Онлайн книга «Талисман Шлимана»
|
Сфинкс улыбается над Невой. Кружевные готические башни светились. Они стояли на мосту. Ее яркие губы улыбались. Вспыхнув, заблистали фонари. Он вспомнил. И ее нестерпимо яркие губы все улыбались, его мутило от какой-то непонятной, бесконечной тоски. Будто и мокрые травы, и кусты, и все это имеет какую-то звенящую, ослепительно чудную цель, и разгадка, разгадка всего этого – вот в этих губах. Жар наполнял тесную келью, вспыхнув, заблистали тяжелые оклады икон… И когда он целовал эти пронзительные губы, то почувствовал освобожденье… Будто раздвинулись стены, и за ними – широкая и бесконечная вольная дорога. И с ней случилось что-то дивное. Где ты теперь, Предслава? Но я помню. Средь пепелища, перед разрушенным храмом. Он дотронулся до блестящей фибулы, она еле держалась на разорванном коричневом корзно. Ее подарок ему. Храм белел. Блестели купола, и отсюда, из-за реки, не было видно следов пожара. Лицо его заострилось, ноги кровоточили, но в глазах,устремленных на храм, было удивление. Казалось, он сам себе не верил. Он помнил не кровь, не смерть, совсем другое. Он вспомнил. Она остановилась у дороги процессий и смотрела на гору Гюхту. Ее губы… прихотливо уложенные волосы вились по плечам. Обернулась и пошла к нему, и горящий язык пламени в Фестосе стоял перед глазами. Поднималась по ступеням процессий, а в душе было, как падали колонны под мечами ахейцев и на сбитые фрески на полу швыряли жриц. И горели болью под ногами ступени. Он стоял и ждал. – Царь, ты приказал привести их жриц и принцесс, но эту… мы не могли найти. И вдруг она здесь. Прикажешь схватить ее? Он только махнул рукой. – Уходите все. И стоял и ждал. Принцесса в изгнании – все же принцесса? Или наложница… Она могла скрыться, убежать, но почему-то шла к нему. Он стоял наверху и она поднималась. Остановилась ниже и смотрела в его глаза. И языки пламени… словно что-то еще хотела увидеть в этом жестком взгляде. – Ты сама пришла? – он указал на палату, и она вошла с ним в тронный зал. – Ты сама пришла. Почему? – Он встал, опершись на волнистую спинку трона. И в извивах цветов грифоны смотрели со стен. Она стояла перед ним, также как раньше прихотливо была уложена прическа, и обнаженная грудь неровно вздымалась. И дивные фрески дышали еще на стенах. А в Фестосе их дев швыряли на горячие от крови плиты и окровавленными руками срывали платья, и падали стропила в зале, где весело и страстно смеялась раньше Игрунья. – Царь, ты этот дворец не разрушишь? Он молчал, и молчание было странно. Она не видела, что за его взглядом – жестокость, гибель, или еще что-то? – Царь, я принцесса. Сойди по священным ступеням к тайне земли, и соверши омовенье. Перед тем, как тронуть меня, ты должен. Он расхохотался. – Перед тем, как взять тебя, я должен совершить омовенье? Перед девкой, что была подстилкой для пастухов и для иноземцев в Египте? Говорят, ты спала и с богом. Я хочу знать, какова на вкус была ему твоя кожа. Ваши принцессы и жрицы – он схватил ее за руку и резко рванул к себе, – спали со всяким, – и жарко дышал. – Когда я была принцессой, я могла быть с разными, – она пронзительно ярко смотрела ему в глаза, – и я была свободна, – тонкие ее ноздри вздрагивали. – Я возьму тебя здесь, в вашем священном зале, у трона, – он чувствовал ее дрожь (она по-женски боится), но и иное… Ее неуместные речи его разжигали. – Ты уже не принцесса. Но ладно, иди, – схватив ее, прижав к себе до боли, он все говорил. – У меня есть царица и другие девы. Сотни юных и прекрасных. Ты же уже не так молода. Давно это было. Но я хочу, чтобы ты сама моей стала. И вдруг ослаблено разжал руки. Она тихо шепнула: – Поцелуй меня. – Целовать тебя? Твое дыханье отравлено ядом. Она не думала, что может еще плакать, но ее ресницы стали мокрыми. – Дело женщин обижаться, – проговорил он. Это была странная ночь. Не такая, как в криках боли насилуемых жриц… Он швырнул ее на пол. И вдруг отпустил, и тогда она дотронулась до его лица. Эта горькая ночь. Зачем ты к нему приходила? Ты нужна ему как рабыня… лишь твое сопротивление его разжигает. Тот юный поцелуй у берега моря… Но его сильные руки неужели только смерть принесут их прекрасному миру? Он взял ее жестоко и просто, и даже не поцеловал. Но потом обнял горячими руками. И ей вдруг привиделись высокие храмы. А утром на холодном полу рядом с ней лежали лилии. Там, где ее как рабыню взял этот царь убийц. Где она раньше была счастлива, а Игрунья осыпала цветами юного воина, победителя быка. И встав от каменного ложа позора и страсти, она взяла лилии и пошла к ступеням дороги процессий. Смирись, ты пленница, твоя судьба… И растаял вкус тех поцелуев в песках Египта. И горьких здесь, у моря на Крите. И век пройдет, И еще век, И тысячи лет. Ветер шелестел. Та боль как твоя безмерна. Когда это будет? Шаги. Здесь проходят века. Она вновь видела: люди были разными. И ветерок от длинных одежд троянок. И вдруг услышала: что за странная музыка, долгая и чистая. И по белым плитам шаги длинноодежных троянок. Кто так страшно кричит, или показалось? Нет, там, на скале… Не кричит, это почти шепот. Хрупкая девушка прижала тонкие руки к груди и потом их протянула. Тяжелые косы спадали по длинному платью, волочившемуся по земле. Глаза ее… Девушка вдруг медленно сняла с головы драгоценную повязку, отбросила ее в сторону, на траву… И пышные волосы упали на плечи. Хотелось услышать ее слова, но слышалось только то, что кричали ей другие люди: – Любимая богом, зачем Аполлона зовешь среди горя, Кассандра? Как хорошо, о завтрашний день, что ты сокрыт от очей. И лучше не знать, там счастье иль горе. Тогда можно ждать… Не нужно нам это. Не понимая, кто это, узнала ее взгляд. В нем была та же боль, что у нее. И еще что-то. Кто ты – наложница, принцесса? Что ты хочешь сказать? Девушка вновь протянула руки, и тогда послышался ее голос: – Нам не дано остановить, хочется крикнуть, остановить, но… И слова ударом ножа вошли в сердце. Предчувствие извечной и самой страшной боли. – Я жить сыта… О смертных участь жалкая! Их счастие Как тень. Страданье? Как чертеж с доски Смывает губка, – так сотрутся все дела. Грустней, чем дар вещуньи, это знание9. |