Онлайн книга «Собор. Роман о петербургском зодчем»
|
– Спасибо! – негромко произнес Огюст и добавил, глотнув воздуха: – Спасибо, дорогие вы мои! Тогда из заднего ряда по рукам пролетел медный поднос, перешел в руки одного из мастеров, в котором Огюст узнал уже Егора Демина, и тот, низко склонившись, протянул его главному. На подносе стоял высокий граненый стакан, наполненный прозрачной, как слеза, жидкостью, и лежали, аппетитно зеленея, два соленых огурца на широком куске каравая. – Вы с ума тут все посходили! – воскликнул, еще больше краснея, Монферран. – Да что ж это такое, а?! – Не побрезгуйте, Август Августович! От чистого сердца! – сказал Егорка и еще ближе придвинул поднос. Несколько мгновений главный смотрел на стакан, блистающий на подносе, как кристалл льда, потом махнул рукой: – А! Где ваша… Э нет… Где наша не пропадала! Он взял стакан, поднес его к губам и решительно запрокинул голову, залпом проглотив водку. – У-у-у-у-х! – взревели в восторге рабочие. А откуда-то сзади молоденький позолотчик, месяц назад принятый на строительство, тоненько, очень слышно в наступившей на миг тишине пропищал: – Да врете вы все, что он француз! Русский он! Толпа разразилась хохотом. Монферран смеялся со всеми вместе, чувствуя, как жар разливается по его телу и приливает к щекам. А в это время Максим Тихонович водрузил перед ним какой-то ящик и на него поставил картонную коробку. – А это вот вам от меня ко дню рождения. Примите без обиды. Огюст снял с коробки крышку. Под ней оказалась деревянная фигурка размером в полвершка. Он нагнулся, чтобы лучше ее разглядеть, и тут же, неистово расхохотавшись, едва не свалился с ног. На ящике стоял он сам, в любимой своей позе, чуть расставив ноги, наклонив набок голову, отведя в сторону изящным и надменным жестом левую руку и опираясь ею на тонкую трость. Правая рука была приподнята; и на ладони, как на площадке, красовался крошечный собор, который он придирчиво рассматривал, немного искривив губы, нахмурив брови, сощурив глаза. – А-ах, разбойник! – хохотал Огюст, вытирая платком слезы. – Ах, виртуоз, колдун! Убил! Без ножа зарезал! Ну и умница! Потом он уже и сам не мог вспомнить, в какой момент руки рабочих подхватили его и, высоко подняв над головами, понесли в собор. – Пустите! – хохоча, кричал им Монферран. – Пустите же, господа, это, в конце концов, неприлично! Кому я говорю! Когда час спустя на строительство явился за поручениями Алексей, Огюст велел ему бежать поскорее домой и взять из его секретера все наличные деньги, что в нем были. – Посчитай, чтобы всем было по полтине серебром, понял, всем рабочим и мастерам. Не хватит, лети в банк, и чтоб вскоре тут был! Мастерам, смотрителям и помощникам художников он отдал распоряжение, получив деньги, отрядить посыльных от каждой артели за водкой и, распив ее за обедом, все работы немедленно прекратить. – Отдыхайте сегодня, черти! – сказал он рабочим. – Раз уж вам пришла охота меня поздравлять… Сам он, как всегда, проверил все, сделанное накануне, спустился в подвал, чтобы взглянуть на установку калориферов, потом распрощался со всеми и вместе с Алексеем укатил в Академию, чтобы навестить мозаичные мастерские. Домой он вернулся в шестом часу и увидел в гостиной две корзины с цветами и несколько разбросанных по столу конвертов. – Цветы от Академии и от Комиссии построения, – пояснила Элиза. – А писем я еще не смотрела, мой дорогой, все время что-то мешает сегодня. То кто-нибудь приходит и тебя требует, то вдруг явился учитель из гимназии жаловаться на Мишу – он подрался там с кем-то из учеников. Ни Алеши, ни Ани дома не было, пришлось мне говорить с ним… Ты поговори с Мишей, он раньше никогда ведь не дрался. – Поговорю, – пообещал Огюст. – А письма давай мне, я сейчас сам посмотрю их, а ты последи, чтобы ужин не запоздал. Он собрал конверты и прошел с ними в кабинет. Поздравлений было много. Последним Огюст взял узкий голубой конверт с итальянским штемпелем и, глянув на него, удивленно подумал: – Это еще кто? И тут же нахмурился. Он узнал знакомый ему почерк Карла Брюллова. С чего вдруг Брюллов написал ему? Архитектор вскрыл конверт. К его удивлению, письмо было написано по-русски. Милостивый государь Август Августович! Примите мой нижайший поклон и мои самые искренние поздравления по случаю дня Вашего рождения! Пораженный этими словами, Монферран дважды их перечитал. Брюллов его поздравляет?! Помнит день его рождения?! Он стал читать дальше. С глубоким огорчением вспоминаю я наше с Вами холодное прощание и думаю, как жаль, что наше примирение не было полным и мы расстались, питая друг к другу неприязнь. Ныне, спокойно вспоминая и оценивая все произошедшее, я чувствую себя виноватым перед Вами и прошу прощения за ту дикость, что произошла шесть лет тому назад. Иным словом не могу означить происшедшего. Будьте же великодушны, не вспоминайте зла – я был ослеплен ненужной яростью и обуреваем упрямством, а чувства сии – плохие советчики. Не усмотрите фальши и корысти и в еще одном моем признании: я понимаю теперь, что был неправ и в оценке Вашего собора. Оказавшись вновь в Италии, многое пережив и перечувствовав и как человек, и как художник, я многое переоценил и в итальянском искусстве и сумел теперь связать его с искусством нашим и понять, сколь мало мы еще достигли высоких тайн наших предшественников. Но постижение оных – в вечном стремлении вперед. Санкт-Петербург – город, которому предстоит долгие столетия быть одним из прекраснейших городов мира, и таковым он стал и останется, ибо его облик, его архитектура не похожи ни на какие другие. И строить в нем по-старому нельзя, а по-новому можно лишь лучше, чем по-старому. Ваш собор более всех других подходит к суровым, гордым и изысканным чертам этого города, европейского города русских. Я закрываю глаза и вижу над светлым сиянием и мощью Невы золотое сияние и мощь его купола. Он прекрасен. И я горд оттого, что участвовал в его создании, хотя тогда и не сумел его правильно оценить. Благодарю Вас! Ах, Август Августович, как хочется мне приехать на его открытие, поздравить Вас, пожать Вам руку. Но, наверное, не судьба. Здоровье мое неважно, я становлюсь совсем плох и боюсь, что мне уж не видать Петербурга… Напишите же мне, если пожелаете, как идет строительство, вернее, уж не строительство, а оформление, как там дела? Мне здесь работается хорошо, замыслил я одну грандиозную картину, но сумею ли закончить, Бог весть: все дело портит никудышное мое здоровье. Желаю в день Вашего рождения, чтобы мечты Ваши исполнились, чтобы друзья были Вам верны, а враги Вас боялись. |