Книга Скырба святого с красной веревкой. Пузырь Мира и не'Мира, страница 61 – Флавиус Арделян

Уже в дверях мастерской он услышал старика.

– Ульрик!

Парнишка остановился, и Нортт знаком велел ему вернуться. С нежностью взял за подбородок и спросил:

– Ты имеешь к этому какое-нибудь отношение?

Парнишка покачал головой – мол, нет.

– Хм?

– Нет, мастер Нортт, – опять соврал Ульрик и снова уставился в пол.

– Кхе-кхе. Ну ладно. Беги.

Не прошло и часа после разговора в мастерской, как Ульрик был уже на большой и широкой дороге, ведущей к южной окраине Порты, с простым узелком за спиной, с согласием мастера Нортта – с подписью и печатью, – и с такими красными глазами, что любой, кто не признал бы в нем малыша Ульрика, сына Хампеля из Трей-Рэскручь, сказал бы, что это какой-то живой мертвец бродит по миру, как безумный. Он быстро отыскал повозку, которая могла отвезти его в родное село, куда Ульрик не возвращался с тех пор, как начал учиться в городе. Боясь возвращаться домой, он со страхом представлял себе лица родителей и, пока повозка тряслась на каменистой дороге, эти лица в его разуме разбивались, как тонкий фарфор или как зеркала, в которых он напрасно искал свое отражение. Он собирал осколки и начинал все заново, но камни на дороге опять разбивали воспоминания вдребезги, и Ульрик начал опасаться, что это и есть настоящие лица его родителей. Люди выходили на обочину и глядели на него внимательно, выражая тяжесть беды, что пала на их хозяйства, – одни сердито качали головой, другие плакали, как матери-старушки, третьи от стыда не поднимали глаз. Последней, кого Ульрик увидел перед тем, как поток слез окончательно застил ему взгляд, была Жозефина – она стояла на крыльце дома, прямая и гордая, и ее силы хватило бы на двоих, а то и на троих. Они обнялись и вошли в дом.

Хампель лежал на диване возле печи, спиной к ним, недвижный, как мертвец в прохладной комнате. Огонь, похоже, погас еще несколько дней назад.

– Папа, – позвал Ульрик и коснулся его плеча, но мужчина не повернулся. – Папа…

– Оставь его, он не разговаривает, – сказала Жозефина и протянула сыну кружку теплого молока.

Потом они сели на крыльце, устремив взгляды на спину Хампеля, и сидели молча, пока женщина не начала рассказывать, как все случилось. Вышло, что мост рухнул на заре, когда на нем было мало народу, но все равно человек семь оказались в воде, и только двое сумели доплыть до берега, где их и вытащили из бешеных вод поганой реки. Весь день вылавливали оставшиеся пять трупов, аж до самого Брустуре и даже дальше. Они все были родственники, приехали в Порту на ярмарку и как раз собрались домой. Говорят, их кошели проклятая вода тоже унесла. Жозефина не плакала, явно решив быть сильной, несмотря ни на что, а может, просто выплакала уже все слезы тем утром, и не осталось ни капельки.

– Это моя вина, мама, – сказал Ульрик.

– О чем ты говоришь?

– Я один во всем виноват.

– Не говори ерунды. Никто не виноват, в особенности ты. Ни у кого этот мост не получался – с чего бы ему получиться у бедного Хампеля?

– Я нарисовал эскизы и сделал чертежи, мама.

Между ними воцарилось холодное молчание, и лишь тяжелое, натужное дыхание отца продолжало колыхать невидимую пыль в комнате, свидетельствуя о том, что он был жив, и ему предстояло жить, неся груз вины и смерти. Как и Ульрику.

Он провел несколько дней дома. Одевал Хампеля, кормил, мыл ему ноги и время от времени шептал на ухо:

– Мне очень жаль. Прости меня, пожалуйста.

