При этом Неферт не хулил Эхнатона и уж тем более Атона-Ра, он жил тихо, действовал ещё тише, понимая, что плетью обуха не перешибёшь, правителя не переделаешь, а вот придёт другой — и всё может перемениться, вернуться на круги своя. Принципы власти менять нельзя, рухнет всё. И сейчас страшного ничего нет. А что же страшного в том, что фараон построил ещё один город или чествует только одного бога? Он же не запретил почитание остальных, не разрушил, не закрыл храмы Амона, Осириса и Исиды и других богов.
Бывший Верховный жрец намеренно восхвалял Эхнатона, зная обиду Суллы, и ждал с его стороны обвинений властителя в вероломстве и несправедливости. Но этого не последовало. Звездочёт молчал, точно соглашаясь со всем сказанным.
— Я тоже считаю, что ничего страшного не случилось, хоть в Фивах многие этих перемен не принимают! — прервав молчание, промолвил Сулла. — Я даже согласен с фараоном в главном: нам нужен один бог, который бы объединял в себе всех остальных. Атон или Амон, какая разница! Нет, пусть существуют остальные божества, но почитать все подданные должны одного. Так понятнее простолюдинам, и с этим трудно спорить. Один бог, один фараон. Всё большое в малом, а великое — в простом! Разве не так?
Неферт, лакомившийся печёной рыбой, отложил свой кусок, вытер рот лепёшкой. У него самого давно зрела эта мысль. Он, бывший Верховным жрецом, хорошо понимал, что ряд храмов существует не столько во имя державы, сколько ради настоятелей, которые обогащались за счёт жертвоприношений, возводили свои особняки, сады, бассейны, пригревали своих родственников. Он сам этим пользовался. И каждый раз хотел пресечь эту жилу, начать бескорыстно служить фараону, но тут же находился повод: то рождался внучатый племянник, то правнучка, и их родственники требовали новорождённым «на зубок», и Верховный жрец вынужден был радеть своякам. А потому и свою отставку он принял спокойно.
— У вас, я вижу, другая точка зрения? — спросил Сулла.
— Но один мог быть и Амон-Ра, — осторожно проговорил Неферт. — И что значит один? Небо не равно земле, ветер не означает дождь. Один не в силах управлять всем на свете. У фараона десятки советников. Отними их у него, и держава рухнет.
— А может ли советник управлять фараоном? — мгновенно зацепился оракул, и Неферт с недоумением взглянул на него. — Эхнатон теперь слушается только Азылыка. Хотя отчасти я благодарен дерзкому касситу! Я вернулся сюда и нашёл себя, своё призвание!
— Это тот кассит, который разгадал семь лет изобилия, а потом семь лет засухи? — переспросил жрец.
— Да, вроде тот самый, — поморщившись, сказал Сулла. — Хотя растолковал сон фараону, насколько я помню, первый царедворец!
— Не без подсказки дядюшки, — уточнил Неферт. — Вот и получается, что дерзкий кассит спас державу. Если бы вы тогда её спасли, к вам бы точно так же ныне прислушивались.
Оракул, ожидавший, что опальный жрец примет его, как родного сына — приглашение на обед всё же что-то значило, — вдруг потускнел, не прикоснулся ни к сыру, ни к лепёшке, не стал есть и печёную рыбу, поглядывая в сторону двери. Неферт хорошо знал самолюбивый нрав молодого звездочёта и укалывал намеренно, пытаясь понять одно: не подослал ли его тот же кассит как лазутчика? И без того ходило немало разговоров о его, Неферта, особой и тайной миссии объединителя всех сторонников старых богов и старой столицы. От некоторых крупных купцов бывший Верховный жрец даже брал некоторое количество серебра на поиски средств воздействия на Эхнатона, но ничего предпринимать не собирался. Однако вскоре серебро потекло рекой, всем хотелось быстрого возврата прежней жизни, а торговцы народ расчётливый, рано или поздно они спросят, на что тратится их серебро. Вот Неферт и решил сблизиться с Суллой, который к тому же приобрёл столь невероятную известность среди жителей Фив.
