Книга Человек-комбини, страница 15 – Саяка Мурата

— Тут-то я и понял. Наша жизнь так ни черта и не изменилась с тех самых пор. Всех, кто не приносит пользу деревне, изгоняют из стаи. Самцов, которые не охотятся. Самок, которые не рожают детёнышей. Нам забивают мозги болтовнёй о современном обществе, индивидуализме — но любого, кто не хочет принадлежать деревне, выворачивают кишками наружу, ломают на дыбе и выкидывают на съеденье волкам.

— Я смотрю, любишь ты вспоминать про эпоху Дзёмон…

— Да не люблю я. Терпеть её не могу! Просто весь мир — это эпоха Дзёмон, прикинувшаяся современным обществом. Самые сильные самцы приносят самую большую добычу и забирают в невесты лучших красавиц деревни. А кто не участвует в охоте или участвует, но не так силён, — тех считают отбросами и презирают. Схема игры та же самая…

— Хм-м, — только и выдавливаю я, помолчав. Но полностью отрицать его слова не могу. Ведь в каком-то смысле то же самое творится и с комбини: сменяемся только мы, работники, но общая картинка всегда остаётся прежней.

«У вас же тут ничего не меняется, правда?» — будто слышу я голос нашей старой клиентки с тростью.

— Ну а сама-то ты, Фурукура, чего такая спокойная? Неужели тебе нечего стыдиться?

— Мне? С чего бы?

— Ну как же. В таком возрасте всё подрабатываешь где попало, и замуж никто не берёт. Как товар в секонд-хенде: пусть даже девственный, а всё равно лежалый. Прямо как незамужние самки эпохи Дзёмон, которые не сумели родить к тридцати и шатались неприкаянные по деревне. Сплошная обуза для общества. Я, мужик, ещё могу худо-бедно восстановиться, но тебе-то уже деваться некуда, согласись!

Странно, подумала я: до сих пор он злился на то, что весь мир предъявляет ему претензии, а теперь атакует меня упрёками, от которых сам же страдает. Хлипкая аргументация, что ни говори. Но, может, если ты привык думать, что тебя угнетают, — тебе легче от возможности поугнетать кого-то ещё?

— И вообще-то я хотел кофе, — добавляет он недовольно, наконец-то заметив, что пьёт жасминовый чай. Я встаю, иду к стойке с напитками, наливаю ему кофе, ставлю перед ним чашку.

— Ну и гадость, — морщится он. — Всё-таки кофе в таких забегаловках лучше не пить…

— Слушай, Сираха. Если проблема только в регистрации брака — тогда женись на мне? — предлагаю я, ставя на стол вторую чашку с кипятком, и усаживаюсь на место.

— Че-го?! — орёт Сираха на весь ресторанчик.

— Если ты ненавидишь, когда в твою жизнь вторгаются, но не хочешь вылететь из своей деревни, — так не лучше ли разрубить этот узел одним ударом? Насчёт охоты — то есть работы — пока не знаю, но… Если ты женишься, то хотя бы избавишься от расспросов о личной жизни и сексе, верно?

— Ты чего это вдруг? Ну и бред… Прости, Фурукура, но на тебя у меня точно не встанет.

— Не встанет? А при чём тут брак? Брак — это иероглифы на бумажке, а эрекция — явление физиологии!

Он затыкается, и я развиваю мысль:

— Возможно, ты прав и мир действительно не изменился с эпохи Дзёмон. Всех, в ком деревня не нуждается, сгибают в бараний рог или изолируют. Так же, как и в комбини. Если от работника нет отдачи, сокращают сперва его смены, а потом и его самого.

— Комбини? Ты это к чему?

— Чтобы находиться в комбини постоянно, ты должен стать его работником, так? Это не сложно: надеваешь униформу и действуешь согласно инструкции. Вот и в эпоху Дзёмон всё было точно так же: хочешь остаться в деревне — нацепи шкуру нормального человека и следуй законам деревни. Тогда никто не станет держать тебя за урода и не прогонит прочь.

— Не понимаю, к чему ты клонишь…

— К тому, что нужно научиться изображать химеру по имени «Человек Нормальный». Так же, как в магазине все изображают химеру Человек-комбини.

— Для меня это слишком… За что и страдаю.

— Погоди, но ты же сам только что призывал подстроиться под этот мир, разве нет? А как до дела дошло — сразу в кусты? Признай уж честно: если решил отвоевать у общества свою персональную свободу, без страданий не обойтись!

Сираха, не говоря ни слова, таращится на чашку с кофе.

— Но если тебе это сложно, не стоит себя насиловать. Я‑то не такая, как ты, мне слишком много всего до лампочки. Собственной цели у меня нет. И законам деревни, если что, могу следовать без напряга…

Я должна удалить из своей жизни всё, что удивляет окружающих. Это ли не «исправление», которого от меня ожидают?

За последние две недели меня четырнадцать раз спросили, почему я не замужем. И двенадцать раз — почему я до сих пор подрабатываю. Так не избавиться ли мне первым делом от того, о чём спрашивают чаше всего остального?

В глубине души я и сама хочу каких-нибудь перемен. К лучшему или к худшему — в моей ситуации, пожалуй, уже не важно. Сираха, сидя всё так же недвижно, изучает кофейную гладь в чашке перед собой — с таким озадаченным видом, будто заглядывает в чёрную дыру.

— Ну, мне пора, — говорю я наконец, собираясь встать. Но тут Сираха начинает бубнить что-то невнятное:

— С другой стороны… Если хорошенько подумать, то…

Я невольно сажусь обратно и жду, что дальше. Время идёт.

Постепенно из его путаных фраз становится ясно, что он снимал на пару с кем-то жильё, но затянул с оплатой и теперь его выгоняют из квартиры. Когда такое случалось с ним прежде, он возвращался к родителям на Хоккайдо и какое-то время болтался у них. Но пять лет назад его младший брат женился, и родительский дом переоборудовали в жилище для двух семей. Теперь там живут брат с женой и сыном, а ему возвращаться больше некуда. Невестка, похоже, Сираху на дух не переносит, и если до сих пор домашние хотя бы одалживали ему денег, то нынче и с этим непросто.

— Как эта невестка в дом вломилась, так всё и пошло наперекосяк… Сама же, паразитка, на шее у брата сидит, а по дому разгуливает, как королева! Чтоб она сдохла…

О своих неурядицах он бубнит так раздражённо и долго, что вскоре я перестаю его слушать и просто поглядываю на часы.

Скоро одиннадцать. Завтра опять на работу. И хотя, как учил наш Второй директор, почасовку нам платят ещё и за то, чтобы мы приносили в здоровом теле здоровый дух, — боюсь, сегодня мне выспаться не суждено.

— Ну что, Сираха… Двинули ко мне? Так и быть, пущу пожить, если будешь платить за продукты.

Идти Сирахе, похоже, некуда. Если оставлю его здесь — просидит до утра, как приклеенный, возле стойки с напитками.

Нянчиться с этим дылдой выше моих сил. Невзирая на трепыханья — «Эй!.. Погоди!.. Но вообще-то…» — хватаю его за руку и тащу к себе домой.

Уже заходя в квартиру, приближаюсь к нему вплотную — и чувствую, что от него несёт, как от бомжа. «Сначала помойся!» — тут же велю я ему. Всучив полотенце, заталкиваю Сираху в душ, закрываю дверь ванной снаружи. И, только услышав шелест воды, облегчённо вздыхаю.