Онлайн книга «Провинциальная история»
И шпынял. Мол, негоже в рукав сморкаться. Сморковник для того имеется. Или вот ести руками. Или… много чего было. Емелька слушал и за науку благодарил, не стеснялся кланяться, чай, спина не переломится, а за обиды… нет, Емелька не забудет. Сочтется. Но потом, после… …да, он был удачлив. И сумел выбиться в люди. Барин, оказавшийся человеком тихим, незлобливым, к Емельке проникся, отличал его среди прочих. И наградою не забывал. Верно, многие из родного села Емельке завидовали. Вона, старший братец, явившись, кланялся в пояс, именовал по батюшке да за своего сыночка просился, чтоб, значится, протекцию ему составить да в имение господское устроить. То есть братец-то слов таких не ведал. Но Емелька составил, ему не тяжко, а на конюшнях всегда руки нужны… В общем, жилось ему неплохо, хотя вот мнилось, что достоин он, Емелька, большего. Обидно же, отчего это барин одним движением руки способен если не горы свернуть, то подвинуть их, а у Емельки только и выходит, что свечи задувать и раздувать. После уж, как барин в Китеж подался, Емелька и увидал, какой на самом деле жизнь быть может. Тамошние кабаки не чета местечковым, где все-то чинно-степенно, где и напиться-то не позволят, а чтоб про девок гулящих… …по за них все и вышло, по-за девок этих. Сперва-то денег хватало, благо, боярин был щедр, а Емелька не сказать, чтобы жаден, но берег грошик к грошику. А вот в Китеже… сам и не понял, как понеслось. Кабаки. И карты. И девки развеселые, что так и норовят прижаться горячим телом, в глаза заглядывают, гладят, щупают, хохочут… …он не собирался воровать. Просто… проигрался. Бывает же. Раз и другой, и думал, что просто перестанет в тот кабак заглядывать, ан нет, не вышло, отыскали его людишки разбойного вида да так примяли, что едва-едва отошел. Велено было не только долг вернуть, но еще и сверх того. За побег, стало быть, и за вразумление. Емелька… …барин деньги в шкатулочке хранил, которые на малые расходы. Вот Емелька и взял. Немного… после костюм старый, который барин уже не надевал. Цепку его. У него этаких цепок много, а там… нет, он был осторожен, по многу не таскал и вещей особо ценных брать тож стерегся. А люди, с которыми Емельку жизнь свела, оказались разумными. Проведавши про Емелькин дар, сговорились с ним к обоюдное выгоде. Многого от него не просили, так… замок открыть, собак усыпить и не только их… и делились. Вновь зазвенела деньга. Да и появилось ощущение, что теперь-то он, Емелька, человек. Его уважали, не сказать, чтоб кланялись, не принято было средь тех людей спины гнуть, но и без надобности. Когда все полетело? Когда в том доме, что на Черемуховой улочке, хозяин поднялся? А следом и хозяйка крик подняла? То ли силенок своих Емелька не рассчитал, то ли не увидел артефакту какого, который семейство берег… берег да не сберег. Кружалый их кончил, что хозяина — а нечего хвататься за сабельку, коль владеть не умеешь, что хозяйку, которой сперва попользовались, раз уж вышло так, что прочих, кто в доме нашелся. Кружалый-то что? Дикий человечишко… Емелька тогда и ждать-то не стал, только увидал кровушку и безумие в глазах того, с кем не единожды на дело ходил, так и бочком, бочком, а выскользнул. Кинулся прочь, понимая, что этакое-то дело без высочайшего внимания не останется. Это Кружалый с подельничками, такими ж лихими да дурноватыми, может думать, будто бы он умнее прочих, что скроется, что не найдут… …нашли. Трех денечков не прошло, как всех повязали да на дыбу спровадили, допрашивать. Тогда-то и понял Емелька, что и за ним придут в скорости. Небось, на дыбе Кружалый молчать не станет, все-то расскажет, как Емелька замок снимал, как собак морочил, как охранки распутывал. А стало быть… Стало быть, отправится и он на Потешную площадь мукой телесной народ веселить и справедливость восстанавливать. Первым желанием было бежать, но понял: поймают. Он-то кто? Слабосилок, не чета магам государевым, от которых и куда как сильнейшие умельцы не уходили. Кинулся в ноги боярину, как некогда, винясь да клянясь, что уж на нем-то крови нету. Рассказал. Когда Козелкович от так от спрашивает, в глаза глядючи, то рассказывать приходится все, ничего-то утаить не выходит. Емелька и выложил… и про покражи, и про игру, про кабак, про девок… про многое. Плакал крепко, клялся-божился, что никогда-то боле. Надеялся, поймет. Боярин-то, чай, не старая боярыня, отходчивый. И внове свезло… только это теперь-то Емелька понимает про везение. Мог бы и просто голову смахнуть или чего еще, но сдержался. Глянул хмуро, покачал головой: — А я тебе верил. Думал, приказчиком сделать. Ёкнуло сердце. И Емелька вновь рот открыл, да только не смог и слова вымолвить. — В солдаты пойдешь, — Козелкович отвернулся. — По-хорошему надо бы тебя отдать, чтоб судили, как по Правде положено, но имя родовое трепать станут. Еще приплетут чего… поэтому в солдаты пойдешь. В солдаты Емельке не хотелось. Впрочем, на Потешную площадь, где, как кухарка сказывала, уже свежие плахи ставились, хотелось еще меньше. — Верой и правдой отслужу, — попытался было сказать Емелька. — Куда ж ты денешься, — Козелкович дернул головой. — Отслужишь… И самолично заклятьице бросил. С-скотина. Нет, сперва-то Емелька даже тихо радовался, что спасся, что теперь-то его, присягу государю-батюшке принесшего, даже если отыщут, то всяко забрать не смогут. Клятву-то он на десять год принес. …как не сдох. Вновь же, свезло. Дойти до степей. И уцелеть в том, самом первом налете, когда две трети таких от, как Емелька, полегло от стрел степнячьих. А кто не полег, тот в полоне оказался. Емелька же выжил. И ничего, приспособился. Что к жаре, что к холоду. К палке, которой из солдат дурь выбивали. К учению… учился он, как и прежде, с немалою охотой, понимая, что вот он, путь выбраться. И вскорости на хорошем счету оказался. А там и в десятники выбился. Да… Везло. Год за годом, но… вместе с везением этим крепла обида. Отчего? Емелька и сам не знал. На кого? На магов, которым многое дано, которых Боги ни с того, ни с сего силою наделили, а ему, Емельке, крохи жалкие отсыпали. Будь он сильнее, небось, не стал бы связываться с дурными делами. Жил бы честно, и себя берег, и честь государеву… …после уж, когда тонули в грязи на границе с поляками, когда вжимались в эту самую грязь, надеясь уцелеть под огненным шквалом, появилась обида уже на Козелковича. |