Онлайн книга «Талисман Шлимана»
|
– У нее ласковый голос, но в этой ласковости есть угроза. А царь ее не видит. – Ты не любишь, купец, ласковых женщин? – Не люблю, когда они так смотрят. Она улыбнулась. – Я не знала, что ахейцы боятся женщин. Старый жрец с ее дочкой в это время принесли из пещеры маленький столик и расставляли на нем лепешки, фрукты, вино. – И мужам на Крите, и мужам за морем всякое снится. Разве ты не знаешь? И много света и боли в их душах от женщин. А ты даже не слышишь? Я знаю мужа, мудрого Нестора, он о тебе годами думал: «Неужели никогда обо мне она не вспомнит?» Во всем этом я боялся разгадать тайну ее губ, тайну великого соединенья. Мне хотелось, чтобы в ней остался и солоноватый привкус моря, и горьковатая боль разлуки. Кому открыта она: Великой богине, звездам или безмерной красоте простого цветка, хрупкого и недолговечного? Вот ткань твоей судьбы, принцесса. Детство, юность в Фестосе и Кноссе, цветы, радость, может быть, и любовь, кто знает. Но жрецы тебя отправили в Египет. Что там? Ты была близка той стране и был там кто-то… Но ты вернулась на Крит. Гибель мира. Путь был долог, но путь женщины… Ты пришла к царю. Я звал тебя издалека. И хочу говорить с женщиной, а не с великой жрицей, зовущей будущее после гибели мира. Ты слышишь? – Ты слышишь? – повторил купец. – Выпей с нами, принцесса. – Что за пир вы устроили здесь, в честь чего? – Попробуй это вино, принцесса. – Я уже не принцесса. – Но как звать тебя, ты не сказала. – Ты посмотри на него, – обратилась она к жрецу. – Ты, купец, целыми днями ешь, пьешь и веселишься. Говорят, похожие на тебя духи бегают по лесам в той стране, откуда ты родом. – Ты права, светлая жрица. – Я не жрица. – Ты права, дивная дочь Крита. Дай-ка мне, детка, еще лепешек и оливок. Ваши вина чудны, как и ваше море. И попробовав их в юности, я многое понял. Их достойны лишь те сосуды и чаши, что изготовляются здесь. Им нет равных. Они веселят сердце, как и ваши девы. Купец уже захмелел. Она глядела на его добродушную, такую редкую сейчас веселость, и на ее губах тоже появилась бледная улыбка. Она отпила вино из протянутой им чаши. Это было лучшее критское вино, похоже, совсем не то, которое он продавал воинам. – Когда ты улыбаешься, ты можешь заставить любого мужа сделать, что хочешь, красавица. – Красота наша в прошлом. – Ты знаешь, мои корабли отвозили ваши дивные чаши и к халдеям, и к таврам, на край света, людской ойкумены, где холод нисходит на землю. – Далеко это? Там и мужи, и жены иные? – Там ели, обросшие мхами. А зимой летят холодные белые мухи, весной они тают, превращаясь в воду. Но выпив из ваших дивных чаш, они и о вас когда-нибудь вспомнят. За Тавридой, краем неистовых тавров, где холод нисходит на землю, кто-то о нас вспомнит. – А какие там жены, и есть ли дворцы, цари и царицы? – спросил жрец, с тихой радостью смотря на ее словно оттаивающее лицо. – Жены есть, а дворцы и цари – не знаю. Но ты не забудь, что я сказал. Во дворце царица. У нее яркие губы и больное сердце. А мхи спускаются с елей в чащобах дальних. Веселы люди на улицах Рима. – И еще в один далекий город отвозил я ваши чаши. И вдруг он неожиданно спросил: – А где Игрунья? Я приехал за ней. Жрец испуганно поднял руку, словно чтобы отразить удар, но было уже поздно. Пытаясь как-то остановить купца, он неловко проговорил: – Ты думаешь, она с таким, как ты, поехала бы? – Тогда – не знаю, но теперь… Но если она не захочет, даже теперь, я неволить ее не буду. Я бы стал ее вкусно кормить, веселить, показал бы ей дивные страны. В ее лице мелькнуло то ли возмущение, то ли от-вращенье. Она тоже повторила: – Ты думаешь, она с тобой бы поехала? – Я бы неволить не стал. Купец с тревогой взглянул на нее. Во взгляде его появилась странная беззащитность. И вдруг вытащил из мешка чашку. – Детка, иди-ка сюда. Прежде, чем она успела остановить дочь, та уже к нему подбежала. – Смотри. – Смешно, – сказала девочка и захохотала, потому что у забавной чашки ручка была внутри. – Я выкупил ее у наших воинов. Бери ее для своих игр. Девочка села рядом с купцом, вертя в руках подарок. – Дочка твоя, светлая дева, мне верит. Скажите мне об Игрунье. Где она? Что вы молчите? Я подарю вам за нее много золота, все, что вы хотите. – Ты все о золоте? – Нет, я о другом. Будь милосердна, прекрасная подруга Игруньи. Ведь любовь не знает стран и различий, в ней есть бессмертье. Я искал Игрунью в Фестосе, но никто ничего не сказал мне. Я долго о ней думал. Среди холода в дальних странах, в горячих песках я помнил ее голос. Да, я перед ней ничтожен. Но любовь и моя огромна. Она может спасти среди мрака. Будь милосердна. Помоги мне найти ее, – лицо его уже не было смешным, оно стало прекрасным и тревожным. – Ты о чем говоришь, о любви, что поругана кровью? – О любви, что родилась среди лилий. – Жрец, ведь вправду они не все так жестоки. Может быть, с ним ей было бы не так уж плохо. Если б он смог ее увезти. – Где Игрунья? – Нет ее. Ваши воины тебя опередили. Он вдруг как-то съежился, сел на траву. – Что ты, дядя, – девочка гладила его по редким волосам. – Я так спешил, – и вдруг зарыдал, закрыв лицо руками. Он плакал как ребенок, как давно на Крите никто уже не плакал. Она смотрела на купца, на дочь, обнявшую его за шею. – Я так спешил, принцесса. – Гелия, зови меня Гелия. Так звучит на вашем языке одно из моих имен. Мы ведем свой род от Европы и Пасифаи. Пасифая – дочь солнца. Жаркая страстность в ее крови. Жрец удивленно смотрел на нее: – Ты сказала имя свое купцу? – Не ведаю почему, но так надо. Кто знает, кто нас спасет от забвенья – великий мудрец или просто купец. И пусть берет наши вазы, мастера, что их делают, могут его не бояться. Пусть везет их куда хочет – до самых дальних северных стран, где живут эти дикие тавры. За Тавридой, краем неистовых тавров, на краю людской ойкумены, где холод нисходит на землю, кто-то о нас вспомнит. – Даже в Крыму сейчас дожди. Так что идея Александра Владимировича послать меня в Египет очень кстати, Ань, а жалко, что ты не можешь поехать. До завтра. |