Книга Милое дитя, страница 39 – Роми Хаусманн

Едва ли здесь найдется распечатка, чтобы к ней не прилагалось твое фото. И почти всегда это один и тот же снимок. Выглядит так, будто ты развернулась за долю секунды до того, как был нажат спуск. Ты смахиваешь с лица прядь волос и смеешься; все в твоем облике смеется, все такое воздушное… Прошлой ночью, пока без остановки работал принтер, мне даже слышался твой смех, очень тихо, как дуновение ветра. И всякий раз, когда принтер вновь воспроизводил твое лицо, мне казалось, что смех становится громче и ближе, как будто ты была здесь, в этой самой комнате.

– Почему он выбрал ее, Кирстен? Может, она тоже кого-то ему напомнила, как я напомнила ее? Но тогда почему ей позволено было сохранить свое имя, а мне – нет? А может, он и вовсе знал ее?

Кирстен вздыхает.

– Возможно, она тоже была случайной жертвой, как и ты, оказалась не в том месте и не в то время. Думаешь, узнай ты причину, тебе стало бы легче? – Она качает головой. – После того случая на заднем дворе я тоже тысячу раз задавалась вопросом: почему я? Почему это произошло именно со мной? Я представляла, как этот человек заприметил меня еще в клубе. Возможно, он сидел в баре и улыбался мне, когда я подавала ему заказ. И, возможно, я улыбнулась ему в ответ в надежде на хорошие чаевые. Я практически убедила себя в этом, но, как ты знаешь, все было не так. Тип, который меня изнасиловал, даже не заходил в клуб. Никто не дожидался, когда закончится моя смена, и выслеживал меня. Я просто попалась ему по дороге домой, и, как установила полиция, он развлекался в другом клубе и был пьян.

– Да, знаю.

– Он мог в ту ночь повстречать кого угодно или никого. Но повстречал меня. Судьба… – Она пожимает плечами. – Иногда причины просто нет, Ясси. Иногда пути двух людей вот так неудачно пересекаются, и нужно принять это и попытаться жить дальше.

– Но твоего насильника поймали. У тебя была возможность спросить, почему он поступил так с тобой. Пусть ты и узнала, что никакой причины не было.

Я вытягиваю ноги и шевелю пальцами в толстых шерстяных носках. Чувствую холод в ступнях, холод во всем теле, и ничто не способно меня отогреть.

Мама, ты мерзнешь?

– Я не могу спросить его о том же, потому что он мертв. Я даже имени его не знаю.

– Полиция это выяснит.

– Знаешь, сколько времени полиция уже расследует это дело? И что бы они там ни выяснили, это так и останется предположением. Он мертв. Ты не понимаешь, Кирстен? Она была его изначальной жертвой, его причиной, его мотивом.

– Ясси…

– Как мне смириться с этим, если я даже не знаю причины всему этому?

Кирстен кивает в сторону стены.

– И ты полагаешь, в репортажах найдется ответ?

– Не знаю. Кажется, я просто хочу выяснить, кем она была.

Кирстен смеется. При этом я не упомянула, какое странное утешение я ощущаю в окружении твоих фотографий. Как они помогают переносить одиночество, потому что среди них я как будто не одинока. Ты пережила то же, что и я, нас двое. Ты меня понимаешь, Лена.

– Половина из этого все равно чушь. Подумай сама, Ясси. Про тебя пишут, что ты жила на привязи и ела из собачьей миски. И ты всерьез полагаешь, что прочтешь десяток статей о Лене Бек и будешь знать больше полиции?

– Вероятно, нет.

Кирстен обводит рукой комнату.

– Ты с тем же успехом могла бы расклеить заметки о своем деле, но не делаешь этого! Потому что знаешь, сколько там бреда.

– Да.

Кирстен качает головой и делает шаг к стене.

– Не надо! – вскрикиваю я, когда она выдергивает первую кнопку. – Пожалуйста, Кирстен. Они мне помогают.

– Нет, Ясси, от них только хуже. Тебе не выкарабкаться, если первое, что ты видишь по утрам, – вот это.

– Пожалуйста, – повторяю я.

Кирстен снова вздыхает и втыкает кнопку обратно.

– Ты регулярно посещаешь психотерапевта?

– Завтра позвоню ей, обещаю.

Кирстен опускает взгляд и потирает лоб. Затем вскидывает голову, словно вспомнила что-то важное.

– Ты сказала – комод. Второй ящик.

Маттиас

Вместо Герда у порога стоит Марк Суттхофф. Все происходит очень быстро. Я пытаюсь захлопнуть дверь, его нога вклинивается в брешь. За спиной кричит Карин:

– Маттиас!

Суттхофф в моем доме.

Суттхофф обнимает мою жену. Мою жену обнимает Суттхофф. Я стою в прихожей, словно в оцепенении.

– Что тебе нужно?

– Маттиас, прошу тебя, – снова Карин.

– Прошу прощения, что так поздно и без предупреждения, но я несколько раз пытался дозвониться, и никто не ответил.

– Мы отключили телефон, – объясняет жена, кладет руку ему на спину и ведет в мою гостиную. – Эти журналисты. Телефон звонил без умолку, просто невыносимо. Ты давно в Германии, Марк?

Я следую за ними, как неприкаянный пес.

– Только прилетел. В аэропорту взял машину напрокат и сразу к вам.

Марк Суттхофф снимает пиджак и бросает на спинку моего дивана, как будто у себя дома. Садится на мой диван, рука на подлокотнике, ноги небрежно скрещены. Отвечает моей жене, что выпьет воды, но и от чая не откажется, конечно, если это не создаст лишних хлопот. Моя жена – ах, Марк, да какие хлопоты – семенит на кухню, поставить чайник. Я стискиваю зубы.

– Мы давно собирались тебе позвонить, – кричит она с кухни.

– Но потом решили, что в этом нет надобности, – добавляю я, когда Карин открывает кран, и скрещиваю руки на груди.

– Да садись уже, Маттиас.

Суттхофф невозмутимо улыбается. Его темные волосы теперь короче, лицо чуть округлилось, да и вообще он выглядит полнее, чем в нашу последнюю встречу в полицейском управлении. В то время он был тощим и костлявым, отчего распухший, перепачканный кровью нос выдавался еще сильнее. Тогда в присутствии Герда он сказал, что не собирается выдвигать обвинений против меня, уверял, что понимает, в каком нелегком положении я оказался. Мне больше всего хотелось харкнуть ему в лицо, и заодно Герду, на которого это жалкое актерство произвело впечатление. В конечном счете Марк Суттхофф заработал на своем представлении семь тысяч евро.

– Спасибо, постою, – ворчу я.

– Как ты вообще поживаешь, Марк? – спрашивает Карин, возвращаясь с подносом.

Три чашки, мои чашки. Я всегда подозревал, что Карин поддерживала с ним связь, но ни разу не спрашивал об этом. В ответ она лишь принялась бы перечислять, сколько раз ей приходилось обращаться к фармацевту по моей милости, за опипрамолом и другими успокоительными.

– Да, Марк, – я улыбаюсь, – как твоя торговля машинами?

Мне давно известно из интернета, что по переезде во Францию он открыл школу актерского мастерства. Которая, впрочем, разорилась через несколько месяцев.