Онлайн книга «Тайна архивариуса сыскной полиции»
– Ох, засиделась я с вами, Мария Михайловна. Пойду! – опомнилась Агриппина. – Рада я, что вы наконец-то замуж за князя вышли! Очень рада! Долгих лет вам в браке, и детишек побольше! После слов Милевского пожелание детишек от служанки было как нельзя кстати, и я хмыкнула. – Благодарю, Груша, – ответила я девушке, проводила её до двери и добавила: – Но ты ошиблась, мы не женаты. Она недоверчиво на меня посмотрела. – Не простили, значит… – Нет, – подтвердила я. – Но даже если бы и простила, где ты видела, чтобы князьям позволено было жениться на неблагородной? Разве что в романе, но это жизнь – увы. Агриппина поджала губы и, прежде чем уйти, заметила: – То-то и оно, барышня. А ведь все люди – равны. Я зло хохотнула. Груня свела светлые бровки. – Равны, Груша, – кивнула я. Нет смысла спорить. Идеи равенства, бесспорно, привлекательнее правды. Служанка вышла, и я добавила закрытой двери: – Равны. В романах так точно равны. Могла ли благодарная Груша поведать Петренко, где хранит ценности княжна? Проникнувшись революционными идеями... не для наживы ради, для всеобщего блага... Раскат грома стал мне ответом. Я уселась за застланный белой скатертью стол. Чай, пирог. Спасибо заботе князя – я достаточно согрелась: завинтила крышечку и отставила флакон с настойкой. Еще не хватало мне пить от тоски. Пожалуй… ведь ради всеобщего блага многим можно пожертвовать. Жизнь одной восторженной служаночки ничто, если речь идет о миллионах людей, не так ли? Но что делать мне? Я руками закрыла лицо. Жить. Просто жить. Правда, «просто» это – весьма условно. Я пальцем обвела шрам на ладони, совсем как Дмитрий недавно. Белянин, Чернышов, Милевский … говорили об опасности, я не сомневалась в словах всех троих и всякий раз испытывала страх, думая об убийствах несчастных девушек. Но сейчас страх стал другим. На живую сдирал кожу, раскаленными прутьями иссекал оголенные нервы. Тот самый, много лет преследующий меня в кошмарах страх. Заслуженная кара. Как всё-таки странно, что он снова пришел здесь, в Москве. Нет, пожалуй, ничего странного. Всего-то возмездие. Звонкой трелью запел в поместье рояль. Я помнила, он стоял в большой светлой гостиной, внизу. Все комнаты первого этажа соединены коридором, и тканая дорожка стелется по полу. А наверху спальни, друг за дружкой, связаны длинным узким балконом, на который ведет лестница. Когда в Остафьево музицируют, слушатели – весь дом. Да, я помню. Я знаю расположение комнат. Совсем рядом была некогда не менее прекрасная усадьба Милевских. В Остафьево привез меня Алексей в ту ночь, когда дотла сгорело его имение. То была зима. Трещал на улице мороз, ясный месяц заглядывал в окна натопленной спальни. Я в одной рубахе стояла перед зеркалом и гребнем чесала волосы. Несколько недель я была предоставлена сама себе. По срочным делам Алексей уехал в Петербург, да так и не вернулся. Мне исполнилось девятнадцать. Утром посыльный доставил подарок – золотой браслет, в доме не ждали князя. Я не скучала. Какая может быть скука, когда от одиночества и тоски медленно сходишь с ума? Вот без стука открывается дверь. Алексей входит ко мне и, поймав мой взгляд в отражении, замирает на миг у порога. Я смотрю, как он подходит ко мне, сокращая расстояние. Как сбрасывает на пол пиджак, как срывает с шеи черную удавку галстука. Он встает за моей спиной и, не разрывая взгляда, холодными ладонями сжимает мои плечи. Наклоняется и, улыбаясь, говорит: – Я спешил, чтобы поздравить тебя. С именинами, милая… Руки его ложатся мне на шею, и от контраста горячих губ у самого уха и ледяных пальцев на коже я вздрагиваю. Он вдыхает запах моих волос и мучительно медленно проводит ладонями вниз, спуская с моих плеч широкий ворот. Взгляд его застывает на линии хрупких ключиц. Девушка в отражении дернула краешком рта: разве мог бы реальный Алексей позволить себе это? Разве стала бы настоящая я так упиваться его прикосновением? Нет. Это сон. Самый страшный. И самый желанный. – Ну же! – хрипло требует она, ярко сверкают глаза зеркального двойника князя. Больше ничто не скрывает грудь, от бесстыдного зрелища в зеркале дыхание становится частым. Томительно сладкая дрожь прошивает тело, Алексей рвано выдыхает. Сон, это сон. И иллюзорные пальцы его сминают ткань рубашки на моих руках, белой, как наряд невесты. – Маша… – со стоном шепчет Алексей, разворачивает к себе, накрывая мой рот поцелуем. Трещит в камине огонь, от настойчивых губ кружится голова, я свечой плавлюсь в своих же фантазиях. Сон, всего лишь сон, но я чувствую его запах и соленый вкус его кожи. – Маша… любимая моя. Машенька. Любимая? Слово - как самый страшный удар. Господи, нет... – Нет... – испуганно повторяю я. – Нет! Я упала, рухнула куда-то на самое дно. Князь вернулся, он спешил, чтобы поздравить меня. Всё реально. – Мари? – Алексей встревоженно взглянул в мои глаза. – Любимая? – зло рассмеялась я. – Погибшее в утробе дитя – вот цена твоих чувств, сиятельный князь. Он дернулся, с усилием отнял руки, отпуская меня. Я поправила одежду, затянула ворот. – Всю душу ты мне вымотала! – сквозь зубы выплюнул он. – Ах, как же это печально... – ядовито заметила я. – Да, я должен был быть деликатнее. Да, я не думал тогда, к чему может привести разрыв в её положении. Черт возьми, Маша! Если бы я мог все вернуть… то нашел бы того, кто повел бы её под венец! Я не хотел её смерти! Хоть раз выслушай! Услышь меня, наконец! Нашел бы того, кто повел её под венец… Я закрыла глаза, вспоминая сияющее любовью лицо сестры. «Алексей, это – Маша. Маша, это Алексей». Она так ждала его, она считала дни до будущей встречи. Оля любила его одного. Она любила, а я ненавижу. Ненавижу за то, что тоже … люблю. Боль сдавила легкие, огонь обжег горло, и в безумной агонии горела душа. Я обняла себя руками и позволила синему пламени вырваться, чтобы боль телесная, хоть на миг заглушила боль душевную. – Маша! – крикнул Алексей, бросаясь ко мне. – Не подходи ко мне! Оставь меня! – что было сил, воскликнула я. Но он схватил меня за руки, и благословенное синее пламя, не встретив более сопротивления хозяйки, в мгновение ока перекинулось на мою одежду, на ковер под моими ногами. Огонь набросился на деревянные стены, словно оголодавший за зиму волк, сметая все на своем пути. |