Онлайн книга «Обретённое наследство»
|
Залезть на лестницу Мари ей не дала. – Как можно, ваше сиятельство! Для чего же тогда я при вас? – И для чего? – решила подразнить её Соня. – Для ухода за вами. Для охраны… – Охраны! Мари, мы всего лишь слабые женщины. – С некоторых пор не так уж и слабы, – не согласилась та. – Если бы не «звездочки», кто знает, смог бы ваш Лени сейчас расхаживать по Барселоне, по вашему дому и тем более говорить с вами в непозволительном тоне. – Об этом я и хотела с тобой посоветоваться. Чёрт! Может, прав Леонид, и Софья уже начинает перенимать манеры простонародья? Посоветоваться со служанкой? Кому бы такое могло прийти в голову! Кажется, и Мари удивилась. Вон склонила голову набок, точно ожидала, не повторит ли Соня свою странную фразу. Не дождалась и принялась водить тряпкой по деревянному потолку, а Соня придерживала лестницу. На всякий случай. – Дело в том, что я вам с Жаном не все сказала. Леонид не просто мой соотечественник. Он был раньше моим женихом, но потом из‑за дуэли вынужден был бежать из страны, а я вышла замуж за другого. Мари даже присела на ступеньку, чтобы удобнее было слушать. – Но он бывший военный, человек властный, и не может допустить, чтобы женщина над ним главенствовала. Понимаешь? – Как же тут не понять, – отозвалась Мари. – Таких, как мсье Жан, может, и нет больше. Только он может терпеть ваше главенство. – А в таком случае, как я думаю, ничего о золотых слитках Леонид не должен знать. Придется нам все делать очень осторожно, что, конечно же, будет трудно… – А вот и я! – воскликнул Жан, появляясь перед ними с небольшой детской кроваткой в руках. – Как вам моя покупка? – Прелестная! – воскликнула Соня. – Только пока поставь её у порога. Мы с Мари решили тут всё помыть. – Мы? – улыбнулся Шастейль. – Мне вспоминается басня о мухе, которая сидела на рогах вола и говорила: «Мы пахали!» – Ты совершенно прав, я и есть та самая муха. Мари ничего мне делать не дозволяет. Но думаю, окна я все-таки вымою. Не приглашать же для такого дела отдельную работницу! А потом мы повесим портьеры и поставим кроватку. И кровать для няни. Пабло обещал прислать. – Повезло нам с соседом, – заметил Жан. – Зато со спасенным из рабства не повезло, – понизила голос Соня. – Он где-то рядом? – спросил Жан. – Пока нет, но может прийти с минуты на минуту. И вот что я подумала: о наших планах он знать не должен. – Выходит, даровав ему свободу, мы поплатились своей? – усмехнулся Шастейль. – Ничего на этом свете даром не дается, – тяжело вздохнула Соня. – Смотри, я предложила ему денег на дорогу, но он отчего-то медлит… – А что, разве плохо ему здесь?! – с сердцем воскликнул Жан. – Кормят, поят. Любимая женщина рядом… Соня покраснела, хотя Шастейль не сказал ничего особенного. Но поневоле вспомнишь матушкины присказки: «Знает кошка, чьё мясо съела». Или как там ещё – «На воре шапка горит»? Зато теперь, увидев её смущение, Жан сразу догадается, что между нею и Разумовским завязались некие отношения, в которых самому Шастейлю было отказано. Подумала так и рассердилась: что они все от неё хотят? Княжна Астахова вообще может позволить себе ни перед кем не отчитываться! Но, взглянув на Жана, опять смутилась: он смотрел на неё с неприкрытой озабоченностью. – Извини, Софи, я вымещаю на тебе своё раздражение. Но до него всё было так хорошо. Даже то, что мы с Мари попали в плен, а ты нас освободила… Какой Жан все-таки порядочный человек. Он и не подумал в чём-то Соню заподозрить. – Освободила вас не я, а рыцарь де Мулен, – торопливо поправила Соня. – И что в этом хорошего – в пленении? – Хорошо то, что мы не успели вкусить всех его ужасов. Хорошо, что ты о нас побеспокоилась. Могла бы успокоить себя тем, что мы люди взрослые, бросили тебя одну, и не стала бы нас искать. – Жан, опомнись! Вы оба мне… дороги. При этих словах Мари поерзала на лестнице и шумно задышала. Она, будто старый скупец, собирала для себя все знаки внимания и памяти о ней обожаемой госпожи. Приютская воспитанница, которая никогда не чувствовала себя хоть кому-то нужной. Соня скупо улыбнулась ей. Незачем проявлять слишком много внимания к этой глупой девчонке, а то Мари в порыве чувств ещё с лестницы свалится. И она продолжала уже для Жана: – Ты так много сделал для меня, делишь со мной все тяготы моего предприятия, все заботы… – Софья! – услышали они не крик человека, а будто рев медведя. Оба не сговариваясь выглянули в коридор. Посреди него стоял Разумовский с двумя шпагами под мышкой и огромной плетеной бутылью вина в руке, которой он взмахнул при виде Сони. – Ты дала мне много денег. К тому же я торговался и решил несколько сэкономленных реалов пустить в дело. И я же не стал покупать какое попало вино. Я сначала попробовал то у одного, то у другого… – Он горестно склонил голову. – Эти проклятые галеры лишили меня сил. Раньше от такого количества вина я бы и не захмелел. Я мог пить с друзьями всю ночь напролет и оставаться трезвым, а тут… С трех… нет, с четырех кружек меня совершенно развезло. – Что он говорит? – заинтересованно спросил Жан, потому что свой монолог Леонид произносил-таки на русском языке. – Говорит, что галеры отняли у него здоровье, – так же шепотом ответила Соня. – И в чем это выразилось? – Он теперь может пить гораздо меньше, чем в России. – Что это вы там шепчетесь? – с пьяной подозрительностью спросил Разумовский. – Я спрашиваю мадемуазель Софи, не обидитесь ли вы, если я попрошу налить мне кружечку, – сразу нашелся Жан. – Вот это человек! – обрадовался Леонид, легко переходя на французский язык. – Врач. Говорят, врачи любят пить. Если изо дня в день наблюдать, как болезни съедают людей… любого вероисповедания, поневоле захочешь… отвлечься. – Но не будете же вы здесь стоять, посреди коридора, и наливать вино в кружки из этой ужасной бутыли! – вмешалась Соня. – Идите в ту залу, где у нас стоит стол, а мы с Мари, уж позвольте, продолжим уборку. – Ты убираешь комнату? – строго нахмурил брови Леонид. – Ну, какой из меня уборщик, – нарочито кокетливо улыбнулась ему Соня, – я больше за Мари присматриваю. Иди, иди, с Жаном тебе будет не скучно. Она осторожно вынула шпаги у него из‑под мышки и ободряюще улыбнулась Жану. Что ж, он подставляет свою грудь – точнее, свой бедный желудок – под буйный темперамент Разумовского. Тот будет пить сам и поить Жана до тех пор, пока кто-то из них или оба не упадут без чувств. |