Книга Собор. Роман о петербургском зодчем, страница 166 – Ирина Измайлова

– Я хотел вам днем показать, да вы ушли… Я сделал специально ко дню вашего рождения…

– Что сделал, Миша? – Огюст в недоумении смотрел на мальчика.

– Вот это сделал.

Он отошел в глубину дворика и указал рукой на что-то, заслоненное круглой башней.

Монферран обошел башню, посмотрел и ахнул: между высокими ящиками, в которых спрятались на зиму античные статуи, за голыми кустами сирени, возле самой стены дома, стояло будто возникшее по волшебству удивительное сооружение… То был маленький дворец высотою в рост человека, с ажурными арками, со стройными башенками и крошечными флюгерами, с пандусом, увенчанным резной балюстрадой, с лепными наличниками окон.

Сказочная, дивная фантазия, изящнейшая смесь барокко и готики.

В свете фонаря и непогасших еще окон первого этажа стены маленького дворца мерцали белым мрамором, и, очарованный этим мерцанием, изумленный самим появлением здесь этого чуда, Огюст не сразу понял, что это не мрамор, а снег…

– Это ты построил? – Архитектор круто повернулся к Мише.

– Я, – ответил мальчик. – Вам нравится?

– Ты сам это построил? Тебе никто не помогал?

Миша улыбнулся своей обычной доверчивой улыбкой:

– Я построил это сам. Но по вашему проекту, Август Августович.

– По моему?! – проговорил в изумлении Монферран. – Мишель, ты что-то спутал…

– Да это же из альбома вашего! – обиженно воскликнул мальчик. – Из того, что вы мне подарили… Помните? Вы ездили с ним по Италии. Там есть у вас рисунок, он называется «замок-мираж»… Ну помните?

– Помню. – Огюст действительно вспомнил свою юношескую фантазию, запечатленную в старом альбоме, и с новым интересом всмотрелся с Мишин замок. – Да, да… Но постой-ка, Миша… Ты ведь сильно изменил его. Или нет?

Миша покраснел:

– Да… Я сделал арки тяжелее, колонны толще. Но… иначе не выходило из снега.

– И ни из чего бы не вышло! – расхохотался архитектор. – Ни один материал не выдержал бы, будь все так, как я там нафантазировал. Я рисовал, еще не представляя своей фантазии в камне, а ты вот представил… И вышло лучше и красивее. Умница!

Миша совсем смешался:

– Вы смеетесь надо мною, Август Августович!

– Да нет же, чудак! Спасибо тебе! – Огюст обнял мальчика за плечи. – Ты радуешь меня… Ну что же, значит, будешь архитектором.

– Да? – Миша весь задрожал от восторга. – Так вы верите, что буду? И учить меня станете?

Монферран развел руками:

– Ну… Не обещаю. Начну. А уж продолжит кто-то другой, мой мальчик. Архитектуре, я говорил тебе это, учатся всю жизнь. И зрелость приходит тогда, когда по обычным понятиям начинается старость. И все лучшие годы молодости, зрелости проходят в одном нескончаемом учении, тонут в разочарованиях, омрачаются поражениями. Готов ли ты ко всему этому?

– Готов, Август Августович. – Миша говорил так серьезно, что на минуту перестал быть похожим на ребенка и стал непонятно взрослым. – Да, я готов. Но только вы уж учите меня подольше!

Огюст рассмеялся:

– Не хочешь, чтобы я умирал?

– Не хочу! – упрямо бросил Миша.

– Однако же… Да впрочем, постараюсь, – продолжая обнимать его, Огюст любовался снежным дворцом и прекрасным почти греческим профилем мальчика на фоне дворца. – Ты будь спокоен, Мишенька, в ближайшие семь лет я едва ли умру. А там как Бог даст… А ты, будь добр, зарисуй свой дворец и подари мне, хорошо? Не то снег ведь растает… Зарисуешь?

– Хорошо, – пообещал Миша. – Обязательно. А сейчас вы идите спать… Вы устали сегодня, наверное. Не ходите в библиотеку!

– Не пойду! – расхохотался Огюст и, не выдержав, поцеловал Мишу в лоб. – Честное слово, не пойду. Покойной ночи, господин архитектор!

– И вам…

На другой день, отправившись с утра в собор, Монферран пробыл там до обеда. Злополучные леса разобрали при нем, собрали снова и принялись за починку поврежденной балюстрады иконостаса.

Успокоившись насчет вчерашних неприятностей, Огюст решил к обеду явиться домой и в половине второго вышел со строительства.

Погода была в этот день такая же морозная и ясная, как накануне. В холодном голубом небе стояло холодное солнце. Снег казался разостланным по тротуару и мостовой чистым белым шелком. Он слегка скользил под ногами и не поскрипывал, а словно тихонько вздыхал от каждого шага.

Площадь была пустынна. Перед Мариинским дворцом, чудесным созданием Штакеншнейдера, не было в этот час ни одной кареты. Словно радуясь этому, дворец весь улыбался, его розовые стены и белые колонны светились в морозном воздухе.

Навстречу архитектору со стороны набережной ковылял какой-то старик в длинном пальто, с массивной палкой, на которую он почти ложился при каждом своем неверном шаге.

Когда Монферран поравнялся с ним, старик вдруг оступился, и Огюст едва успел подхватить его под локоть и поддержать.

– Благодарю! – слабым хрипловатым голосом пробормотал старик, кажется, с каким-то акцентом.

– Не стоит, сударь!

И архитектор повернул на набережную Мойки, но вдруг его догнал изумленный и почти испуганный возглас:

– Огюст!

Он поспешно обернулся. Старик стоял в нескольких шагах от него, всем телом подавшись следом за ним, одной рукой вцепившись в палку, другую вытянув вперед. Его растопыренные пальцы дрожали.

Монферран с изумлением всмотрелся, пытаясь понять, кто же этот человек, который окликнул его по имени…

Лицо, желтеющее под лисьей шапкой, показалось ему совершенно незнакомым. Впалые морщинистые щеки, сухие губы, острые и вместе с тем безвольные складки возле рта. В провалах глазных впадин, между тяжелыми морщинистыми веками и синими водянистыми мешками – тусклые слезящиеся глаза, которые некогда были черными, теперь же сделались зеленоватыми, будто выцвели и полиняли.

Архитектор молчал, не зная, как обратиться к незнакомцу.

– Ты не узнаешь меня, Огюст? – спросил старик по-французски.

– Нет, мсье, – покачал головою Монферран.

– Неужели от меня совсем ничего не осталось? – В хриплом голосе старика послышалась обида. – Ну приглядись!

Он что есть силы надавил на свою палку и почти до конца выпрямился, став сразу много выше Огюста. И в этот миг в его изможденном лице, в изуродованной подагрой фигуре воскресло отражение былого изящества и тонкой, почти царственной красоты. И тогда потрясенный Монферран отшатнулся и вскрикнул, не веря себе:

– Антуан?!

Модюи тихо печально засмеялся, снова припадая к палке.