Онлайн книга «Угрюм-река»
|
Потом вынесли третьего покойника и – дальше, к кладбищу. Хор дружно пел «святый Боже»; позади шествия, заламывая руки, истошно вопила, вся в слезах, Варвара: В сыру землю направляи-ишь-сии... Эх, покидаешь ты сирот своих... Чрез загородку неистово орал черкес: – Прощай, Марья, прощай!! Пристав взглянул на безвестный третий гроб и подозвал письмоводителя: – Все ли деревни оповещены о побеге Шапошникова? – Как же... все-с... Печальный перезвон умолк, глаза обсохли, земля в земле. Божие окончилось, человеческому приспело время: у всех скучали по сытным поминкам животы. Много было званых и незваных. Во всех покоях старанием проворного Иннокентия Филатыча накрыты длинные столы. Навстречу возвращающейся толпе мчались из села мальчишки и кричали: – Илья Петрович застрелился!.. Илья Петрович!.. Народ враз надбавил шагу, иные припустились к селу вскачь. Пристав, благо отсутствовала занемогшая жена его, шел козырем с красивенькой монашкой, говорил ей небожественное: монашка Надя оглядывала зеленые поля с лесами и тихонько хохотала в нос. – Ну, еще один! – услыхав печальное известие, помрачнел вдруг пристав. – Совсем? Смертельно? – спросил он босую детвору. – Навылет! В бок!.. Только что не умер! Корчится! – наперебой галдели ребятишки. Доктор с фельдшером спешно сели в громовские дрожки, сзади примостились четверо ребят. Илья Петрович Сохатых умирал в своей комнате. Он выстрелил в себя среди руин Анфисина пожарища. Крестьяне подняли его, бережно перенесли домой. Теперь возле него Клюка и двое удивленных стариков. Вот уж поистине не знал никто, что разудалый Илюха мог на себя руки наложить. Эх, тяжкая наша жизнь, постылая! А по селу шел в этот час плач и стоны: оплакивая нового покойника, разливались горькими слезами три девахи – Дарья, Марья и Олена, плакала взахлеб нестарая вдова Ненила, выли в голос две мужние молодки Проська и Настюха, неутешно рыдала толстым басом ядреная пятидесятилетняя вдовица Фекла. Вот что наделал этот Илюха окаянный, бедная-бедная его головушка кудрявая! Илья охал, лицо его побелело, глаза страдальчески закрыты, штаны расстегнуты, с правого бока выбилась окровавленная, с растерзанным воротом, рубаха. – Теплой воды, живо! – крикнул доктор. – Льду! Он быстро достал из походной аптечки губку, марлю, шприц, морфий, сулему и зонд. Илья Сохатых открыл глаза, облизнул сухие губы, прошептал: – Доктор, голубчик... Умираю... Клюка на коленках громко, чтоб все слышали, молилась в переднем углу. Доктор запер дверь, надел халат, обнажил Илью Петровича до пояса, обмыл губкой рану и вскинул на лоб очки: – Гм... Странно. Два раза стреляли в бок? – Два. Первый осечка. Второй в цель... Фактически, – простонал, заохал, закатил глаза Илья Петрович. – Гм... Странно, странно. Ну ладно, потерпите... Сейчас прозондируем... Но почему в правый бок? Ежели будет больно, орите как можно громче, это облегчает. Ежели будет невыносимо, придется впрыснуть морфий... Ну-с... – Доктор вынул из сулемы зонд и наклонился над умирающим. Илья Петрович глянул на блестевший зонд и заорал неистово. – Очень преждевременно, – сказал доктор. – Я еще не начал... Ну-с. – И осторожный зонд стал нащупывать в боку ход пули. – Гм... – снова сказал доктор и стал вставлять зонд в другую рану. Илья орал. Гости нетерпеливо ждали у дверей появления доктора. Жестокие крики самоубийцы привели некоторых в полуобморочное состояние, отец Ипат осенял себя крестом, шептал: – Господи, прими дух раба твоего Ильи с миром... Зело борзо!.. Прости ему вся вольные