Онлайн книга «Собрание сочинений. Том 4. После конца. Вселенские истории. Рассказы»
|
Итак, матерно выругавшись, Сухарев набрал телефон коллеги. Сазонов отозвался. — Валерий Дмитриевич, — начал Сухарев, — я прямой человек, хоть и психоаналитик, меня поражает одно обстоятельство. — Какое? — возник ласковый голос Валерия Дмитриевича. — Удивительно, но факт: многие мои пациенты, как то, например, Вера Свиридова, Артем Филимонов, Аркадий Мешков и другие, одновременно ходят и к вам. Согласитесь, что это ненормально. У меня одни методы, у вас, вероятно, другие. Такое их собьет и добьет. Причем, что странно, все они ходят именно к вам. — Хи-хи-хи, — только и ответили в трубке. — Что? — не веря ушам, воскликнул Сухарев. — Дорогой Анатолий Дмитриевич, — раздался ответ. — Всему есть научное объяснение, пусть порой и натянутое, даже ложное. Что делать? Нам надо повидаться и выяснить все при свете всемогущего человеческого разума. Больные, я думаю, не виноваты. На следующий день Сухарев встретился с Сазоновым у себя в офисе. Он не помнил Сазонова в лицо, но мутно вспомнил, увидев его. Чуть толстоватый, умильный человечек, тоже лет около 40, для психоаналитика, пожалуй, слишком ласковый. «Но, может быть, это маска, игра», — подумал Сухарев. Сухарев и рот не успел открыть, чтоб выяснить «обстоятельства», как Валерий Дмитриевич сразу перешел в наступление, причем довольно диким образом. Он спросил: — Когда точно, Анатолий Дмитриевич, вы родились? — 2 июня 1970 года. Сазонов всплеснул руками: — Представьте, и я! — Что «и я»? — Я тоже родился 2 июня 1970 года! — Хм, бывает же… — А как звали вашего папу? — Дмитрий Васильевич. — И моего тоже звали Дмитрий Васильевич. Бывает. Сухарев покраснел. — Но фамилии-то разные… — А как вашу мамулю звали, Анатолий Дмитриевич? — хитро перебил Сазонов. — Наталья Петровна. — И мою тоже. Могу показать свидетельство о рождении. — Но фамилия мамы — Семенова… — У моей другая. — Вот видите! Прекратим этот идиотский разговор. К делу! — Скажите, — не давал ему опомниться Сазонов, — как психоаналитик психоаналитику: что вас больше всего страшило в детстве? Сухарев чуть-чуть замешкался. — Помогу вам, мой друг, — зашепелявил Сазонов. — Меня лично в детстве больше всего напугала лошадь. На даче, в провинции, она укусила меня. Не помню, но как-то случайно. Больше напугала, чем укусила… Сухарев остолбенел, лицо его сморщилось, как будто в него плюнули. Он тупо смотрел на расплывшегося в улыбке Валерия Дмитриевича. — Ну, ну, рожайте, — хихикнул Сазонов. — У меня тот же случай, — пробормотал Сухарев. Потом вдруг строго сказал: — О лошади знала только моя жена, Вероника. Вы что, с ней переспали? Сазонов всплеснул руками от негодования: — Помилуйте, Анатолий Дмитриевич… Вы уже бредите. Нужна мне ваша Вероника, я ее в глаза не видел, у меня, слава Богу, есть своя Вероника, моя жена… — Да, глупо… Моя Вероника не то существо, которое… — Да бросьте вы… Сейчас самое время нашептать мне вам на ушко о наших с вами самых потаенных сексуальных секретах… И Сазонов довольно бесцеремонно подскочил к Анатолию Дмитриевичу. Тот был растерян, как потерявшая ум лягушка, и молчал. Сазонов сам маленький, плюгавенький, с изгибом, наклонился и стал шептать. По мере того как он шептал, лицо Сухарева становилось похожим на маску ужаса. Сазонов отпал, а Анатолий Дмитриевич, выпучив глаза, смотрел на него, пытаясь что-то уловить. — Не соображаете ничего, Толя, — заметил Сазонов. — Выводы, выводы надо делать… Включите наконец свой ум. Но Сухарев об уме позабыл. Тогда Сазонов решил окончательно добить его, точнее, сдвинуть с места, ибо Анатолий Дмитриевич был в каком-то застывшем состоянии, словно полумертвый бегемот. — Кофеечку-то у тебя не найдется? — сначала по-домашнему спросил Сазонов. — Потом, — туго выговорил Сухарев. — Потом, Валера, потом. Сазонов улыбнулся и начал, удобно рассевшись в кресле. Сам он чуть не утонул в нем и смотрелся в кресле, как доисторическая птица. — Так вот, Толя, — произнес Валерий Дмитриевич. — Мы с вами отлично знаем, какое значение в нашей подпольной жизни имеют сновидения, — не приведи бог… Иной раз символика бывает устрашающая… Когда явь, такого не бывает, тут просто стукнут чем-то весомым по башке, и все. А здесь символика, которая может иметь отношение даже к нашей будущей загробной жизни. — И что? — А то, Толя, — и Сазонов подмигнул Сухареву, — что меня последние два года преследует с периодическим, но упорным постоянством один сон. Неприятный очень, мягко говоря… Я где-то в поле, бесконечная ширь, не поймешь, день или ночь, и вдруг на горизонте восходит нечто… Сазонов бросил быстрый взгляд на Толю и с удовольствием заметил, как тот до неприличия побледнел, именно тогда, когда Сазонов произнес слово «нечто». — Да, Толян, — развязно продолжил Сазонов, — это не была луна или солнце и тому подобное… Это было именно нечто, тоже шарообразное, видимо, но ужасающее… Дело в том, что определить, что это такое, было нельзя, потому что это нечто не восходило полностью, а только слегка поднималось над горизонтом каким-то своим краем… Точно какая-то сила, я думаю, благодатная, сдерживала это жуткое восхождение… Ибо я чувствовал, что если это нечто взойдет над миром, то будет конец. Конец всему. А причиной этого конца будет ужас, только ужас, а не действие, абсолютный ужас, исходящий от этого нечто, от этого восхождения… Состояние ужаса, вроде бы беспричинного, но несоразмерного, абсолютного, ожидание чего-то немыслимого разрушит мир, разрушит любое живое существо. И я, который вижу этот так называемый сон, тоже умру от ужаса, во сне, не имея сил даже проснуться… Бац, и все уходит в пропасть… Но этого не случается. Каждый раз, когда, кажется, оно вот-вот взойдет, что-то останавливает этот восход… Вот так, Толя. И Сазонов взглянул на Анатолия Дмитриевича и ужаснулся. Его нельзя было узнать. Он махал руками, как беспомощный, толстенький ребенок и, — что Сазонова поразило больше всего, — пищал. Пищал почти по-детски, и Сазонову показалось, что у Толи слезы текут из глаз. Сазонов обеспокоился. — Толя, Толя, что ты?! — вскрикнул. — Ведь оно не взошло! Толя, прекратив махать руками, вскипел. — Валера! — завизжал он. — Ты должен все объяснить! У меня то же самое! — Необъяснимое не поддается объяснению, — печально ответил Валерий. Сухарев вскочил. И забегал по комнате, как пойманный слон. Упал стул. |