Книга Сады Виверны, страница 46 – Юрий Буйда

Преториус-старший был убежден, что учитель из Полетаева никудышный. Наталья же Ивановна считала, что Купорос просто опережает возможности детей, рассуждая о судьбе России, Паскале и аморальности богов, но помалкивала, поскольку имела на него виды.

Он был высоким, широкоплечим, костлявым, с волосами до плеч и редкой бородой, свивавшейся в длинные тонкие косицы, носил черное пальто до пят и широкополую шляпу, а его глаза деревенские бабы называли угольями – взгляд его был пронзителен, испытующ и страшен.

Купорос был влюблен в дочь Преториусов – Елизавету, дарил ей полевые цветы, вырванные с корнями, и краснел всякий раз, когда хохотушка Лиза брала его за руку, чтобы увлечь на прогулку.

Он считался почти что членом семьи, обедал и ужинал у Преториусов, а после ужина, неловко держа в своих медвежьих лапах рюмочку с коньяком, беседовал с будущим тестем о конституции и кухаркиных детях, о Надсоне, Чехове и языке эсперанто…

Убеждения его, как говорил Владимир Никифорович, были ядовитой смесью нигилизма и богоискательства, все сильнее отравлявшей русское общество.

– Зачем искать Бога? – недоумевал Преториус-старший. – Займитесь делом, отдайтесь ему со всеми потрохами, чтобы некогда было вспоминать о Боге, и Он сам вас найдет!

Купорос не соглашался:

– Если следовать вашему правилу, то, значит, надо не строить историю, но лишь претерпевать ее. Тогда, Владимир Никифорович, однажды нам явится не Бог, а какой-нибудь внезапный урщух… Явится и сожрет нас с потрохами…

– Это пройдет, – сказала Наталья Ивановна, когда Купорос ушел, – женится, детишки пойдут – и все пройдет. А так-то он обычный говорун…

– «Où la force de l’esprit manque, les mots ne manquent jamais» ^[73], – ворчливо ответил Преториус-старший.

Однако оба ошибались.

На Троицу Купорос явился босым к Ховринской церкви с мертвой девочкой на руках, встал на колени и признался, что задушил четырнадцатилетнюю Верочку, дочь Осота, потому что испугался ее беременности.

Мужикам пришлось связать Осота, рвавшегося к Купоросу, а учитель так и стоял на коленях с девочкой на руках до приезда полиции, и люди обходили его стороной, с ужасом глядя на его пятки – плоские, белесые, с трещинами по краям…

После падения Купороса жизнь Преториусов резко изменилась: семья переехала в Петербург и поселилась в доме старухи Кокориной на Гороховой улице.

Елизавета вышла за аптекаря Сарторио, чтобы забыть навсегда о Купоросе, и сменила образ беззаботной хохотушки на роль любящей жены и матери.

Георгий, унаследовавший от отца целеустремленность и феноменальную память, а от матери ответственность и уважение к дисциплине, без каких-либо затруднений поступил в знаменитую Вторую гимназию. Она была известна высочайшим уровнем преподавателей, девизом «Вторая – всегда первая» и выпускниками – Анатолием Кони, Евгением Боткиным, Борисом Модзалевским, Яковом Тамаркиным, сенаторами и генералами. В учебе Георгий не был первым среди равных, но до самого выпуска оставался равным среди первых.

Виктор Вивиани де Брийе был зачислен в императорский Александровский лицей, славившийся консерватизмом, простиравшимся до реакционности, выпускники которого принадлежали к правящей элите Российской империи. Нельзя сказать, что учился Виктор блестяще, но директор лицея тайный советник Гартман был поклонником его матери, знойной красавицы Полины Дмитриевны, и считал за честь получить приглашение в ее дом.

Пока ее муж перебирался с одного немецкого курорта на другой, Полина Дмитриевна жила в свое удовольствие в особняке на Лиговке и за короткое время влюбила в себя множество блестящих мужчин – гвардейских офицеров, сенаторов, поэтов, музыкантов, художников и богатых купцов, а однажды у ее подъезда видели карету с великокняжеским гербом.

Шурочка училась в Александровской женской гимназии на Гороховой, а ее родители, отец и мачеха, поселились в том же доме, где проживали Преториусы.

По воскресеньям дети гуляли втроем.

Георгий прочел «Идиота» и повел компанию на перекресток Литейного и Владимирского проспектов, на пересечении с Пантелеймоновской улицей, где Достоевский устроил встречу князя Мышкина и Рогожина.

– Затем они по разным сторонам улицы идут к дому Рогожина на Гороховой, где и исполнился весь ужас их судеб, – заговорил Георгий, увлекая друзей за собой. – Принято считать, что Рогожин жил в доме Дурашкина. Если выбрать самый короткий путь, он составит примерно три версты, скорым шагом – около получаса. Если идти по Литейному и Владимирскому – минут на десять больше. Тридцать – сорок минут оставлены в романе незаполненными – тридцать – сорок минут страшного нервного напряжения, о котором у Достоевского – ни слова. Автор ничего не говорит о том, что думал Рогожин и что переживал князь Мышкин, а это, согласитесь, странно для дотошного Достоевского. Эта пауза – вот это психологизм, вот это вызов воображению читателя!

– Быть тебе, Преториус, сыщиком! – воскликнула Шурочка.

– А вот вам вызов похлеще! – Рослый Вивенький с коварной улыбкой склонился к Шурочке. – Мороженое или лимонад?

– Мороженое! – вскричала Шурочка.

И они побежали угощаться мороженым в ближайшее заведение.

Лето они проводили в Знаменке.

Когда им исполнилось по четырнадцать, Вивенький взял с друзей клятву молчания, после чего выложил на стол толстую книгу, содержавшую под одной обложкой две рукописи, итальянскую и французскую. Первая повествовала о похождениях инквизитора и его секретаря, охотившихся за художником, который обладал волшебным даром превращения дурнушек в красавиц, а вторая – о приключениях шалопая из Гавра, бежавшего от ужасов Французской революции и оказавшегося в замке злых колдунов.

Итальянскую рукопись читал вслух Вивенький, французскую – Георгий.

Дойдя до сцены с инквизитором и моной Верой, Вивенький остановился и посмотрел на Шурочку.

– Дальше, – сказал он, – следует непристойная иллюстрация к непристойной книжке «De omnibus Veneris schematibus, или Любовные позы», состоящей из шестнадцати похабных гравюр и шестнадцати похабных стишков.

Шурочка кивнула, вышла, но вскоре вернулась с книгой, утащенной из тайной библиотеки отца. Это была «L’Arétin d’Augustin Carrache, ou recueil de postures érotiques, d’après les gravures à l’eau-forte par cet artiste célèbre».

– Эта книга повторяет и дополняет твою, – сказала она. – Должны же мы понимать, о чем они говорят.

Вивенький и Георгий читали, не глядя на Шурочку.

– Такое чувство, будто все мы тут голые, – сказал Вивенький, когда отзвучали последние слова французской рукописи.

– А с меня как будто кожу содрали и выставили на мороз, – сказала Шурочка.