и неволь... Крики страдальца затихли. – Умер, – решили все, глубоко вздохнув и устремляя взоры к иконам. Доктор отшвырнул зонд, близоруко нагнулся к ране, и веселая улыбка вспахала его мрачное лицо. – Ничего, – сказал он. – Рана навылет, чистая. Пули нет. Одевайтесь, пойдемте за стол покойницу поминать, – и вышел. – Что, что? Что?! – Ерунда, – объявил доктор гостям. – Он, каналья, оттянул кожу на боку и в эту кожу выстрелил... Но почему на правом боку? Доктор шагнул в комнату Ильи. – Скажите, вы левша? – Так точно, из левых, – бодро улыбнулся Илья и, обращаясь к все еще молившейся Клюке, сказал: – Бабушка, не убивайся... Господь отнес. Сердце с легкими в сохранности. Отец Ипат выразительно молился со всеми вместе: – Очи всех на тя, Господи, уповают, и ты даешь им пищу во благовремени, отверзаеши щедрую руку свою, исполняеши всяко животное благоволение, – размашисто благословил яства; все уселись за трапезу. Посреди стола, возле почетных гостей и Прохора, стоял большой графин с миндальным молоком. Красивенькая монашка Надя бросала шариками хлеба в Прохора Петровича. Но Прохор суров и мрачен. Косые красноватые лучи заката наполнили нетленным вином опустошенные до дна бутылки. Печальный запах растоптанного каблуками можжевельника говорил живым, что кого-то больше нет, кто-то навсегда покинул землю. Бокал Прохора упал на пол и разбился. Прохор сдвинул брови. В соседней комнате протяжно застонал его отец. – Анфису Петровну Козыреву убил Прохор Громов. Услыхав эти страшные слова, Иннокентий Филатыч отъехал вместе со стулом от сидевшего против него следователя, и улыбавшееся лицо его вдруг стало удивленным и серьезным. – Да, да, да... – нагнулся к нему следователь, вытягивая шею. – Прохор Громов – убийца. И несколько мгновений они смотрели в глаза друг другу. Взгляд следователя уверенный и твердый. Иннокентий Филатыч тихо, на цыпочках, поскрипывая смазными сапогами, отошел в темный уголок, приложил к тремстам еще две сотни и вернулся к столу. – Это что? – Пятьсот. Следователь смахнул со стола деньги на пол. Иннокентий Филатыч, ползая по полу, смиренно подобрал их, положил в бумажник и тут же приготовил на всякий случай две по пятьсот, с изображением Петра Великого. – Какие же суть главные улики против Прохора Петровича? – тенорком спросил Иннокентий Филатыч Груздев и снова сел на краешек раскаленного, как кухонная плита, стула. – Главная улика – это логика, – сказал следователь; он надолго закашлялся и вставил под мышку термометр. – Вы, милейший, сами подумайте, кому была выгодна смерть Анфисы Петровны? Отцу Ипату не нужна, приставу не нужна, нам с вами тоже не нужна. Теперь так: ни для кого не секрет, что старик Громов хотел жениться на Анфисе Петровне и что она требовала перевести на ее имя все имущество и весь капитал, в том числе и капитал Прохора. Это доподлинно известно следствию. Известно также следствию и то, что Прохор Петрович хотел через женитьбу на дочери купца Куприянова приумножить свои капиталы и заняться промышленностью в широком масштабе. А вы знаете, какие у Прохора Петровича глаза? Нет, вы знаете? У Анфисы ж Петровны был припрятан какой-то документик один важный. Учитель показал, что он сопровождал Анфису в город, – она ехала с этим документом к прокурору, – но их догнал Прохор Петрович, и поездка к прокурору не состоялась. Не знаю, добыл ли Прохор Петрович тот документик у Анфисы, но мне совершенно ясно, что он документика того весьма боялся. Вы понимаете, по какой причине? Боялся шантажа со стороны Анфисы Петровны. Понятно? |