Книга Великое заклятие, страница 53 – Дэвид Геммел

Она открыла глаза, сияющие последними отблесками золотого сияния, и сказала:

— До моря нам не добраться. Повелитель демонов идет со своим войском через горы, и дорога к морю для нас отрезана.

— Я знаю, — устало промолвил Ногуста, стоя рядом с ней на коленях.

Она попыталась сесть, но опять повалилась навзничь. Губы у нее пересохли. Ногуста, сбегав к повозке, принес мех с водой и чашу. Потом усадил Ульменету и дал ей воды. Она отпила немного и заговорила опять:

— Надо ехать к городу-призраку… А теперь дайте мне отдохнуть.

Ногуста опустил ее на землю, и она тут же уснула.

— О чем она толкует? — сказал Кебра. — Море —наша единственная надежда.

— Нам до него не добраться. Креакины отстают от нас меньше чем на день, и вентрийская армия движется через горы. В ней три тысячи солдат. Две кавалерийские сотни посланы, чтобы отрезать нас от моря.

Кебра, знавший силу третьего глаза Ногусты, помолчал, обдумывая услышанное.

— Как же нам быть тогда? Мы не можем сражаться с целой армией, и уйти тоже не можем. Остается только бежать, пока мы из сил не выбьемся — точно лоси, преследуемые волками,

— Кого это преследуют волки? — Зубр пробудился и пришел к ним. Тут его взгляд упал на спящую монахиню, и он завопил: — Груди Крейи! Гляньте на нее — худая, что твоя щепка. Я что-то пропустил?

— Много чего, дружище. — Кебра вкратце рассказал ему о свечении, о своем и Коналина чудесном исцелении и, наконец, о выступлении в поход вентрийской армии.

— Говоришь, она тебя вылечила? — Последнюю новость Зубр пропустил мимо ушей. — А у меня вот ухо болит, как черт — надо было и меня разбудить. Хорош друг! — Он плюхнулся на колени и потряс Ульменету за плечо, но она не шелохнулась. — Ничего себе. Меня, значит, кусают волки, сжигает колдовской огонь и лягают кони, а ты тем временем глаза себе лечишь. По-твоему, это честно?

— Жизнь ни с кем не обращается честно, — улыбнулся Кебра, — что может засвидетельствовать любая из твоих жен. Весь вопрос в том, что с нами дальше будет?

Тут Аксиана закричала, и Фарис, проснувшись, бросилась к ней.

— Что с вами, моя госпожа?

— Кажется… кажется, у меня началось.

Испуганная Аксиана звала Ульменету.

— Она не может прийти сейчас, — сказал королеве Ногуста. — Она спит, и будить ее нельзя.

— Но я ведь рожаю! — вскричала в панике Аксиана. — Она нужна мне! — Пришла новая схватка, и ее лицо искривилось от боли.

— Отойди-ка, парень, — велел Ногусте Зубр.

— Нет! — завопила Аксиана, охваченная ужасом. —Только не ты!

— Жизнь поступает с нами нечестно, как мне только что сказали, — ухмыльнулся он. — Но мне уже приходилось принимать роды у баб, и у кобыл тоже, и у коров, и у овец. Придется тебе на меня положиться. Поставь-ка вокруг нее какую-нибудь загородку, — приказал Зубр Ногусте. — А ты, девочка, будешь мне помогать, — сказал он Фарис. Он откинул одеяло, укрывавшее королеву. Платье на ней промокло. — Видите, воды отошли. Не стой, Ногуста, шевелись!

Ногуста с Дагорианом стали рубить на деревьях ветки и втыкать их в землю вокруг королевы. Ветки покрыли одеялами, и получилось что-то вроде шатра без крыши. Аксиана то и дело кричала. Фарис сбегала к ручью и набрала в чашу воды.

Маленькая Суфия сидела у входа в загородку и смотрела на происходящее, широко раскрыв глазенки. Коналин взял ее на руки и унес.

— Они ей делают больно, — испуганно, со слезами сказала ему малышка.

— Да нет же, — ласково сказал он. — Это она рожает. Ребеночек сидел у нее в животе, а теперь хочет выйти.

— А как он попал туда, в живот?

— Он вырос из маленького семечка.

Из загородки донесся протяжный вопль, и Суфия расплакалась, повторяя:

— Почему, почему ей так больно?

— Ну-ну, все хорошо. — Кебра подошел к ним и погладил девчушку по голове.

— Она хочет знать, почему королеве больно.

— Ну, — начал Кебра, — у нее бедра узкие и вообще… — Под испытующим взором голубых глаз он смешался и позвал Ногусту: — Иди-ка сюда, девочка спросить о чем-то хочет.

— Вот и ответь ей, — сказал Ногуста и ушел к ручью.

— Ну спасибо тебе, — крикнул ему вслед Кебра и сказал Суфии: — Знаешь, я не могу объяснить. Рожать иногда бывает больно, но скоро королева поправится, и ты увидишь ее ребеночка. Хорошо ведь, правда?

Королева закричала снова, и Суфия залилась слезами.

Кебра сбежал и стал готовить завтрак. Ногуста и Дагориан, сидя у ручья, беседовали вполголоса.

— Зубр хоть знает, что делает? — спросил офицер.

— Знает. Ты не поверишь, но все лагерные девки требовали его, когда рожать собирались.

— Не могу понять почему.

— Может, потому, что он зачастую и отцом был. Но я думаю, что королева в надежных руках.

— В надежных… Много ли надежды у нас всех осталось?

Ногуста чувствовал в Дагориане страх, и это его беспокоило. Он видел, что офицер стал сам не свой с той ночи, когда на них напали волки.

— С тех пор, как ты спас королеву, ничего не изменилось, — заметил он.

— Я ее не спасал — это сделала Ульменета. И дети. Я позже пришел. И мы все уже распрощались бы с жизнью, если б вы не подоспели и не перебили солдат. Никакой особой пользы от меня не было. — Дагориан вздохнул. —Я не такой, как ты, Ногуста, не такой, как твои друзья. Вы настоящие мужчины, герои. А я… я просто неудавшийся священник.

— Ты неверно судишь о себе, — начал Ногуста, но Дагориан прервал его:

— Помнишь, ты предупредил меня, что Банелиона хотят убить? Я сказал тебе тогда, что пойду к нему, и пошел.

— Да. Он посоветовал тебе держаться от него подальше — и правильно посоветовал.

— Может, и так, но герой не послушался бы его. Понимаешь? А я только обрадовался, что меня избавили от ответственности. Я поблагодарил его и ушел. Ты бы ушел на моем месте?

— Ушел бы.

— Я тебе не верю.

— Я говорю тебе правду, Дагориан.

— Допустим — но разве ты испытал бы облегчение?

— Ты мучаешь себя понапрасну. Скажи, что грызет тебя на самом деле?

— Я боюсь. — Дагориан посмотрел Ногусте в глаза: — Что ты видел? Мне нужно знать.

— Ничего тебе знать не нужно, — заверил его Ногуста. — — Если я даже скажу тебе, проку не будет. Мой дар — как острый меч. Может спасти жизнь, а может и отнять. Мы с тобой живы, и у нас есть цель. Все, что мы можем — это постараться остаться живыми. А видел я что или не видел, дело десятое.