Книга Незваный, но желанный, страница 66 – Татьяна Коростышевская

Давилов тяжело залезал на ступеньку, мне было видно его растрескавшееся лицо. На полу, от стены до стены, белели кости и лежали беспорядочные кучи уже абсолютно мертвой плоти. Выжившие затаились. Бархатов, притворяясь покойником, лежал в открытом гробу у стены, двое других спрятались за соседним, единственным накрытым крышкой. Молодцы, каждому по медальке.

— Фонит, — сказал Евсей Харитонович, приближаясь.

— Об этом я нашей чиновной барышне и толкую, — пропела Фараония, дергая меня за ногу и возвращая на центр плиты. — Гудит, вихрится силушка ничейная, только и ждет умельцев, что ее обуздают.

— Семушка, — зарыдала я, — на кого ты меня покинул?

Взбрыкнула ногами, вырываясь из хватки, стукнула ненароком каблуком чародейку. Она попыталась меня удержать одной рукой, в другой был посох, но не преуспела. Давилов хлопнул бестолково, я ползла на спине, извиваясь ужом, не прекращая стенаний.

— По ком плач? — Бумажно хрустнуло, Крестовский прошел сквозь завесу, как цирковой клоун сквозь барабан — опля! — Геля!

Никем не удерживаемая, я бросилась к чародею:

— Ты жив! Ты все-таки жив!

— Ты в этом сомневалась? — Он меня поцеловал, обнял за плечи, осмотрел диспозицию. — Какая гадость.

— Семен Аристархович! — обрадовалась Фараония. — Мы уж не чаяли…

Мой упреждающий возглас запоздал, Крестовский щелкнул пальцами свободной руки и воздетый посох осыпался пеплом. Квашнина пошатнулась, замерла, будто заледенев.

— Ваше превосходительство! — начал Давилов.

Чародей его перебил, подсек под коленями воздушным арканом.

— Значит, так, Евангелина, мне пришлось все три некромантские сферы на изнанку затащить. Сейчас выбираться будем, а после ты все объяснишь наитщательнейшим образом.

— Можно с эффектами?

— Куда без них…

Отпустив мои плечи, он повернул голову, серьги блеснули под рыжими волосами привычным сапфировым светом и запахло хорошо, мятою. От привычности происходящего у меня на глазах навернулись натуральные, не притворные уже слезы. Сквозь них мне было видно и застывшую Фараонию, и Давилова, грузным кулем упавшего на ступени. Будут вам эффекты, обождите.

— Любопытно, — сказал Крестовский. — Огненный первоэлемент.

— Где? — Я подняла голову. Своды поганого храма закруглились, превратившись в гладкую сферу, на ней ярко пылала многолучевая огненная звезда.

— Нас снаружи вытаскивают.

— Кто?

— Попович! У кого в Берендии на это сил хватит?

— Ребята! — проорала я в потолок, подпрыгнув. — Иван, Эльдар, мы здесь!

— Евангелина Романовна, — раздалось издалека, — ваше высокоблагородие! Это я, Старунов. Мы уже близко…

— Старунов? — удивился Семен.

— Запасной девственник, — махнула я рукой. — И тоже Иван, как Зорин, видно, решил, что я его зову.

Со звуком сходящей горной лавины сфера раскрылась по огненным линиям, как разрезанный арбуз, осыпалась хлопьями серого пепла. Солнце, небо, люди! От свежего воздуха голова немного закружилась, но я прыгнула, побежала по сухой земле, успев крикнуть Семену:

— Этих держи!

Толпа, нахлынувшая со все сторон, движению мешала, я толкалась, вырвалась из объятий Ливончика, но через мгновение болтала в воздухе ногами, поднятая Зориным.

— Гелюшка, жива!

— После, Ванечка, пусти.

Заметив с высоты зоринского роста добычу, я настигла Бархатова в три огромных прыжка и исполнила свой коронный бросок через бедро.

— Ну уж нет, Эдуард Милославович, вы мне крайне нужны!

— Зачем? — спросил Мамаев, надевая на актера наручники.

— После, все после! — Чмокнув друга в колючую щеку, я позорно лишилась чувств.

«Все хорошо, теперь хорошо, маменька. Даже гордиться своею Гелюшкой можешь. Потому что на своем она месте и перфектно службу несет. Сплоховала, разумеется, но по мелочи, не смертельно. Тросточку Грине загубила, барышню непричастную заморочила, в чем каюсь, ну и чуть все дело не испортила, доверившись тем, кому доверять нельзя. Впрочем, я молодец. Забавно, маменька, что после обморока сначала слух возвращается. Вот сейчас все слышу, а сказать ничего не могу, но это временно. Глаза бы только открыть…»

Перед глазами стоял туман. Я лежала в ванне, в горячей воде, любовалась клубами пара и потолком с трещинками на старой штукатурке.

— Геля, — позвал из-за ширмы Иван Иванович, — ты в порядке?

— Без купания никак? В кабинете пристава непотребство устроили.

— Семка велел. Но ты не стыдись, он самолично тебя разоблачал, нас с Эльдаром не допуская.

— Одежда моя где?

— Сжечь велел.

Я дернулась, поднимая волны, вода хлюпнула через бортик на казенный ковер.

— А сумочка?

— Тоже сожгли. Да не переживай ты, содержимое я на диван вытряхнул, здесь, рядышком со мной лежит.

— Хорошо. — Успокоившись, я откинулась на удобный подголовник. Пахло скошенной травой, Зорин за ширмой колдовал, залечивая мои повреждения. — Много времени прошло?

— С какого момента? Под землей ты трое суток провела, а без чувств… Мы после полудня вас достали.

Настенные часы из ванны виднелись, показывали четверть восьмого.

— Изрядно.

— Истощение у тебя, нервическое и душевное. По уму, постельный режим не менее недели, полное спокойствие и…

— Понятно. Всех арестовали?

— Бархатова Эльдар в камере запер в подвале, боярыню Квашнину с коллежским регистратором в присутственную клеть определили. Семен сказал, ты представление желаешь показать, посему сцену подготовить надобно.

— А Бобруйская?

— Которая? Ах эта… Нет, Гелюшка, купчиху изловить не получилось. Там в толпе блаженная бродила…

Прикрыв глаза, я слушала Иванов бас, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие. Люблю, когда он вот так рассудительно, неторопливо говорит. Ай да Дульсинея, ай да хитрюга! Спасла-таки полюбовницу и от смерти, и от ареста. Только все равно мы вас изловим обеих. Знаешь, зачем мне супруг твой Бархатов понадобился? Против Нинельки признание получить. И я его получу. И тогда злонравная эта женщина, пол свой позорящая, от суда не отвертится. Ладно, это потом. Зорин сказал, парочка верхом уехала. Куда? Да известно, в столицу, не по лесам же им с их темпераментом прятаться, а оттуда за кордон отбыть попытаются. Я их в Мокошь-граде тепленькими возьму.

Зябликов тоже ускользнул, но им никто и не занимался особо, так что пусть пока гуляет, фотограф-любитель.

Когда вода в ванне совсем остыла, Иван Иванович сообщил несколько усталым голосом: