Книга Мелким шрифтом, страница 19 – Роберт Глэнси

Потом настал черед увлечений. Она начала заниматья велосипедным спортом, потому что им увлекалась ее начальница Валенсия. Стала пропадать где–то часами, возвращалась раскрасневшаяся и первым делом шла в ванную; стянув с себя тугой, звучно чавкающий костюм, она оставляла его на полу, словно вторую кожу.

Затем пошли жуткие ужины с коллегами — почти сплошь молодыми мужчинами. Их тонкие шеи некрасиво болтались в просторных воротах рубашки, выдавая недавних школьников. Юнцы еще не успели округлеть и превратиться в заплывших жиром бизнесменов (кем они — все поголовно — мечтали стать). При встрече каждый считал своим долгом уставиться мне в глаза, одновременно сдавливая руку словно тисками. Железная хватка и пристальный взгляд — фирменные приемы крутого руководителя. В компании, где работает моя жена, этому старательно обучают. Я знаю, что говорю: ее тоже учили. Специально натаскивали — как именно надо смотреть в глаза, с какой силой жать руку, чтобы человек понял: нет в мире трудностей, которые ей не по плечу. Бывает, сидим мы, завтракаем кукурузными хлопьями, я поднимаю голову и, поймав на себе пристальный взгляд жены, спрашиваю:

— Что ты на меня уставилась? Я чуть не подавился.

— Извини, — отвечает она. — Я просто тренировалась.

Когда мы познакомились, моя жена была восхитительна, Непринужденная, остроумная. А главное и самое чудесное — невероятно эмоциональная. Помню, как я впервые ее увидел: Элис сидела в пивной на Южном берегу и роняла слезы в стакан с пивом. Я ее заметил еще раньше, в кинозале, на фильме Кубрика «2001». Потом пошел за ней следом. Она выглядела одинокой, я тоже страдал от одиночества и украдкой брел за ней по пятам. Она зашла в пивную и там расплакалась, Я наклонился к ней и тихонько сказал:

— Но картина–то совсем не плохая, правда?

Она остолбенело глянула на меня, и я добавил:

— Гм… Я про «2001». Я был на том же сеансе,

Она утерла слезы и улыбнулась:

— Да, картина замечательная, а вот про мою жизнь этого не скажешь.

Я купил ей еще кружку пива, и она поведала мне свою горестную повесть. Ее выставили из дома. Родители, недавно «возродившиеся в вере», решительно не понимали юной дочери, а она, как положено в ее возрасте, бунтовала против старшего поколения. Оценки у нее были прекрасные, но шансов получить работу — ноль. Хочется заняться чем–то полезным, говорила она, — чтобы изменить жизнь к лучшему. Я и раньше подобное слыхал, но у нее в этих фразах не чувствовалось ни малейшей фальши. Мы просидели до за. крытия, и я спросил, есть ли ей где переночевать.

— Вообще–то, есть: Сандра с Молли (Молли — это мать Сандры) всегда пускают меня на ночевку, но смерть как не хочется опять к ним проситься — что я, хуже всех, что ли?

В ту минуту сердце у меня распахнулось перед Элис и приняло ее в себя; так она там и осталась. Удивительно искренняя девочка: сидит перед тобой в шерстяной кофте и кроссовках и выкладывает тебе, первому встречному, всю правду о себе.

Мы добрались до нужной квартиры, дверь открыла Молли; на голове у нее, словно китайский фонарь, высилась шапка пышных седых волос.

Молли крепко обняла Элис и спросила:

— Ну, что, золотко?

— Опять с мамой поссорилась.

— Н-да, плохо, — сказала Молли. — Заходи, твоя кровать застелена, с прошлого раза тебя ждет. Ой, а это кто?

— Фрэнк, — сказала Элис. — Мой приятель.

— Так, Фрэнк, грибной суп любишь? ^[95] — спросила Молли

— Очень ^[96], — сказал я.

В результате каждыи раз, когда я к ним заходил, Молли непременно варила грибной суп.

В кухню вошла Сандра, подружка Элис и дочка Молли, она расцеловалась с Элис и поздоровалась со мной. У Сандры было занятное лицо, некрасивое, но благородное. И поразительный нос. Крупный, но одновременно изящный, 4 кончик — с множеством граней, расположенных под разными углами друг к другу; казалось, он сделан из стекла, а не из плоти. Элис про родителей помалкивала, и мы стали обсуждать кинофильм. Молли призналась, что ни черта в нем не поняла.

— Авторы показывают, что они думают про человека, бога, технические достижения… — стал объяснять я. — Про стремление человека победить время… — Я запнулся. Не сводя с меня серьезных глаз, женщины молча ждали продолжения, и я признался: — Честно говоря, Молли, я тоже ни черта не понял, зато как красиво снято.

Они рассмеялись. Стены кухни были покрыты мозаикой; заметив, что я ее разглядываю, Молли сказала:

— Обожаю битую посуду, мне страшно нравится мастерить из осколков что–нибудь такое, что радует глаз.

По стенам плыли мозаичные нежно–голубые и серебристые облака.

Сандра оказалась чудесной, отзывчивой девущкой, она обнимала и подбадривала Элис. В тот вечер, помнится, Сандра мне подмигнула; никогда этого не забуду ^[97].

Когда я собрался уходить, Элис поцеловала меня в щеку.

— Прости, что я так распсиховалась, обычно я не такая. — Я онемел от неожиданности, а она добавила: — Вообще–то, я всегда такая.

Меня так и подмывало сказать:

— Я люблю тебя, Элис.

Вместо этого я пробормотал что–то менее значительное, но подумал: как бы мне добиться, чтобы она в меня влюбилась? Именно там, в обложенной осколками кухне Молли я все больше влюблялся в Элис.

Грибной суп вынуждает меня лгать.

Однажды мы с Молли поджидали Элис, и Молли спросила:

— Когда же ты сделаешь ход, Фрэнк?

— Какой такой ход? Куда? — удивился я.

— Ход в вашей партии, дурачок, вы же с Элис разыгрываете партию. Неделя идет за неделей, ты приезжаешь, пьешь с нами чай, водишь Элис развлекаться, приводишь обратно, и ничего не происходит. Пойми меня правильно, я рада, что ты к нам ходишь, но поверь мне: на такой цветочек, как Элис, охотники найдутся — сорвут, и очень скоро. Супчику грибного хочешь?

— Не донимай Фрэнка, мама, — вмешалась Сандра.