Книга Страсти и скорби Жозефины Богарне, страница 39 – Сандра Галланд

— Ты тоже считаешь, Александр, — спросил маркиз, — что священники должны отречься от церкви?

— Его воззрения легко прочесть по лицу, — заметил Франсуа. — Александр не только поддерживает этот проект, но был одним из депутатов, которые выдвинули его изначально.

— Почему у духовенства должны быть привилегии? — горячо воскликнул Александр. — Верим в равенство, а поддерживаем неравенство…

— Красивые слова, — перебил его Франсуа, — но суть вопроса они не затрагивают. Церковникам светская честь неведома. И что станешь делать, если попы откажутся? На фонарях их повесишь?

Тетушка Дезире вышла из столовой. Я нашла ее в гостиной, где она бездумно переставляла религиозные реликвии на каминной полке.

Из столовой до нас донеслось восклицание Александра:

— И эта реальность есть голод!

— Неужели это правда? — Тетушка Дезире была страшно бледна. — Александр что же, думает, что священнослужители должны отречься от папы?

Она тяжело опустилась в кресло возле камина и поежилась, как от холода. Несмотря на тлеющие угли, в комнате действительно было холодно. Из столовой доносились голоса Франсуа и Александра.

— Я этого не потерплю, Александр де Богарне! — резко сказал маркиз. ^[45]

Упало и разбилось что-то фарфоровое, по коридору стремительно прошел Александр. Хлопнула парадная дверь, сотряслись стены, послышался затихающий перестук копыт. Тетушка Дезире дала волю слезам.

Пятница, 31 декабря

В последний день года из Парижа прискакал на гнедом мерине Александр.

— Не хотел неудачно начинать новый год, — сказал он, обняв сначала Гортензию, а затем Эжена.

— Ты привез мне что-нибудь? — спросила Гортензия.

— Разумеется, — улыбнулся Александр.

Дети с нетерпением развернули подарки: Эжену отец подарил кнут для верховой езды, а Гортензии — синюю бархатную сумочку.

— А это для вашей мамы.

Еще один сверток Александр вручил мне. Внутри оказалась вышитая муфта.

— Красивая. — Я поцеловала его в щеку.

Эжен и Гортензия, хихикая, выбежали из комнаты.

Александр налил себе бренди.

— Отец уже простил меня?

— Он теперь так забывчив. Скорее всего, просто не помнит, что вообще ссорился с вами.

— Я привез ему «Историю Англии» Хьюма.

— Хотите подарить ему книгу, написанную протестантом?

Александр шлепнул себя по лбу.

— Об этом я не подумал.

— Сколько вы сможете пробыть здесь?

Мой муж поморщился.

— У меня утром назначена встреча в Париже.

— В воскресенье? В первый день нового года?

Он лишь вздохнул.

— Мы делаем историю, и это отнимает много времени!

Александр признался, что беспокоится о речи, посвященной народному образованию, которую собирался произнести на следующей неделе в Якобинском клубе. Он опасался, что никто не придет. Билеты на выступление Робеспьера раскупили заранее, но выступление такого малоизвестного деятеля, как-он…

В коридоре послышалась какая-то суета, и в комнату, как была в шляпке, вбежала тетушка Дезире.

— Александр! — Она была бледна. — Ты слышал?

— Что?

— Ты не знаешь? — Прижав одну руку к груди, другой тетушка стала рыться в поставленной на стул корзинке.

— Тетушка Дезире! — Я испугалась, что она нездорова.

Тетушка вытащила из корзины газету.

— В Сан-Доминго убиты две тысячи креолов! Убиты рабами!

— Убиты? Две тысячи? — Я приложила руку к губам. Боже мой!

Александр взял у тетушки газету. Кэп-Франсуа разрушен, дорога к городу усыпана телами рабов, десять тысяч убитых, прочитал он.

Десять тысяч? Я не ослышалась?

— Мы разорены! — Тетушка Дезире искала что-то на письменном столе. — Кажется, где-то тут была нюхательная соль.

— Она за перьями, — показала я.

— Наши плантации расположены довольно далеко от Кэп-Франсуа, — напомнил Александр.

Тетушка стала подниматься по лестнице, направляясь в комнаты маркиза.

Я стояла у камина, глядя на игру пламени.

— Это прискорбно, — сказал Александр. Он стоял у окна, приподнимая и отпуская головку эфеса шпаги.

— Да.

— Может, вам лучше присесть? — спросил он.

— Не беспокойтесь.

— Я настаиваю. — Он прочистил горло. — Я принес… и другие вести.

Предчувствуя недоброе, я села на стул.

— Вам ведь известно, что почтовое сообщение с Мартиникой затруднено. Британцы организовали блокаду.

С Мартиникой? Я кивнула.

— Депутат Дюнкерк пытался связаться с моей семьей.

— Потому-то я и приехал. — Александр опустился на стул рядом со мной. — Эммери просил меня упомянуть вам, что, несмотря на бушующую там гражданскую войну, ему передали письмо. — На Мартинике гражданская война?

— А вы не знали?

Сердце у меня затрепетало.

— Что, плохие вести, Александр?

— Да.

Я чувствовала покалывание в пальцах.

— О моей сестре?

— Нет.

— Ну, говорите же!

— Ваш отец… Он…

Я стиснула руки.

— Мне очень жаль, Роза. В прошлом ноябре ваш отец отошел в мир иной. — Муж положил руку мне на плечо.

Отец. Слезы подступили к глазам.

Александр достал из кармана жилета платок и дал мне.

— Вы, конечно, ожидали этого, не так ли? Ваш отец уже давно болел.

— Нет!

1 января 1791 года

Новый год. Так тихо. Ни балов, ни приемов. Вместо надушенной воды в фонтанах — застойные лужи.

Проснулась с чувством утраты. Думаю об отце — о человеке, столь склонном к мечтам. Для чего он жил? И чем в конце концов закончил?

Мама его ненавидела.

Это звучит грубо, но правду надо уважать. А она такова: может, отец и страдал, но он ничего не добился в этой жизни, ничего не достиг.