Книга Добрый доктор из Варшавы, страница 26 – Элизабет Гиффорд

И все это время из тюрьмы в конце улицы распространяется нестерпимая вонь. Выйдя из дома, Миша видит толпу перед тюремной стеной. Жара усиливается, зловоние становится невыносимым.

Внутри произошло что-то ужасное, и вот-вот все раскроется.

* * *

Ночью с лестничной клетки внезапно слышится шум и возня. Женщина плачет, кого-то тащат вниз.

– Это у Коэнов, – говорит Миша.

Соседей из большой квартиры на верхнем этаже выгоняют прямо на улицу.

Миша встает и проверяет, заперта ли дверь.

Утром на лестничной клетке они встречают взвинченную госпожу Еленюк с покрасневшими от слез глазами. Она хочет сказать что-то Мише на ухо. Он чувствует на щеке ее влажное дыхание.

– Знали бы вы, что творили в тюрьме эти евреи, – шипит она. – Груды трупов. Священник распят на стене. Эти евреи из НКВД убили тысячи невинных людей. Звери, они убили и моего родного брата. Теперь во Львове нет места евреям, – повторяет она, – нет места.

Она уходит. Лицо у Софии совсем белое.

– Это предупреждение? Что значат ее слова?

– Не знаю. Нужно выяснить.

Миша натягивает куртку.

– Не ходи. Это опасно.

– Опасно ничего не знать.

По улице Казимежа к тюрьме Бригидки движется разъяренная толпа, люди возбужденно переговариваются. Ночью на стенах домов появились плакаты. «Украина для украинцев. Долой Москву, поляков, армян и евреев». Он читает и не верит глазам. Неужели украинцы всерьез думают, что нацисты позволят им править страной самостоятельно, а сами удовольствуются лишь мягким ненавязчивым протекторатом?

Стоящие у ворот тюрьмы люди зажимают рты платками. Тяжелые дощатые тюремные двери широко распахнуты. Миша прикрывает лицо рукавом, чтобы не чувствовать вонь, и идет вперед. Ряды тел лежат во дворе под палящим солнцем. Женщины в летних платьях, мужчины в костюмах выносят из тюрьмы все новые тела, вынимая трупы из неглубоких могил во дворе. Вот госпожа Коэн с испуганным лицом смахивает веткой грязь с мертвого тела.

Миша смотрит вокруг, застыв в оцепенении. Несколько женщин в крестьянских платочках причитают над грязными, с провалившимися глазницами трупами.

Эсэсовцы стоят в тени, небрежно придерживая новенькие винтовки, а человек с желто-голубой повязкой на рукаве истерично кричит на женщину-еврейку. Он несколько раз ударяет ее, она съеживается и умоляюще просит о чем-то. Высокий офицер в безупречном кителе с белой окантовкой с силой бьет по лицу тяжелым металлическим прутом какого-то насмерть перепуганного еврея, бьет так, что кровь и куски кожи разлетаются в стороны.

Миша уходит от тюремных ворот. Воздух, казалось, накаляется от ярости. На улицах то и дело вспыхивают беспорядки. Жаждущие мести и крови местные украинцы свирепо набрасываются на евреев, которых гораздо меньше. Молодчики с желто-синими повязками бьют их палками, сбивая с ног. С какой-то женщины сорвали почти всю одежду и за волосы волокут по тротуару.

Прижатый толпой к стене, Миша проталкивается сквозь массу людей, чтобы добраться до дома. На него не обращают внимания. Все смотрят, как толпа удаляется от лежащего неподвижно на дороге человека, его темная кровь стекает в решетку на мостовой. На бордюре сидит обнаженная девочка-подросток, она что-то выкрикивает в ответ на издевательства толпы, а мать пытается натянуть на нее куртку. С других женщин, убегающих от толпы, тоже сорвали одежду, их толкают и пихают, лица их разбиты, из носа идет кровь.

Немецкие охранники равнодушно наблюдают за происходящим.

– Евреи-большевики это заслужили. Говорят, в их тюрьмах погибли три тысячи лучших украинцев. Попомните мои слова, пока не сдохнет столько же евреев, мы не остановимся, – говорит Мише какая-то женщина с горящим взором.

Миша вежливо кивает, выбирается наконец из толпы и идет дальше. Когда агрессивные молодчики оказываются далеко позади, он бросается бежать, моля бога, чтобы София никуда не вышла, а оказалась дома живой и невредимой.

Она открывает дверь сразу, как только снаружи слышится звук его ключа.

– Что случилось, Миша?

Он не хочет говорить ей, но она должна знать.

– Там расправляются с евреями, их убивают. Не могу даже рассказать тебе все, я видел избитую до крови женщину без одежды. Здесь больше нельзя оставаться, это опасно. Нам надо уехать, София.

– Но куда?

– Мы можем уйти только на восток, но немцы наверняка пойдут дальше, в Россию. Что, если пробираться на юг, в Сирию, Палестину, хотя это и опасно. Даже не знаю. Если мы вернемся на запад, в Варшаву…

– Мы едем домой.

– Но нам придется жить в гетто.

– По крайней мере, в гетто мы будем вместе, с семьей, с Корчаком и нашими детьми. Конечно, я слышала, что гетто почти как тюрьма, но посторонним вход туда запрещен, и люди там более-менее защищены. Да евреи и раньше жили в гетто.

Он качает головой, понимая, что другого выхода у них нет.

– Постараемся уйти до рассвета, тогда в городе тихо. Только ты уверена?

– Уверена.

Всю ночь город оглашают крики и выстрелы. На лестнице слышен топот ног, бегущих то вверх, то вниз. Миша пододвигает к двери сундук, а сам сидит на кровати, прислушиваясь к происходящему. Коэны люди обеспеченные. Наверху что-то постоянно роняют, передвигают, потом тащат вниз по лестнице. На заре наконец-то все стихает.

Следующие несколько недель немцы стремительно продвигаются на восток, и через город нескончаемым потоком идут немецкие войска. София с Мишей, оказавшиеся в прифронтовой зоне, затаились и ждут, когда можно будет вернуться в Варшаву. Как только немцы начинают устанавливать какое-то подобие порядка и пускают поезда, идущие через Варшаву, они решают ехать.

Они идут по темным улицам затихшего города, стараясь быть незаметными. Станция, однако, ярко освещена и уже переполнена людьми, которые теперь, когда Львов стал частью рейха и границы больше нет, пытаются попасть домой, в Краков или Варшаву.

Они уезжают из Львова, в сером рассвете мелькают огни в домах. Вдруг перед Мишей на мгновение возникает размытое белое пятно. Это лицо женщины, за которой гонятся молодые парни с палками. Кровь течет у нее из носа, вырванные волосы падают на землю, в глазах застыл ужас.

Нигде, нигде им не будет хуже, чем во Львове.

Он сидит лицом к востоку, там уже восходит солнце, его лучи пробиваются сквозь Мишины полуприкрытые веки. В Пинске скоро проснутся отец, Рифка и Нюра. Что, если немцам удастся дойти и до них? Мальчиком в Пинске он однажды видел, как гогочущие польские солдаты окунали еврейскую школьницу в водопойное корыто с ледяной водой и шутили, что крестят ее. Однако он и представить не может, что недавние ужасы во Львове могут повториться в его родном городе. Нет, во Львове происходило нечто из ряда вон выходящее, единичный случай, всплеск ярости и мести.