Книга Угрюм-река, страница 97 – Вячеслав Шишков

Его вызывают. Он идет эластично, четко, быстро, кланяется и становится за пюпитр.

Он вкратце рассказывает свою жизнь и начинает давать ответы. Он говорит с акцентом, жестикулирует. Общий смысл ответов звучит довольно искренне, поэтому суд, присяжные заседатели склонны думать, что его показания чистосердечны и резонны.

Прохор морщится и крепко стискивает ладони рук.

– А не припомните ли вы, подсудимый... – гнусавым, нараспев, голосом спрашивает председательствующий. Он седой, костлявый, бритый, в очках, на груди широкая серебряная цепь судьи. – Не помните ли вы, как однажды вечером, догнав на улице Анфису Козыреву, возвращавшуюся к себе от Громовых, вы обнажили кинжал и угрожали ей смертью? И наутро давали по этому поводу показание местному приставу.

Да, Ибрагим этот случай прекрасно помнит. Не такой у него характер, чтоб он отрицал то, что было. Да, действительно, он Анфисе кинжалом грозил. Но у него уж такая привычка сызмалетства – взять да напугать человека просто в шутку, взять да напугать. Это может подтвердить и Прохор. Например, он, Ибрагим-Оглы, пугал так девчонку Таньку, пугал парней на Угрюм-реке. Вот спросите Прохора, уж он-то врать на Ибрагима не станет: Ибрагим не раз спасал его от гибели, Ибрагим любит его больше самого себя. Да и все семейство Громовых он любит. В особенности же он жалел покойную Марью Кирилловну, хозяйку. А вдова Анфиса подкапывалась под счастье хозяйки, она хотела окрутить на себе Петра Данилыча, а хозяйку столкнуть. Вот Ибрагим и постращал Анфису, просто взял да припугнул. Чего же его напрасно виноватят!

– Скажите, вы убивали кого-нибудь?

– Нет, не убивал.

– А на Кавказе?..

– Там мистил. Кровавый месть. Такой закон у нас, порадку. Привычка такой... Убивать. Да, там убивал.

У части присяжных заседателей и публики после подобного ответа сложилось убеждение, что, пожалуй, убийца Анфисы – Ибрагим. И, словно угадывая общее настроение толпы, председатель, обращаясь к подсудимому, сказал:

– Вы лучше покайтесь в том, что убили Анфису Козыреву. Чистосердечное признание смягчит вашу участь.

Нет, нет! Напрасно говорят Ибрагиму такие несуразные, прямо глупые речи. Он не убийца, он никогда убийцей не был и не будет. Аллах запретил зря убивать, Исса запретил. Нет, он не может признать за собой никакой вины. Рука его чиста.

– Почему вы в ночь убийства так поздно, почти пред самым утром, явились домой, и где вы были, когда к вам, около трех часов ночи, заглядывали Прохор Громов и Илья Сохатых?

Ибрагим ночью ходил на озерко ловить рыбу, его застал дождь, рыба не шла, и перед утром он вернулся.

– Видел ли вас кто-нибудь в пути на рыбную ловлю, или там, на месте, или при возвращении?

– Никто не видел. Один Бог видел.

– Ну, на Господа Бога как на свидетеля ссылаться не приходится. Бог видит, да не скоро скажет. А может, и никогда не скажет, – вольнодумно улыбнулся сухощекий председатель, но, взглянув чрез очки на сидевшего в переднем ряду соборного протопопа, смутился и уткнул нос в бумаги.

– Так-с, так-с... – Председатель вскинул голову, сбросил очки и прищурился в упор на Ибрагима. – Как же вы смеете запираться в убийстве Анфисы Козыревой, когда вы ее убийца, вы! – Председатель при этом крепко пристукнул ладонью в зеленый стол. – Из головы убитой извлечена пуля, и эта пуля как раз подходит к вашему винчестеру. Это было установлено следствием, пока вы сидели в каталажке. Ведь винчестер был с вами, когда вы на рыбалку ходили?

Да, его ружье было с ним. Но он в ту ночь не стрелял из ружья. И прежде чем примерять пулю к винчестеру, надо было посмотреть, не заряжен ли винчестер. И, по мнению Ибрагима-Оглы, тот, кто наводил следствие, кто примерял пулю, – обманщик, мошенник, лжец.

Председатель резко звякнул в звонок, досадуя на подсудимого.

– Который пуля? Кажи, пожалуйста, сюда! Я свой пуля знаю.

Но в числе вещественных улик пули, конечно, не было. Председатель громко высморкался, пошептался с соседями и, слегка покраснев, задал подсудимому новый вопрос вкрадчивым, вызывающим на откровенность тоном:

– Ну, если не вы, то кто ж, по-вашему, мог убить Анфису Козыреву?

Откуда ж может знать это Ибрагим-Оглы? Что он, шайтан, что ли? Это может узнаться лишь на том свете, в аду или в раю, никак не раньше. Цх!..

– Ну а Шапошников мог быть убийцей?

– Шапкин? Нет... Шапкин не такой человек, чтобы убить. Человек самый смирный, самый умен. Да и какой корысть убивать ему Анфису? Вы сами посудите, ежели у вас есть на плечах башка.

Председатель оскорбленно крякнул, поспешно пощупал вспотевший лоб и с достоинством поправил цепь на груди.

– Ну а Петр Данилович Громов, как, по вашему мнению, мог он быть убийцей или нет? – спросил он, сдерживая раздражение, и стал ожесточенно чесать носком сапога щиколотку правой своей ноги: очевидно, публика натрясла в зале блох.

Ибрагим ребячески громко засмеялся и сказал:

– Хозяин был пьяный каждый день. Ему в корова не попасть.

Тогда подсудимого сердито спросил прокурор:

– Ну а хозяйский сын, Прохор Громов, мог убить Анфису Козыреву?

Ибрагим боднул головой, привстал на цыпочки и быстро отступил два шага назад.

– Что ты! Сдурел?! – закричал он на прокурора, оскаливая зубы и вращая белками глаз. – Руби скорей мой башка, вырывай сердце!.. Чтоб Прошка стал убивать... Прошка любил Анфис само крепко, само по-настоящему. Лучше поп пусть убил Анфис, отца Ипат. С ума ты сошел совсем, судья!.. Дураком надо быть, чтоб судить джигита, совсем дураком. Отпускайте, пожалуйста, Прошку. Не надо его судить.

В груди Прохора волной прокатилось радостное, но в то же время звериное, дурное чувство.

Допрос продолжался долго. Под вечер он перешел к прокурору и защитникам. Для суда и присяжных заседателей виновность Ибрагима осталась все-таки под вопросом. Показания свидетелей: Варвары, Ильи Сохатых, отца Ипата и прочих, были также в пользу подсудимого. Нет, вряд ли Ибрагим-Оглы действительно убийца.

На следующий день утром берут под допрос и перекрестный обстрел Прохора Громова.

По залу растеклась любопытствующая настороженность: сотни взглядов влипли в круглые плечи подсудимого, его гордо откинутую черноволосую голову. Звякнул звонок, шепот зала и скрип стульев смолкли.

Вопросы председателя ставились так странно, что подсудимый всякий раз находил лазейку вполне оправдать себя. Публика вскоре же заметила недопустимую со стороны председателя некую приязнь к подсудимому. Какой-то желчный скептик даже довольно громко сказал соседу:

– А ведь, пожалуй, подмазали где надо?

Эта фраза попала в уши Иннокентию Филатычу: он вздохнул, посмотрел на потолок и сделал постное, благочестивое лицо.