер, и они тут же пересыхают вновь. Мы, жители хозяйского тела-мира, подпрыгиваем и переворачиваемся. Полусущества ускоряются. Бляшки и пластинки сбиваются в нелепые комки. Они теряют свои важные ноши. Никто больше не поставляет в дальние пространства Хозяина ни насыщения, ни материала для починки. Хозяин брошен всеми на произвол судьбы. Все процессы сбиты и перепутаны. Все привычные связи нарушены. Мы, жалкие полусущества, мечемся в рухнувших отсеках и мешаем Хозяину жить. В панике мы только и можем, что размножаться. Мы умножаем скорби Отца. Мы никчемны и безостановочны. Смысла в нашей перепуганной жратве никакого. Зачем мы делаем это? Боимся перестать полусуществовать? Но мы и так перестанем, если Хозяин погибнет. 8 Иногда мне кажется, что это понимаю только я. Но и я жру, жру. Это какое-то безумие. Я не знаю, спасётся ли он, если вдруг все его жители справятся с паникой и смогут остановиться. Или, наоборот, останавливаться нельзя? Как теперь быть? Перебираясь от камеры к камере, я пытаюсь понять, где, в чём затаилась жизнь Хозяина. Прежний порядок и жизнь. Где ещё остались островки её. Я теряю Хозяина, нуждающегося в любви, и хочу вобрать в себя знание о нём – знание как прощание. 9 – Так. Температура высокая. И давно это у него? – Я не знаю. Я отсутствовала неделю. – Вы родственница? – Нет. Я помогаю по хозяйству. – Кто-то был с ним? Почему так поздно обратились за помощью? – Заезжал его сын. – Звоните ему, это срочно. Похоже, воспаление лёгких. Я вызываю скорую. – Вы уверены? Он боится больниц! – Он нуждается в срочной госпитализации. Его жизнь в опасности. – О Господи! Да где его книжка записная? – Ладно, потом. Соберите ему бельё. Вы поедете с ним? – Да, о Господи. – Алло, алло! Да, срочно. 78 лет, сильные хрипы в обоих лёгких, температура тела 39. Да, скорее. Да, нужна кислородная подушка. Он задыхается. Что? Я медсестра. 10 Незнакомый голос говорит с кем-то невидимым и, кажется, безответным. Второй голос принадлежит Грете – немолодому Гигу по типу «она». Это странно, но я снова стал слышать происходящее снаружи. Близко ли я к выходу, к глотке Отца, или нет? Грета паникует. Она боится за Отца. Мы все боимся. Отец ничего не говорит, кроме «ах-х-х-х-х-кха-кха-кхар!». Он выдыхает это бесконечно. Эти звуки точно кто-то с силой вырывает из него. Судорога. Она бежит из глубины нутра. Она вырывает бесконтрольно размножившиеся «я» из опрокинутых камер, в которых уже так мало мякоти. Судорога Хозяина швыряет всех нас вперёд. И, пролетая, я вижу бегущие прочь существа, уменьшенные до размеров мельчайших обломков. Прозрачные, бестелесные тени. Вот куда-то бежит молодой, ловкий Гиг – на двух рецепторах-отростках, которые выносливы и сильны. Это он, да, да! Это сам Отец – не сейчас, а в сдвинутой назад реальности. Верхними отростками он держит обёрнутого какой-то плёнкой начального Гига, маленького-премаленького Гига по типу «он» с неразвившимися чертами, смутно похожими на Отца. За ними бежит красивый Гиг по типу «она» со светлыми жгутиками, они развеваются на ветру; да, я вспомнил, это называется «ветер». В моём Хозяине теперь хозяйничает ветер; он колышет разросшиеся зелёные кучкования – когда я был предан совсем другому Хозяину, мы летали над чем-то подобным. Зелёное исполнено красоты, оно огромно, оно шевелится, под ним могут спрятаться Гиги от всех катастроф Хозяина, в котором они продолжают жить. Я вижу блеск воды. Гиги падают и пропадают в зелени и тени; вода и блеск остаются. Вода, источник какой-то ясной, бесконечной красоты. Но вот и блеск гаснет. На нас наползает тьма. Тьма заполняет Отца, отбирая у нас Хозяина. Город, Город, спаси его! Я тебя прошу. Бездна рядом. 11 – Доктор! В инфекционную? – Быстрее. Носилки! – Процесс, кажется, зашёл далеко. – Х-х-х… – Тихо. Все тихо. Да, тяжёлая двусторонняя пневмония. – Думаете, начался некроз? – Боюсь, что так. Родственники? – Простите, доктор. Мы не дозвонились. – А вы кто? – Я домработница. – Сумка собрана? Вы с нами? – Да. – Дырбулщил внутривенно. И поехали. – А ведь… Не рекомендовано. Возраст! У него сердечная недостаточность. – А что тут не опасно, твою мать? Быстрей. – Есть. – Теперь грузим. – Помогите. – Понесли. 12 Мир Хозяина изгибается, жидкая субстанция трубопроводов поворачивает вспять, а мы, и мы – наше жалкое и бесполезное сейчас множество преданных ему полусуществ – в какой-то дикой хрипоте вылетаем из старческого горла в ужас наружного мира, чтобы рассеяться и расселиться по иным Хозяевам, тем, кто сейчас заботится об Отце. Они заботятся – а мы не смогли. И вдруг, прежде чем упасть на грубый покров чужого мира, пахнущий незнакомыми радостями и страданиями, я понимаю, что, может быть, это мы повинны в необыкновенной слабости нашего утраченного Хозяина, в том, что он так сильно приблизился к бездне. Как мы посмели так быстро захватить пространство его тела, оттеснив других, менее упрямых полусуществ? Нас, подобных друг другу и не считавшихся друг с другом и с ним самим, оказалось в нём слишком много. Слишком жадно мы его поглощали, слишком быстро делились на «я», «я», «я». Слишком сильно хотели полусуществовать. Слишком многого хотели от своего Хозяина. |