— Да ты посиди, не сверли дверь взглядом, мы ведь ещё и говорить не начали. Лучше скажи-ка, что там судачат звёзды о судьбе молодого фараона? Ведь ему до тридцати немного осталось, — Неферт шумно вздохнул.
— Немного.
Настоятель молчал, ожидая, что скажет оракул.
— И до тридцати линия судьбы правителя прослеживается очень хорошо, звёзды к нему благосклонны, все его начинания удачны, ему везёт и в личной жизни. Но после тридцати линия судьбы резко пресекается, и продолжения её я так и не нашёл.
Неферт с улыбкой взглянул на оракула.
— Я перекопал десятки книг и звёздных таблиц, пытаясь отыскать разгадку, но всё впустую. Хотя внешне властитель здоров, и ничто пока не предсказывает его гибель от болезни или подосланного убийцы. Мне неведомо, почему обрывается линия судьбы. Обрывается, и всё. Кстати, и на ладони фараона точно такой же резкий обрыв. Это самая большая загадка для меня!
— Он родился болезненным, я помню, — жрец задумался. — Тиу сама прибегала ко мне, просила молить Амона, боялась, что наследник не выживет. У него были какие-то сердечные спазмы. Внешне это никак не проявляется. И Сирак мне о том же говорил. А потом где-то между третьим и четвёртым годом после рождения всё повторилось. Меня пригласил Аменхетеп Третий, наследнику было очень плохо, он не дышал, а как-то судорожно заглатывал воздух, губы полнились слюной, дрожали, ему что-то мешало вдохнуть полной грудью, и смотреть на него без страха было нельзя. Сирак тоже ничего не мог сделать, и мы стояли вокруг этого несчастного ребёнка преисполненные ужаса и считали мгновения до кончины царевича. Но он не умер, а потом всё само как-то выправилось. Но он ведь до сих пор худой?
Сулла кивнул, потрясённый этим рассказом. Схожий случай ему попадался совсем недавно, и оракул помог одолеть тяжкий недуг ливийскому принцу. Но в этом случае звездочёт знал точные даты рождения его родителей, рисунок их линий на руках и множество других тайных подробностей, которых оракул не ведал об Эхнатоне, Тиу и её царственном первом супруге, а без них прорицателю не разгадать сложную болезнь фараона, если таковая имеется.
— Да, правитель до сих пор худой, но ни цвет лица, ни блеск глаз не свидетельствовали о тайном недуге. Да и Тиу ничего не говорила мне об этом! — помолчав, произнёс он.
— На следующий день, когда малышу стало полегче и он задышал нормально, властитель взял со всех слово, что они никому ни о чём не расскажут. Для Тиу это её сын, а потому она не захотела сообщать такие сведения постороннему...
— Но я не посторонний! — грубо прервал настоятеля Сулла.
— Этому недугу, видимо, свойственно повторение, — пропустив мимо ушей грубую реплику оракула, философски изрёк Неферт.
— Чтобы сделать такой вывод, не нужно сильно напрягать мозги, — язвительно заметил звездочёт.
Не выдержав, он разломил пополам круг сыра, схватил лепёшку и стал жадно есть, энергично двигая скулами. На его обтянутом тонкой кожей лице они походили на два мощных жернова. Большой нос и жадный извилистый рот, в котором легко пропадали огромные куски пищи, напоминали большую хищную птицу, не знающую жалости, и настоятель храма Амона-Ра, наблюдая за едой оракула, внутренне содрогнулся, представив себя полевой мышью в его когтях. Он дал знак молодому слуге, чтобы тот принёс кувшин сладкого вина и чаши. Святилище Амона стояло почти на берегу Нила, и ветерок, проникая с реки, шуршал сухими листьями в углах храма.
