Онлайн книга «Фрактал Мороса»
|
После двух рюмок на поминках Ликас ушел из дома и долго бродил по тем углам, где искал бабушку. «Она сказала: «Узнай». Что узнать?» Какое-то холодное облегчение опустилась на него. «Умерла, и я свободен». Он любил ее, но не жил с ней долго и не был привязан. «Через девять дней мать и тетка Валя с семьей уедут, и я буду один». Все спали на диване и на полу в комнате. Утром Ликас вылез потихоньку на кухню, там сидела свердловская тетка Валя. Она курила, выдыхая дым в окно, и стучала по хрустальной пепельнице рубиновым перстнем. – Что за тетка такая Екатерина Андреевна? – Это наша соседка. – Ты ушел вчера, а она приперлась на поминки, спрашивала про тебя. – Да она нормальная. – Ведьма. – Да нет, – Ликасу неприятно было так говорить про нее, – с чего вы взяли? – Подумалось… Порода такая… – у тетки Вали был мужской голос. – А у нас какая порода? – Крестьянская, – она помолчала, – мы все были крестьяне крепостные, рабочие труженики, из Саратовской губернии. – Из глуши? – Ликасу вспомнился Грибоедов. – Из какой «глуши»? Из Саратова, говорю 52. – Откуда вы это все знаете? – Изучала, интересно было. У меня дома документы хранятся. Есть семейные легенды. Ты их знаешь? – Нет. – Ой, что ты! Дикий какой! Иван, родства не помнящий! Ликасу захотелось двинуть ей кулаком промеж рогов, но он сдержался. – Нашу прабабку прадед задушил, когда она от него хотела убежать со студентом. Его помещик наш удавить хотел за это, а потом простил. Бабушка и ее сестры тоже были крепостные, неграмотные. Так вот, когда бабушка замуж выходить собралась, сестры, которые старшие, незамужние, решили утопить ее. Насилу спаслась. А спаслась так: когда ее в кадушку с водой стали пихать… – Все, все, все. Стоп! – Чего ты? Неинтересно? – Неинтересно. – Эх ты, вот интеллигентный человек, умный, спасибо бы сказал, что его просвещают. Ликас нагнулся к ее уху, почти касаясь перманентных кудрей 53. – Заткнись, сука. Тетка замолчала покорно, как будто ждала именно этого. * * * Шаг за шагом. Шаг за шагом. Тень лилась серыми кляксами мастики по вмерзшим в снег листьям, острыми запахами гвоздики по тающим тропам, неведомым тропам. Тоненькими каблучками звук рассекает камень. Часы тикают. Движется тень. Девочка Женечка, в расклешенных джинсах, со стрижкой каре, сводит с ума тех, кто уже все пережил, и тех, кто еще никуда не добрался. Кем же ты станешь? Ей уже восемнадцать. Первые тайны уже позади, новое, новое, новое. Сколько еще оптимизма и планов, веры в себя. Юность – такое короткое сладкое время. Временно, только в этом отрезке столько любви, мудрости, острого. Если его растянуть, юность станет не юностью. Ну а пока тень от ее каблучка тянется ножкой серебряной рюмочки, дымкой, распластанной памятью, следом за ней, следом за ней. * * * Человек – это сумма того, что было до него, а может быть, делимое, под которым то и дело проводят черту дроби. Разъехались похоронные гости. Ликас в порядке исключения начал оформлять квартиру бабушки на себя. Осенью ему исполнялось восемнадцать, и это было возможно. Он забыл о своих слагаемых и делителях, наслаждался студенческой жизнью. Суррогатной студенческой, но настоящей самостоятельной и одинокой жизнью, когда наступила осень. Он был одним из тех редких людей, кто не отправился на баррикады в Москве. Пройдя одни, вторые он не заметил. Он до сих пор был ни с кем и ни за кого. Декан, которую бабушка уговаривала весной допустить талантливого мальчика, взяла его вольнослушателем, решив, что парень на экзамене был не в себе. * * * И разделялись страны, расплывались в первобытной мгле континенты. Было сухо и солнечно. И падали на снег листья. Тени танцевали на панбархате паласов, в полумраке панельной квартиры. Эти недавние дома, такие удручающие своей незавершенностью. Девочки, уставшие от танцев, и мальчики, еще боящиеся девочек. Пить пиво и спать вповалку. Еще крутится пластинка, еще звучит голос 54. – Тебе нравится, Виталик? – И да и нет. – Ты не любишь такую музыку? А какую любишь? Молчит. – Жаль, что тебе не нравится. – Почему? – Мужчины лучше понимают музыку. Ведь нет женщин – настоящих композиторов. Все великие композиторы – мужчины. – Хочешь, сыграю тебе? – он чувствовал себя больным. Ему хотелось нравиться этой девочке. – Нет, сейчас не надо! А ты умеешь? – Не знаю. Ликас никогда не болел, пока жил в Литве. Более приятный московский климат плохо действовал. – У тебя такой вид, как будто ты не спал три ночи. – А я и не спал. – Пойдем спать? – Вместе? – Просто, – Юле жалко стало его, совершенно какого-то чужого здесь. – В большой комнате на диване только Васька. Мы его подвинем. – Пошли. В соседней комнате свернулись три девчонки, кто-то лег на кухне и в кресле в коридоре. – Юлька Витальку спать увела. – Ага. – Ты видела, что у него за бумаги в куртке? – Видела, что что-то есть. Он мутный тип. – И что, ты думаешь бумаги эти посмотреть? – Ну а что?! – Дарьяна была в стельку. – Давай, только все не будем брать. – По ситуации. Дарьяна и Вика Азарянц босиком протопали в прихожую. Вика стояла поодаль от крючков с одеждой, почти в дверном проеме. Силуэт ее был виден Ликасу. Ночь совсем светлая, и тени от предметов тянулись от окна к стенам. «Человек – объемный организм, тень его – плоский призрак прошлого – сопровождает в этой жизни. А есть и позапрошлое. Но оно невидимо. Одномерность, супериор-тень, она тоже есть у каждого. Мы уплывем в лодке Харона в мир теней и станем постериор-тенями 55 более сложных себя… Вика. Силуэт Вики, в темноте он сам – тень. В темноте мы становимся своим прошлым». |