Онлайн книга «Фрактал Мороса»
|
На допросе он не мог связать двух слов от усталости. Но по всему выходило, что проститутка, которая хотела отомстить, ткнула пальцем в небо очень удачно. Как только Ликас оказался в камере вместе с другими «отличившимися» у парламента и башни, сразу уснул. Тревожно, поверхностно. * * * На попутной машине с литовскими националистами ехал Юргис домой днем 13 января из Вильнюса. – Вечером все решится, да и так уже ясно. – Наша взяла, – бессвязно бубнили четверо парней. Они полуспали. И тот, который был за рулем, бубнил больше всех, чтобы выдержать дорогу. – Да-да! – говорил Юргис, прижатый к двери «Жигулей», – Да-да. «Эх, суки», – думал он. * * * Я листаю «Корабль дураков» Петкявичюса 42, пытаясь представить, как это было. Попугай свистит и кувыркается в клетке, разбуженный светом среди ночи. «Зачем я живу? 13 января 1991 года. Виталий Морос». «При отсутствии идей людей объединяет любая утрата», – цитирует Петкявичюс какие-то мысли. Мне не нужно это расшифровывать. Историческое расстояние в несколько десятилетий ставит эти утраты на свои места, разъясняет роли, становится очевидно, зачем это было. Но на поле сражения не видно стратегии, задуманной в штабе. «Праздники или поминки Водка, а может, вода Ночь. Черно-белые снимки Память сотрет навсегда. Даром написаны строки Вам невозможно понять: Мы навсегда одиноки, Нам навсегда умирать. Так и всему свои сроки. Сонные тянутся дни. Мы все равно одиноки, Даже когда не одни». В.М. январь 1991 год». Ничего себе у него «тянутся дни». В юности безумие революций кажется «тянущимися днями»… * * * – Виталий Морос! К следователю. Он встал. Ликасу повезло провести эти часы за решеткой не с уголовниками, а с политическими активистами. – Виталий Миколо Морос… Сядьте. Виталий Миколо Морос, вы несовершеннолетний. Да будет вам известно, что все политические преступники, все, посягнувшие на свободу Литвы, будут строго наказаны. И вы, как несовершеннолетний, тоже должны понести наказание. Протокол составлен. Но есть одно обстоятельство… Ликас дернулся. «Задушить майора и прыгнуть в окно», – мелькнуло у него несуразное. – Виталий, ваш отец – член «Саюдис». – Да. Майор хотел сказать еще что-то, но не сказал. – Пройдемте. Ликаса уже без наручников вели по коридорам. Он сел в милицейскую машину. Серый город мелькал, сливались дома, деревья, угольный дым, слабый снег, все в одно месиво беспросветной гнусности и грязи. Когда мотор затих, перед ним был морг. – Сюда пройдите. – Узнаете этого человека? Работник снял простыню. Под ней лежал длинный, как жердь, тонкий и прямой мужчина с серым крошечным лицом, с большим, почти неузнаваемым сейчас костистым носом. Отец. – Это отец… – Его имя? – Миколас Морос. Ликас не мог скрыть улыбку. Непрошенная, она растягивала губы, а в глазах зажглось удивление. Оторопь. Майор невпервые видел такую реакцию, ложную радость. – Мы ставим вас на заметку как неблагонадежного человека. Только геройская гибель вашего отца заставляет нас сделать поблажку. Пусть это станет уроком. Вы свободны. Орлаускас, проводите. * * * – Варя, чего ты там делаешь, не спишь? – Сейчас… – откладываю в сторону копии протоколов. Завтра мне рано вставать, и муж сердится, что я все еще сижу с зажженным светом. Эта история казалась вначале такой простой. Бессмысленно-вежливые письма сестер, теток Ликаса Мороса, в адрес друг друга. Рисунки и записки. Но чем глубже погружаюсь в семейные документы, тем сложнее становится эта драма. Листки с переписанными от руки стихами малоизвестных поэтов, названия симфоний. Этот человек был совсем не так примитивен. И то, что его уже нет в живых, дает мне право проникнуться им без объяснений и обязательств. Его увлечения, интересы, его любимые блюда, его почерк… «Ли, неделю бессонных ночей мне стоило это решение. Ум говорит одно, а сердце – другое. Против сердца ничего не могу сделать. Не вижу будущего, наших детей, ничего. И все-таки я буду с тобой, V». Это написал не он. * * *  Электричка в пригороде Каунаса идет себе, покачиваясь, стуча на стыках рельсов железными ногами. Мороз крепкий, все замело, и дымы. В окне домики светятся оранжевым, подкрашивая в темном небе угольный дым белых труб. Чтобы от станции добраться до бабушки, надо пройти по морозу больше километра. Но пока тепло, спокойно. Мать не ссорится с отцом по дороге к свекрови. Ликасу пять лет. Он помнит, как они сидели в вагоне. Отец положил руки на колени, дремал, изредка поглядывал на него и мать, еще не очень тогда безобразную. Он помнит. * * * «Здравствуйте, Таисия Степановна! Не смог застать вас и прощаюсь письмом. Сегодня выезжаю в Аугсбург 43. Вы всегда сможете на меня рассчитывать. Если нужны деньги, лекарства, пишите, не стесняйтесь. Хочу предупредить, буквально вчера, когда паковал последний чемодан, пришел мой двоюродный племянник Виталий. Тот самый, о котором столько рассказывал, который двенадцать лет провел в тюрьме. Конечно, я надеялся, что мы разминемся, мы эмигрируем, ему сидеть еще три года, но отпустили досрочно. Попросил у меня материны письма, фотографии. Я отдал, все равно с собой все не увезешь. Он не кажется прожженным уголовником, но я очень прошу вас не давать ему мой новый адрес. С уважением и любовью ваш екатеринбуржец-аугсбуржец Николай, 2015 год». Как это письмо попало в коробку Мороса? Я перечитала его. Сын свердловской тетки Виталия Мороса Валентины написал его своей соседке, судя по всему, накануне эмиграции в Германию. * * * Обгоревшие черные остины травы торчат вверх, и расстояния между ними и небом нет совсем. Луговая низина пахнет замлей и весной. В этом выдохе дым, зелень, свежесть сплетаются в косы. – Соль?! Соль взяли? |