Книга Спаситель и сын. Сезон 6, страница 37 – Мари-Од Мюрай

– Он сказал – да, да, это его точные слова: «Все равно он никогда не будет нормальным. Для него и для нас будет лучше, если он умрет». Именно так: «лучше для него и для нас».

Мадам Карре снова надолго замолчала. Спаситель тоже молчал.

Потом она выговорила тем же глухим, едва слышным голосом:

– Он чудовище.

Спаситель вспомнил небольшое генеалогическое дерево, которое нарисовал у себя в тетради, где месье Карре, здоровый и невредимый, царил среди травмированных близких: его первая жена страдала депрессией, теперешняя – принимает транквилизаторы, старшая дочь, Марго, пыталась покончить с собой, младшая – гиперактивная, сын Максим аутист.

– Я подам на развод, – сказала мадам Карре, ее взгляд блуждал далеко за горизонтом, где она и ее сын будут в безопасности.

Иногда Спаситель размышлял о Ное. Он тоже, как Ной, не мог поместить в свой ковчег всех, кого бы хотел спасти. Например, детей Карре. Но вот малыша Грегуара он приютит. Оставалось выяснить, что думает об этом мадам Ной. «Когда лучше всего с ней об этом поговорить?» – раздумывал психолог. И решил, что самым подходящим временем будет суббота, вторая половина дня: доброжелательная семейная обстановка, запах блинчиков… Так что еще три дня он мог жить совершенно спокойно. А вот другой пренеприятнейший разговор откладывать было решительно некуда, потому что мадам Робертсон позвонила и подтвердила, что приедет в пятницу. Она требовала встречи с Жово. А Жово? Что с ним станет, когда она возложит на него все несчастья своей семьи?..

– Жово, можно тебя на пару минут?

Они поужинали, и старый легионер собрался выйти на улицу покурить.

– Так точно, господин полковник!

Спаситель скорее нервно хмыкнул, чем весело усмехнулся, а Жово скорее отрапортовал вполне серьезно, чем пошутил. Он не всегда теперь точно знал, где находится: в доме номер 12 на улице Мюрлен или на бивуаке в Алжире.

Спаситель дошел вместе с Жово до каменной скамьи без спинки в глубине сада, где тот обычно курил, и Жово закурил последнюю вечернюю сигарету, с удовольствием выпуская дым.

– Ты помнишь, как грабил ювелирный магазин?

– А то как же, парень, – отозвался Жово, словно не было ничего естественней, как услышать с ходу в девять часов вечера такой вопрос.

– Так представь себе, что дочка ювелира приходила ко мне на днях и…

– Вот бедняга, – прервал его Жово, – зачем ее привязывать? Сказать: «Сиди тихо», и сидела бы как миленькая.

В голове Жово дочке ювелира по-прежнему было лет шесть-семь. Не просто будет его самого перевести в настоящее время.

– То, что случилось, травмировало ее, – снова заговорил Спаситель. – Ей сорок пять, она замужем, ее зовут Мюриэль Робертсон.

– Я был против того, чтобы их привязывать, – продолжал свое Жово, словно не слыхал слов Спасителя. – Но ювелир настаивал.

– Ювелир? – переспросил Спаситель в недоумении.

– Он хотел быть уверенным, что малышня пальцем не шевельнет.

– Что ты несешь? – рассердился Спаситель. – При чем тут ювелир? Можно подумать, что он был в курсе!

– А то нет! Он же все и затеял. Бриллианты в сейфе были не его. Они были одного богатея, который заказал колье для своей красотулечки.

Ни с того ни с сего Жово вдруг поделился со Спасителем тем, что не сказал ни одному человеку на свете: ни полицейским, ни адвокату, ни судьям. Спаситель на миг окаменел, под стать скамейке, на которой они сидели. Так, значит, ювелирный магазин ограбил сам ювелир! И чтобы отвести от себя подозрения, подверг насилию собственных детей!

– А его жена ничего не заподозрила?

– Ничего. Но в тюрягу я попал из-за нее.

– Каким образом?

– Когда мы ушли с ювелиром открывать сейф, двое наших остались в доме. И один из них возьми и скажи: «Чего там Жово застрял?» Он считал, что я слишком долго валандаюсь. А у жены ювелира повязка была на глазах, а не на ушах. Мое имя в легионе и мой румпель меня подвели. Сдали меня легавым.

Полиция его опознала.

– Но я им не стал ничего говорить, когда меня арестовали! Не стал, и точка, – сказал он мрачно.

Он молчал из чувства товарищества или хотел получить свою долю от тех, кто остался на свободе?

– Ювелир мог себе жить и в ус не дуть, – прибавил Жово.

– Он через два года умер.

– Может, и к лучшему. Он был игрок.

– Он играл?

– В покер, в рулетку.

Вот, значит, что из себя представлял отец Мюриэль: игрок, который пожертвовал семьей ради своей страсти.

Когда Спаситель добрался до спальни, Луиза, замученная приступами тошноты, уже спала рядом с развернутой газетой «Репюблик дю сантр». Психолог обратил внимание на набранный крупными буквами заголовок:

В ОТРАВЛЕНИИ РЕБЕНКА ПОДОЗРЕВАЕТСЯ МАТЬ

Ему бросились в глаза слова «массаж» и «ботокс», но он не стал читать статью и скинул газету на пол. На сегодня скверных новостей было более чем достаточно.

* * *

Спасителя порой удивляло, что из уст своих юных пациентов он слышит фразы, которые говорят обычно старички и старушки.

– Не успеешь оглянуться, вот уже и четверг, вот уже и вечер, вот уже и Рождество, – монотонно перечислял Самюэль. – Время бежит как сумасшедшее. Как бы его приостановить?

– Начни скучать, – предложил Спаситель.

– Да мне и так тошно! – возмущенно отозвался Самюэль, будто психолог упрекнул его в том, что он пренебрегает самым доступным лекарством.

– Тогда делай каждый день что-нибудь новенькое.

– Например?

– Ешь на завтрак жареных кузнечиков, пиши левой рукой, раскрась кроссовки, поговори с самым большим идиотом в своем классе…

Звонок мобильного прервал перечисление, и Спаситель, сделав извиняющееся лицо, нажал на клавишу.

– Доктор Агопян. Не помешал?

– Нет. Я вас слушаю.

– По поводу мадемуазель Альбер. Это ведь ваша пациентка?

– Да, именно так.

– Она хочет с вами поговорить. Найдется окно?

– Сегодня в час.

– Отлично.

Сам того не замечая, Спаситель говорил в том же лаконичном стиле, что и доктор Агопян. Он не без странностей, этот психиатр. Ему лет сорок, глаза у него холодно поблескивают, он никогда не улыбается и всегда лаконичен, как «Твиттер».

– Возможно, я должен был обратиться к вам, когда мадемуазель Альбер была у меня в последний раз, – признал Спаситель, торопливо шагая рядом с доктором Агопяном по коридору. – Я прекрасно понимал, что ее состояние ухудшается. Но как только я заговаривал о лекарствах, она выражала к ним недоверие.