Книга Полночные близнецы, страница 79 – Холли Рейс

В щели появляется лицо Олли. У него даже не хватает духу войти.

– Я снова тебя подвел, – говорит он наконец.

– Ты сделал куда больше. Ты меня просил пытать человека, а потом, когда нас поймали, ты промолчал. Это даже восхищает – то, насколько ты жалок. Или ты просто трус. Не могу разобраться.

– Я просто хотел найти способ поймать Мидраута. А когда вдруг увидел их… я испугался, Ферн.

– И твоей автоматической реакцией было свалить всю вину на меня.

– Для меня просто нет другого места. Здесь все знают, что я сделал с тобой. И даже если они мило улыбаются мне, они знают: я тот парень, который позволил сжечь свою сестру. Здесь меня никогда не сочтут хорошим человеком, по-настоящему хорошим. А в Аннуне…

– Ты думаешь, я не понимаю, что значит начать все сначала? – говорю я. – Здесь я навсегда останусь несчастной слабой жертвой.

– Но мне необходимы друзья, Ферн. А тебя всегда удовлетворяло одиночество.

– Потому что я вынуждена была оставаться одна!

Я роюсь в ящиках своего письменного стола и нахожу несколько старых фотографий. На одной из них мы с Олли, совсем еще маленькие, играем с соседскими детьми. Я бросаю брату этот снимок.

– Пять лет у меня никого, Олли. Пять лет. И – да, мне казалось, что мне и так хорошо. Пока я не стала рыцарем и не вспомнила, каково это – иметь рядом людей, которые не обращаются со мной как с дерьмом.

– Ты должна была сказать лорду Элленби правду. Я не стал бы ее отрицать.

– Ты должен был ему сказать, ты сам!

– Я… я скажу. Если ты хочешь.

Это жалкое предложение, и мы оба это понимаем.

– Не трудись. Лучше все равно не станет.

Я не признаюсь себе в другом: что я ничего не сказала лорду Элленби о роли брата в пытке Лотти, потому что всегда гордилась тем, что не являюсь послушным леммингом. Я знаю, что не делаю слепо то, что велят мне другие люди. И Олли меня не заставлял. Я сама причинила боль Лотти, точно так же как устроила пытку Дженни.

– У тебя все? – спрашиваю я, делая вид, что чем-то занята, хотя нельзя сказать, что могу кого-то этим обмануть. В моей спальне такой беспорядок, что смотреть невозможно, и кажется, я только и делаю, что пытаюсь ни обо что не споткнуться.

– Так это правда? Ты уходишь в отставку?

Я не отвечаю.

– Ферн, ты не можешь! Ты нужна им. Это глупо, ты ведь…

Я просто смотрю на него, и все аргументы умирают на его губах.

В школе я не могу ни на чем сосредоточиться. Я снова и снова проигрываю в памяти наш допрос Лотти, гадая, есть ли какой-то другой способ добраться до ее воспоминаний. Если бы только мы не были такими нетерпеливыми… Если бы только я сказала Олли «нет»… Когда я вижу Лотти в классе, она выглядит как обычно. Как она может скрывать все то, что с ней сделали?

Ночное время – самое тяжелое. Наверное, все стало бы легче, если бы я попросила лорда Элленби позволить морриганам удалить мои воспоминания об Аннуне, потому что я теперь не могу спать. Ведь тогда я буду в бессознательном состоянии, сновидицей, беспомощной. Я не смогу сама защититься от собственных кошмаров… или других вещей, что преследуют меня. Потому что нет сомнений в том, что я окажусь в списке Мидраута, когда произойдет нападение. А если и нет, полагаю, золотой трейтре, убивший маму, захочет добраться до той девочки, которая сумела его победить.

И я прихожу к самому простому решению: по крайней мере несколько суток я просто не должна спать.

Сидя у самой холодной, твердой стены своей спальни и пытаясь не обращать внимания на тяжелеющие веки, я мучаю себя воспоминаниями обо всем, что потеряла. Это помогает не заснуть, как щипки. И как всегда в моменты душевных кризисов, моим убежищем становятся искусство и сахар. Я делаю набросок за наброском, изображая свою жизнь в Аннуне, это нечто вроде самобичевания. Я уверена, что никто не видит и не слышит, как я ночами совершаю налеты на кухню, но, когда у нас кончается вторая упаковка шоколадок, папа отказывается покупать новые. Мне становится все труднее и труднее бодрствовать – даже когда я заставляю себя пить жуткий растворимый кофе, который так любит папа. Иногда я позволяю себе задремать ненадолго, ставя будильник на каждые полчаса, чтобы хоть слегка отдохнуть, так что пока еще у меня есть неплохие шансы избежать кошмаров.

Олли старается убедить меня изменить решение.

– Там по тебе скучают, – говорит он. – И уже готовят план устранить трейтре до того, как они смогут ударить. Вот только с тобой все было бы гораздо легче.

– Я не желаю ничего об этом слышать, – отзываюсь я.

Я и без сентиментальных сообщений Олли знаю, что́ потеряла. И если я буду продолжать изображать твердость, то смогу убедить себя, что Феба, и Самсон, и все остальные на самом деле никогда меня не любили.

Единственная уступка, которую я позволяю себе по отношению к проведенному в Аннуне времени, – это попытка предупредить Хелен Корди о неминуемой опасности. Я несколько раз звоню в ее офис, но когда наконец слышу ее голос, то просто не знаю, что сказать.

– У тебя все в порядке, Ферн? – спрашивает она в трубку.

– Вы должны быть осторожны, – говорю я. – Вам грозит опасность.

Ее голос тут же становится холоднее.

– Я справляюсь со множеством угроз, Ферн.

– Да не от меня! Послушайте… наверное, это прозвучит безумно, но вы постарайтесь в ближайшую неделю поменьше спать, а?

Она соглашается, но я уверена: к концу нашего разговора она решает, что я полностью свихнулась.

К тому времени когда наступает пятница, я уже ничего не соображаю от утомления. Я сижу на диване, таращась на домашнее задание. И далеко не сразу замечаю, что снова и снова пишу слово «Белтейн» на листке, где должен быть перевод с французского. Когда в двери брякает ключ, я все так же смотрю на эти буквы. Еще два дня.

– Твой папа сказал, что я могу заглянуть, чтобы… о боже, Ферн, что с тобой?

Клемми роняет на пол свою сумку и опускается на колени передо мной.

– Все в порядке, – бормочу я. – А почему ты спрашиваешь?

– Милая, да ты посмотри на себя! Ты заболела?

Клемми тащит меня в ванную комнату, чтобы плеснуть мне в лицо холодной водой. Глядя на себя в зеркало впервые за сто лет, я понимаю, почему она встревожилась. Волосы у меня грязные и спутанные. Глаза налились кровью, что в сочетании с красными радужками придает мне куда более демонический вид, чем обычно.

– Я просто расстроилась из-за домашнего задания, – говорю я Клемми, когда снова спускаюсь вниз.

– Ты должна как следует выспаться!

Клемми постоянно говорит что-нибудь такое, что не улучшает моего отношения к ней. И все же она настаивает, чтобы я легла в постель. Она поглаживает меня по голове и мурлычет какую-то мелодию, пока я изо всех сил стараюсь не закрывать глаз.