Книга Собор. Роман о петербургском зодчем, страница 71 – Ирина Измайлова

Потом, когда он очнулся, откуда-то из глубины его сознания вдруг прозвучал тот самый голос, который когда-то он услышал, умирая в далекой итальянской долине. И теперь в этом голосе звучал гнев:

– Ах ты, жалкий трусишка! Заносчивый гордец, обидчивый себялюбец! Как ты смеешь посягать на то, что уже не принадлежит тебе?! Ты не прошел еще и четверти пути, не изведал настоящей борьбы, и первое же поражение раздавило тебя как букашку! Но тебе слишком много дано, чтобы ты имел право так скоро признавать себя побежденным.

– Кому сколько дано, знает только Бог! – прошептал Монферран.

– Да, так и не гневи Его! Вставай, трусишка, собери чертежи, приведи себя в порядок и отдохни от мыслей, не то все: и силы, и воля уйдут в нервы, станешь психопатом, а не строителем. А все еще только начинается!..

Огюст медленно привстал с ковра.

– Я схожу с ума! – прошептал он и, поспешно поднявшись на колени, стал собирать бумаги.

Вошел Алексей с чашкой чая.

– Август Августович, вы что же на полу делаете? – испугался он.

– А то ты не видишь? – не поворачивая к нему головы, отозвался Монферран. – Видишь, чертежи развалились. Поставь чай на стол да снеси-ка это все в кабинет.

Допивая чай, он посмотрел на часы. За весь вечер они почему-то ни разу не попались ему на глаза, хотя стояли как раз на проклятом камине… Золоченые стрелки показывали половину девятого.

«Какого лешего Бетанкур приказал завтра принести ему исправленные чертежи?! – зло подумал Огюст. – Ведь говорили мы с ним почти перед окончанием службы… Разве что всю ночь с ними возиться, да и то не успеть. Стоп! Но сегодня суббота… Завтра – неприсутственный день. Что он, с ума сошел, что ли? Забыл о времени, так же как и я… Говорят, и у него большие неприятности… Говорят, он теряет расположение государя…»

Подумав это, он не испытал ни злорадства, ни, напротив, сострадания к человеку, которой прежде столько помогал ему. Просто мелькнула и улетела мысль.

– Алеша! – крикнул архитектор, поленившись протянуть руку к колокольчику.

Алексей, как всегда, вошел тотчас же.

– Посиди здесь, Алеша, – сказал Огюст. – Тошно одному. Моей милой супруге мое общество, кажется, окончательно надоело. Она опять проторчит у полковничьей жены и явится домой в половине десятого, с блеском в глазах, с румянцем, и слегка запыхавшись, будто торопилась… Еще бы! Терпи тут мои огорчения. А там весело!

– Будет вам! – вдруг с упреком произнес Алексей и посмотрел на архитектора взглядом, от которого тот вспыхнул.

– Что значит «будет»? – резко спросил Огюст.

– Будет ее винить! – Голос слуги задрожал. – Как вы можете? Элизу Эмильевну!.. И еще супругой ее называете! Разве она вам жена?

Огюст вздрогнул, едва не выронив чашку. Румянец на его щеках стал еще ярче.

– Та-ак! Она тебе рассказала?! Да?

Алеша резко шагнул к столу и проговорил непривычной скороговоркой, прямо глядя в глаза хозяину:

– Ничего она мне не рассказывала! И никому… Разве она о вас где-то когда-то скажет хоть одно слово плохое? Что вы! Да только я не дурак последний! А за столько-то лет догадался бы и дурак. Фамилия у нее не ваша, ваших гостей она сторонится, как зачумленная, прячется от них. Письма из Парижа приходят только на ваше имя, будто ее и нет. Я давно понял, что вы не венчаны.

– Не твое дело! – в ярости закричал Монферран, вскакивая.

– Само собой, не мое. – Алексей странно покривился, будто ему больно было говорить. – И вам, барину, ясное дело, на простой жениться стыдно. Мало ли кто что из светских скажет! Как же – циркачка! Спаси Бог от лишнего шуму, когда и так шумят…

– Ах ты, скотина проклятая! – вскрикнул Огюст и замахнулся с такой силой, что чуть не вывернул себе плечо.

Алексей стремительно выпрямился, впервые в жизни Монферран увидал в глазах его чудесный гневный огонь.

– Ударьте меня, ударьте! – воскликнул слуга. – Что-то давно меня не бил никто!

Рука Огюста опустилась и повисла, будто тряпочная. Он отвернулся, тяжело дыша, потом опять упал на стул, низко опустив голову. Его губы дрожали, как ни старался он унять их дрожь.

– Август Августович! – через несколько мгновений произнес Алексей. – Вы простите меня, дурака! Простите!

– Это ты прости меня! – чуть слышно выдавил из себя Огюст. – Не понимаю, как я мог? Но ты тоже хорош… Рожей своей прямо в мою постель лезешь! И откуда ты знаешь, что Элиза из цирка?

– От нее и знаю. – Голос Алексея вдруг выдал какое-то скрытое напряжение. – Она мне говорила, что вы ее в цирке и встретили… видели то есть… на лошади.

– Нет! – Монферран покачал головой, рассыпав по лбу свои упрямые кудри. – Нет, это она тебе не то сказала, Алеша, совсем не то… Ну-ка сядь, я тебе расскажу, как мы с нею познакомились.

И он рассказал слуге о долине итальянской реки, о сражении, о поляне с разбросанными по ней телами убитых, о сумасшедшем южном солнце, которое тогда сжигало его воспаленный бредом мозг, о маленькой всаднице, прискакавшей искать его, живого среди мертвых, о бессонной ночи возле костра.

– И уже потом, через семь лет, я встретил ее в цирке, – закончил он свой рассказ.

– Во-от оно что! – прошептал совершенно потрясенный Алексей. – Вот она с чего такая… Но я ж не знал… извините!

– А я думал, ты хуже упрекнешь меня, когда узнаешь, – удивленно проговорил Огюст.

– Что вы, нет! – замахал руками Алеша. – Я, выходит, вовсе не то думал. Я не знал, кто она вам. Думал, полюбовница…

Он хотел сказать еще что-то, но тут дверь отворилась и вошла Элиза, придерживаясь рукою за косяк двери и как-то странно, косо ставя левую ногу.

В тот момент, когда она входила, ее лицо было напряжено, губы стиснуты в волевом усилии. Но, увидев, что на нее смотрят, она тотчас виновато улыбнулась:

– Добрый вечер. Прости, я поздно, Анри… Мы долго занимались.

– Что с тобой? – Он вскочил и ринулся к ней. – Ты что это, хромаешь?

– Я ушибла ногу, – жалобно сказала она. – На лестнице… Упала и ужасно расшибла колено. Пожалей меня, Анри, поцелуй, не то будет долго болеть…

И когда он подошел к ней, она вдруг с бесконечной усталостью склонила голову в мокрой от дождя шляпке-кибитке ^[42] к нему на плечо.

Следующий за этим воскресный день Монферран решил целиком посвятить злополучным чертежам.

Девять чертежей, которые он испортил, относились к срочному заказу двора, то были приложения к расчетам неких арочных перекрытий и сводов для дворцовых построек в Павловске.