Книга Талисман Шлимана, страница 35 – Ольга Озерцова

Но эта женщина не умерла, она осталась жить, как она будет жить?

И словно издали донесся до него голос мастера.

– Да, людская любовь возникает, как цветок, внезапно. Сошел снег, и вдруг он расцвел, но и так же внезапно гибнет. Что, разве я не прав, отрок?

– Нет, мнится мне, любовь бессмертна, как в той сказке.

– Вот еще, только этого не хватало, – пробормотал Вавила. – Да если бы все мои любови оставались жить, да я бы от этих девок ни в каком бы монастыре не спасся. Они бы мне все волосы повыдергали.

– Вавилу ты не слушай, – сказал золотых дел мастер, – но все же сердцу людскому дается забвение, будто земле зима, но и весна всегда вновь приходит. Как ты еще юн, отрок.

И ты вправду думаешь, что любовь бессмертна? – спросил Местята.

– Оставьте его, – сказал мастер, – она ему еще улыбнется, у него еще все впереди.

Тут и все заметили, как в корчму ворвался ветер, теплый и весенний. Только однорукий высокий человек хмуро прервал внезапную затихшую задумчивость, наступившую в корчме.

Молчаливо сидевший до этого, он вдруг раздраженно пробурчал.

– Любовь, что любовь, вот воля. Она нужна человеку. Где бы мне взять кун, чтобы расплатиться за долг. Вот тебя, Братятка, тогда, князь выкупил, – обратился он к невысокому человеку, тоже скомороху, но более невзрачному, чем Местята.

– Да, – заметил корчмарь, – князя есть за что добром помянуть. И Братятке, и другим тоже. Недаром он нам сегодня что-то часто вспоминается.

– Если ты про Изяслава, то и я его рад помянуть, -сказал вошедший в корчму Даниил, на голос которого все обернулись. – Без него и мне бывает горько. А ну, корчмарь, поставь побольше меду.

– И от меня тоже, – заметил Местята и положил на стол ногату.

– Убери, – корчмарь обвел всех широким жестом. – За твой долг я всего тебя купить бы мог. Братия, нас здесь сейчас много собралось, ты прав Даниил, и я сам хочу помянуть Изяслава по своему разумению. Хочу я, чтобы был он как живой среди нас, и пусть мы вспомним, как все при нем было.

Корчмарь достал чашу, налил ее до краев медом и поставил на стол.

– Братятко, иди садись,как тогда рядом с князем.

Невзрачный скоморох подошел и робко сел около чаши.

Кто бы мог подумать, что скоморох может быть таким жалким, но Братятка был именно жалким скоморохом. Однако место рядом с князем принадлежало ему по праву.

– Пейте, братия, кому как не нам за него выпить.

– Выпьем же. Пусть память о нем останется, – Даниил не сразу нашел слово, – неизбывной.

Стало тихо. Толстый мастер качал головой и вздыхал. И вдруг тихонечко и жалобно заплакал Братятка. Все повернули головы в его сторону. Лицо его все сморщилось, будто недоуменно, и слезы капали в медовую чашу. Второй раз видели его в посаде плачущим.

– Ну что ты, будет, лучше выпей.

– Не трожь его, Даниил. Пусть, – золотых дел мастер поднял голову. – А помнишь, как тогда князь нас за Братятку пристыдил, до сих пор щеки горят.

– Как не помнить, – улыбнулся кузнец. – А ты, Даниил, ох, и хорош же был.

И многим вспомнилось. Было это год назад, тогда они грубовато подшутили над Братяткой, впрочем, не в первый раз. И он как всегда стоял растерянно и непонятно морщился, будто что не понимал. Все смеялись. А князь вдруг поднялся.

– За что? Нельзя обижать человека, – он редко гневался, а тут даже положил руку на меч. – Он же вас веселит, всю жизнь. А вы? – И в голосе князя послышалось такое презрение, что многих внезапно будто обожгло внутри, то ли стыдом, то ли жалостью. А Братятко вдруг заплакал. Он закрыл лицо руками и как ребенок, рыдал навзрыд.

Даниил взглянул на него, потом на князя… и тоже поднялся.

– Знаешь что, князь? Дай-ка я за тебя выпью. И за Братятку.

–«. Руси есть веселие пити, не может без того быти». В летописи так записано, . Истинно говорю, братия?

Нестройный хор отозвался:

– Руси есть веселие пити, не может без того быти.

– Князь, скажи…

– Не трожь, Данилко, князя.

– Будешь ты пить, князь, за меня, за бражника?

Все ждали, что скажет на пьяные слова Даниила князь.

Но тот беззаботно и просто улыбнулся:

– Выпьем же за Даниила. Без тебя, Даниил, как без хмеля. Чудно ты речь держать умеешь.

Даниил как будто чуть смутился, потом улыбнулся.

– Когда я гляжу на тебя, князь, то такие слова у меня на языке, которые другому не сказал бы. И кажется в то поверишь, над чем я сроду смеялся.

А что, мне скромничать не к лицу.

Встану и скажу о том.

Да, я достоин славы, князь.

Слава моя – в слове. Люблю я, грешник, слово… Слово, оно ведь горы сдвинет, сердце тронет… Это вся мудрость великая. Я за него в огонь пойду, за слово. И им я властвую. Суди, княже, мне ли не гордиться… Кто мечом, а кто словом. Кабы слова не было, что мы были бы…

Он говорил, откинув голову назад, быстро, страстно, словно не в себе. и все в избе им залюбовались. И его гульба, и надменность, даже его злость, все как-то прощалось, когда он так вдруг говорил.

Князь слушал, и ему было как никогда хорошо. Рядом Братятко поднялся с лавки и с удивлением смотрел, как все замерли, кто с куском, кто с чашей в руке.

То было светлое время. А теперь Братятка снова всхлипывал. Даниил сидел задумавшись. Даже Вавила понурился. В наступившей тишине вздрогнули горьким звуком гусли, и гусляры, лишь слушавшие и промолчавшие весь вечер, поднялись.

– Когда-нибудь и о вашем князе вспомнят, песня споется, или иное что. Но что-то будет. А сейчас, пора нам, ждет нас дорога."

– Спасибо, пиво хорошее, – Глеб поднял запотевший стакан.

– Пей, пей, говорят, в Египте с этим напряженно. Может быть хочешь вина? Давно уже надо было сделать перерыв.

– Сейчас я эти листы хоть немного отодвину.

Из открытой форточки доносился шум машин. Большая квартира Анны в отсутствие ее мужа как нельзя более подходила для их занятий. Места тут хватало. Листы были разложены на столе, стульях и даже на диване. И у Анны было чувство, что в ее квартире стало как-то уютнее. Словно в этих листах притаилось тепло, пришедшее из другой жизни и защищавшее от чего-то, прятавшегося в красивой мебели. Прав был Карамзин, занятия историей отвлекают и как бы возвышают над болью настоящего. Что-то целительное есть в этом. Может быть от того, что в давних событиях можно увидеть прообраз выхода и из своего жизненного тупика, а может быть из-за дружеского понимания коллег. Александр Владимирович и Глеб были из тех немногих, кто знал, что за внешним благополучием жизни Анны таится нечто иное. Те иллюзии, которые когда-то были у нее относительно характера ее мужа, давно исчезли.