Онлайн книга «Талисман Шлимана»
|
– А дальше? – Это будет и ваша гибель, и ахейцев. Если б царь слушал меня! А впрочем, твой голос из будущего тебе помог. Теперь ты можешь подготовиться к смерти… Но она будто не слышала последних слов и пристально смотрела на невысокого человечка. – А дальше? Уничтожишь, сожжешь, разрушишь, а дальше? – Дальше, дальше. Тебя убьют. Все разрушат. Ваш язык забудется. Она покачала головой. – Но не песни. Он родится. И будет петь свои песни. – Таким песням не будет места. Кто бы он ни был, его убьют. – Он спасется. – О чем ты думаешь? Твоя смерть близка. Она задумчиво покачала головой. – Теперь я поняла: проклятие зла создают не боги, а люди. Так это ты? Он засмеялся. Но она взглянула мимо него, за его спину, на гору Гюхту и услышала другой смех – освежающий смех в термах Рима. – Ты слышишь, дориец? Он вздрогнул со страхом, потому что, стоя здесь, рядом с ней, тоже услышал. – Что же, раз так, надо спешить. Ты станешь красивой жертвой. Для царицы, – и он быстро ушел. – Царица? – повторила Гелия. – Поговорить с убийцей?… Его не остановишь, дальний друг. Они сильнее, проклятие зла сильнее? – И снова услышала: римляне смеялись. Пар шел из терм. – И он в самом деле так написал? – А что скажешь ты, изысканный грек? Разве так уж мы плохи? Нерон, проскрипции15 – но мы смеемся. Зло бездарно, и в этом наша надежда. И бесплодно. Ты слышишь, Гелия? Тогда в гостинице я подумал, что смех над стихами Нерона, это то, что мне бы очень, фантастически хотелось послать, передать им в глубокую древность. Среди отрывочных записей Александра Владимировича мне особенно нравилась одна. Стихи Нерона «Смех слышался в термах Рима. Они шли между колоннами и смеялись. – Самое веселое, что Нерон пишет стихи. Вы их читали? Все так просто устроено в мире. Можно сжечь Рим, но это не поможет тебе создать стихи. Так-то вот». Гелия смотрела вслед дорийцу. – Я говорила с ним… И я не могу остановить его. Дальний друг мой, но есть что-то, что ему не подвластно. Невероятный диалог перед убийством. Останови свой рок, отврати свой фатум. И она пошла. Золотые серьги чуть дрожали и звенели, когда она поднималась по ступеням дороги процессий. Я смотрел вслед высокому с накачанными бицепсами парню, отложив записи Александра Владимировича, которые пытался читать и в суете аэропорта. Народу было много, вылет задерживался. Высокий парень, похожий на охранника, отошел в сторону, и я остолбенел от удивленья. Тот человек, который стоял рядом с ним, мог бы жить только в пятизвездочных отелях. Куда девались его джинсы, дешевая футболка с египетскими иероглифами. Но не его костюм и пошловато огромный бриллиант на пальце особенно поразили меня. В облике Дмитрия Петровича изменилось не только это. Он тяжело опирался на палку, нога его была перебинтована, а через плечо свисала сумка Ингрид. – Так это вы? – воскликнул я. – Да, я. Хотя, наверное, лучше было бы поручить все нашему охраннику. Но мой экстрасенс, с которым мы давно работаем, говорил, что это так важно. Что-то там с пирамидой Джосера. Но как раз туда мы и не смогли за вами поехать. А в сумке ведь ничего не оказалось. Кстати, вы нашли то? Если вы, в отличие от вашего учителя, согласились бы сотрудничать с нами, у вас были бы такие прекрасные перспективы. Его-то я помню еще по старым временам, когда я был главным редактором известного издания. Он всегда вел себя неразумно. Вот те на. Откуда только не берутся наши новые русские. Хотя Александр Владимирович, думаю, скорее предпочел бы иметь дело с каким-нибудь нефтяным магнатом. Кажется именно о редакторах советской эпохи у него какие-то особенно безрадостные воспоминания. Странный у нас был разговор, вернее, монолог Дмитрия Петровича, так как я больше ошарашенно молчал. Я слушал этот вздор, эту осовремененную теорию разрушения, где было перемешано все: коммерция, мистика экстрасенсов, все эти «русизмы» XIX века от нигилистов и Нечаева, террористов («наше дело беспощадное, безжалостное разрушение») до неотеософских обществ, тут пахло и футуризмом и даже дорийцами (вкупе с готтами, гуннами и другими варварами). И еще какая-то дурацкая мысль о некоем тайном талисмане Шлимана. Он считал нас к нему причастными: Александра Владимировича, Аню и меня. И хотя Дмитрий Петрович был безусловно опасен, в ту минуту он казался мне до бездарности жалким. – И все же, для вас лучше было бы с нами сотрудничать, – он протянул мне визитку. Я сделал вид, что ее не заметил. Он усмехнулся, покачал головой. – Не думайте, что это уже конец. Мы еще продолжим. И тут я услышал смех. Смех слышался среди шума аэропорта. Я оглянулся и радостно пошел к ним, странное чувство опасности, посетившее меня на мгновенье, исчезло, когда я подошел к смеявшимся Олаву, Ингрид и Вацлаву. – Глеб, как мы вам рады. То есть, я хочу сказать, мы рады не тому, что задерживается ваш рейс, а тому, что снова вас видим. У нас с Вацлавом появилась отличная мысль поехать на следующий год в путешествие вместе. Например, в Италию, Рим. Что вы об этом думаете, Глеб? У нас, кажется, получилась хорошая компания. – Возможно, только сначала мы с моим шефом собирались в Дельфы в связи с нашей темой. – А как без нас вы съездили на пирамиду Джосера? С вами там что-то произошло? – Вдруг спросила Ингрид. И взглянув на Дмитрия Петровича, убедившись, что он отошел достаточно далеко, чтобы не слышать, я неожиданно сказал. – Кажется, да. А что за женщину вы нарисовали мне на эскизе? Критянку? – Так, фантазия. А ведь красиво? Золотые серьги, пышные платья. Как на фресках Крита. Увидев ее снова с ее золотыми серьгами и голубым платьем у дороги процессий, седой воин говорил стражнику: – Я еще раз попробую. Я хочу предупредить его, но он не хочет слушать и будто не понимает. А я ведь знаю его, он не может не чуять опасность. – И воин подошел к царю, задумчиво смотревшему на фрески, украшавшие стены. – Эта твоя наложница… ее часто видят у дороги процессий. Ей все позволено. Это может стать последней каплей, многие этим недовольны. Ты не слушаешь, царь? Почему из-за нее ты так рискуешь? Ты что, любишь ее? – А она меня? – спросил царь и рассмеялся. И смех этот прозвучал в зале так, что все воины смолкли. Так он был непонятен, как и вопрос о любви критянки. Пусть погибнет великая Троя, Пусть погибнет прекрасный остров, И века пройдут, и тысячи лет |