Онлайн книга «Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора»
|
– Слава богу, – ответил Александр. – Воруют много ли? – продолжал Николай Павлович. – Не без этого, – так же коротко отвечал Александр. – А где у нас не воруют? – вставила Мария Николаевна. – Есть хотя бы одно учреждение в нашем государстве, в котором не воруют? Николай Павлович стиснул зубы, но сдержался. – Борись беспощадно, – сказал он Александру. – Лишь в тебе, да в себе я могу быть уверенным. – Кто же в этом виноват? – дерзко спросила Мария Николаевна. Александра Фёдоровна взяла её за руку, но было уже поздно: Николай Павлович вскочил из-за стола и закричал: – Я виноват? Я?! Да что бы вы без меня делали – вы, все?! Если бы не я, всех бы вас разогнали, кто стал бы вас терпеть? Не говорю уж о наших взяточниках, ворах, казнокрадах, но даже вы, либералы, – кому вы нужны? Думаете, Европа примет вас с распростёртыми объятиями – как бы не так! У неё своих либералов хватает, почище вас, а вы для неё, как были варварами и дикими московитами, так ими и останетесь. Не будь меня, вы давно бы были у Европы в услужении, вымаливая каждую копейку! Нет, только великая Россия способна противостоять европейским разрушителям, мечтающим превратить её в свою колонию, – и пусть в ней будут взяточничество, воровство и казнокрадство, но она останется величайшей державой на земле! Сильнейший приступ кашля прервал его: Николай Павлович схватился за грудь и стал задыхаться. – Выпей воды! – встревожилась Александра Фёдоровна, подавая ему стакан. Николай Павлович с трудом отпил несколько глотков; рука его дрожала. – Не позвать ли доктора? – спросила Александра Фёдоровна. – Тебе худо, Николас? – Ничего, пройдёт, – с трудом проговорил он. – Тридцать лет я правлю Россией, и вот теперь, в самый тяжкий момент, могу ли я оставить её? Снова наступило молчание, лишь слышны были вздохи Марии Александровны: «Мой бог, мой бог! Что же это с батюшкой?». – Да, Александр, хотел я передать тебе Россию устроенной, счастливой и спокойной, но Бог судил иначе, – вдруг сказал Николай Павлович. – Сдаю тебе мою команду не в таком порядке, как желал, оставляя тебе много трудов и забот. – Ты будто хоронишь себя, Николас, – что ты?! – с испугом воскликнула Александра Фёдоровна. Ничего не ответив ей, он поклонился всем и пошёл к выходу. – Николас! – позвала его Александра Фёдоровна, но он уже скрылся за дверями. По пути в свои покои Николай Павлович увидел четырёх человек, одетых в чёрные глухие сюртуки, застёгнутые под горло, – так обычно одевались гробовщики. Он вздрогнул: – Вы кто, зачем тут? К ним подбежал пятый человек, одетый почему-то во фрачную пару: – Виноваты, ваше величество! Ошибка вышла: истопник во дворце помер – угорел, пьяный был, видать… Пошли вон! – закричал он на людей в чёрных сюртуках. – Куда вас на глаза императору занесло! – А, истопник, – ну, царствие ему небесное, – сказал Николай Павлович и пошёл дальше. В его комнатах ждал Фёдор. – Одеваться на бал прикажете? – спросил он. – Нет, не поеду, – Николай Павлович снял парик с головы, стёр пудру и румяна с лица, и вытащил полковничьи эполеты из петель на плечах мундира. – Пойду, прилягу. Вели позвать Варвару Нелидову, пусть со мной посидит… * * * Император Николай Павлович умер 18 февраля 1855 года. Его смерть мало у кого вызвала сожаление; пространные скорбные некрологи, появившиеся в правительственных газетах, не были восприняты населением. Напротив, по всей России ходило короткое стихотворение Фёдора Тютчева, дипломата и поэта: Не Богу ты служил и не России,
Служил лишь суете своей,
И все дела твои, и добрые, и злые, —
Всё было ложь в тебе, всё призраки пустые:
Ты был не царь, а лицедей.
А в перехваченном Третьим отделением письме Тютчева к жене, были ещё более резкие строки: «Для того чтобы создать такое безвыходное положение, нужна была чудовищная тупость этого злосчастного человека, который в течение своего долгого правления, находясь постоянно в самых выгодных условиях, ничем не воспользовался и всё упустил…». Алексей Орлов приказал завести на Тютчева дело, но вскоре Россия потерпела поражение в Крымской войне, и обстановка в стране настолько ухудшилась, что жандармам стало не до стихов какого-то поэта… |