Книга Соб@чий глюк, страница 16 – Павел Гигаури

– Давай, давай за стол. И по стаканчику за встречу, – нетерпеливо сказал отец.

Сергей Иванович уселся на отведенное ему место и достал бутылку без этикетки, с закручивающейся пробкой. Он увидел, как отец потянулся к «Русскому стандарту».

– Нет, давай моей фирменной, я ее делаю по особому рецепту, прогоняю дважды. В ней секретные добавки, для особенного вкуса и здоровья. Такой нигде не купишь и не попробуешь! – уверенно заявил гость.

– Че ты меня уговариваешь. Я за. А эта от нас никуда не убежит, – отец кивнул на «Русский стандарт», – а я еще «Белугу» привез. Вот это знатная водка!

Сергей Иванович налил стакан отцу, а потом потянулся ко мне и, не увидев стакана, вопросительно посмотрел на отца.

– А где стакан у наследника? – поинтересовался он.

– Я не пью, – вяло отозвался я.

Сергей Иванович замер с поднятой бутылкой:

– Че, совсем завязал?

– Никогда и не развязывал, – ответил я.

– Что, так никогда и не пробовал?

– Нет.

– А ты попробуй. Может, и начнешь, – сочувственно предложил Сергей Иванович.

Я посмотрел на отца, тот пожал плечами.

– Ты ведь сегодня парился в бане? – спросил удивленно Сергей Иванович.

Я кивнул.

– А как же ты можешь после этого не выпить? – совсем обескураженно спросил гость.

– Сам не знаю, – удивился я. А в голове промелькнули две параллельные, совсем не пересекающееся мысли: «Этот не отстанет» и – вторая мысль удивила меня самого – «А может, жахнуть чуть-чуть?». И где-то в голове эти две мысли все-таки пересеклись:

– Хорошо, Сергей Иваныч, налей немного, полстакана и все, больше не приставай. Один раз выпью с вами, а дальше вы с отцом уже сами двигайте.

Я поймал краем глаза изменившееся лицо отца: его глаза, брови, ресницы, уши пришли в движение – все, что можно было потянуть назад, потянулось назад, а все, что можно было сдвинуть вперед, тоже напряглось и потянулось, отчего по его лицу прошла очень странная волна, выражающая крайнее удивление. Отец тихо проговорил:

– Вот это да!

Потом достал граненый стакан и поставил передо мной.

Сергей Иванович налил чуть больше половины, но я торговаться не стал.

– Сынок, за тебя! – сказал отец, поднимая стакан.

– Почему за меня? За встречу! За хороший день! За повторное знакомство с соседом! За нас с вами и за фиг с ними! – начал перечислять я.

– Ты хочешь все уместить в один стакан. Так нельзя. За встречу! – заключил Сергей Иванович и в пару мощных глотков богатырски выпил содержимое.

– За встречу! – отозвался отец. – И за тебя, Артем!

– За встречу, – эхом отозвался я, посмотрел вглубь стакана, сделал глубокий вдох, как перед погружением под воду, и начал вливать в себя жидкость из стакана. Стакан быстро опустел, жидкость оставила во рту горящий след. Ничего приятного в этом процессе не было.

– Закусывай, – строго сказал отец.

– Ну, как? – нетерпеливо спросил Сергей Иванович.

– Гадость, – сорванным голосом ответил я.

– Это с непривычки так, – примирительно ответил Сергей Иванович.

Все начали активно закусывать. Сергей Иванович молча разлил по второй отцу и себе, посмотрел на меня, как бы предлагая налить. Я отрицательно покачал головой. Он не стал настаивать.

Они с отцом выпили по второй за родителей. Поставили стаканы на стол и активно поработали челюстями.

Дурной вкус от самогонки во рту пропал, я уминал материнские котлеты вприкуску с помидорами и черным хлебом.

Мои внутренности, на которые я плеснул огненную воду, выделяли внутренний пар сродни банному, который стал меня согревать, расслабляя и без того обмякшее тело и мозги. И это было хорошо.

– А че, правда, что в Москве люди в собак превращаются? – вдруг спросил друг папиного детства.

– Не-е, брешут, – ответил отец, жуя котлету, и почему-то посмотрел на меня.

– Правда, – кивнул я.

– Да ты че! Это как же? – удивился Сергей Иванович.

– Вирус пошел такой.

– И что, лаять начинают и шерстью обрастают? – перестав жевать, спросил Сергей Иванович.

– Нет. С виду обычные люди, а поведение собачье, – ответил я.

– Так че тут нового? – опять удивился сосед.

– Ничего, – спокойно ответил я и подумал про себя, что, может, весь этот ажиотаж собачий – бред и ничего больше. Я посмотрел на своего Собакина, который, набегавшись за день на улице, спал в углу глубочайшим сном, что полностью исключало возможность, что он сегодня ночью будет нас охранять. Собакин спал мирно, по-детски и совсем не был похож на источник каких-то дурных наклонностей. Может, мы все чокнулись, у всех одновременно потекла крыша? Думать об этом не хотелось – хотелось спать. Я сказал об этом отцу, и тот отправил меня на печку.

Я забрался под тяжелое ватное одеяло. Матрас был мягкий и теплый, подушка пуховая. После бани, ужина и первого в жизни стакана водки это было идеальное завершение дня.

Тело, которое сначала распалось на части в бане, потом сошлось вместе кусочками под холодной водой и, наконец, было склеено изнутри водкой, требовало покоя, чтобы все кусочки организма опять срослись вместе, в одно неразъемное целое. В голове тоже происходило какое-то обновление, которое заключалось в том, что как только я коснулся пуховой подушки, все мысли разбежались. Осталась одна потерянная мысль, которая была олицетворением детского счастья: просто засыпать сытым, чистым и хмельным, без тревог и желаний, под голоса отца и его друга.

Это как в детстве, лежишь в постели сонный, и ожидаешь, когда придет неизбежный сон, и слушаешь, не вникая, голоса взрослых, которые о чем-то разговаривают за столом и с энтузиазмом выпивают водку. Для счастья в детстве много не нужно было, а почему потом детское счастье пропадает? Родители в детстве есть? Так они и сейчас есть. Забот в детстве нет? Так зато все в детстве понукают тобой. Почему мы вырастаем, и счастье уходит?

Моя единственная мысль в пустой голове чувствовала себя очень одиноко. Мы перестаем быть счастливыми, когда появляется желание трахаться. Это желание каким-то образом лишает нас детского счастья, подумал я и уснул.

Я проснулся среди ночи от отцовского храпа. Он лежал рядом со мной на печке и храпел, как только может храпеть толстый, изрядно выпивший мужик. Его обычно молчаливая гортань, отпущенная отключенными мозгами на волю, пыталась о чем-то кричать, напрочь разрушая ночную тишину.

Переливы, перехрипы, подсвисты чередовались с непредсказуемой частотой, и это полностью лишило меня сна. То детское счастье, которое было во мне, когда я засыпал, куда-то ушло, а храп отца, как назойливый стук в дверь, не давал опять отключиться. Я понял, что надо толкнуть его, чтобы он перестал храпеть, а потом быстро успеть уснуть, пока он не храпит. Я толкнул отца в бок – безрезультатно. Потом еще и еще.