Но Хампель молчал и глядел в пустоту. Потом, через некоторое время, он начал улыбаться, и даже разговаривать, ходить по дому, а в тот день, когда Ульрику надо было возвращаться к Нортту, отец даже проводил его до калитки и поцеловал в лоб.

– Ты меня простишь, папа? – спросил Ульрик, и Хампель кивнул. – Я теперь знаю, что надо делать, папа.

Хампель вернулся в постель, и Жозефина проводила Ульрика до широкой улицы. Оба шли, опустив головы, потому что знали: если смотреть по сторонам, можно наткнуться на взгляды соседей, полных упрека или сожалений – поди знай…

– Что будет с папой?

– Не знаю, малыш. Как прошли два дня, у нас забрали несколько кошелей с деньгами, спрятанных в чулане, чтобы отдать семьям погибших, – и еще пару, чтобы кто-то другой попробовал опять построить мост у Коту-Спуркату.

– Мама…

– Даже не думай об этом! – отрезала женщина, бросив на него ледяной взгляд. – Ноги нашей больше не будет у Коту-Спуркату! Ты меня понял?

Ульрик почувствовал, как сильные пальцы сжали его руку чуть ли не до костей.

– Мы теперь нищие? – спросил он.

Жозефина шла, глядя вдаль, и молчала. Лишь когда они достигли перекрестка, женщина сказала:

– Коту не отнял у нас Хампеля, тебе в мастерской хорошо, и я еще здорова. Нет, мы не нищие – наоборот, мы богаче всех королей, вместе взятых.

Когда Ульрик вернулся в мастерскую, мальчики поглядывали на него косо, многозначительно и с немалым любопытством, а прекратилось это лишь после того, когда Нортт внезапно опять пустил в ход свою палку. У них тоже были семьи, и слухи бродили по над’Миру, как чума, особенно в Порте – что поделать? Но Ульрик не собирался сдаваться под этими назойливыми взглядами и с головой ушел в изучение древесины, в наблюдение за каплями клея, в динамику гвоздя, вбитого в положенном месте, в расшифровку пляски опилок в воздухе, в механику щепок, отлетающих от полена. Кто бы увидел его таким усердным и решительным, мог подумать, что несчастье и порожденное им стремление вынудят его обучиться и посвятить жизнь возведению нового моста через Коту-Спуркату, в знак воздаяния за отца. Он и сам, когда глядел теперь в прошлое из теней, вспоминая о случившемся при светильниках над Великим Планом, понимал, что разум парнишки Ульрика в те дни и недели хранил зернышко такой идеи и надежды. Но этому не суждено было сбыться – то ли слово матери оказалось слишком сильным, то ли судьба подтолкнула его в другую сторону, а он и не подозревал? Нынешний Ульрик в мастерских Аль-Фабра подумал, что знает причину. У нее было лицо Карины.

На протяжении тех недель Ульрик получал по письму от Жозефины каждые несколько дней: она писала ему о том, как идут дела у Хампеля и у нее самой, но больше внимания уделяла отцу. Ему стало лучше, он уже не говорил про мертвецов, которых носил на плечах, хотя, несомненно, думал о них; и он перестал плакать, когда видел пустой чулан, где когда-то лежали деньги, заработанные тяжким трудом. На самом деле он стал нежнее и заботливее – может, чувствовал признательность за то, что его не бросили в темницу, а дали шанс состариться в своей постели, рядом с женой. Нортт время от времени разрешал Ульрику отправляться домой, чтобы помогать по хозяйству и работать в заброшенной мастерской с пыльными, холодными инструментами, зарабатывая немного денег, на которые его родители смогли бы прожить две-три недели.

Устав от одних и тех же любопытных лиц и пронзительных взглядов, парнишка решил отыскать другую дорогу домой, пусть и окольную. Пришлось немного постараться, но он ее нашел. Путь лежал мимо Ямы, про которую Ульрик кое-что знал, пусть и немногое: это был гарнизон святых воинов. Там, в первый же день, прислонившейся к тростниковому забору, он увидел Карину.