Онлайн книга «Сними обувь твою»
— Господи! — крикнул Генри. — Она сломает себе шею! Вне себя он кинулся, чтобы схватить лошадь под уздцы, но было уже поздно. По счастью, изгородь только недавно подстригали, а конь был чистокровный. Он сделал великолепный прыжок и перемахнул через препятствие, не задев ни единиц веточки, Глэдис держалась в седле прямая, как стрела, стройные ноги крепко охватили бока лошади, волосы, совсем золотые на солнце, развевались, точно знамя: она карьером проскакала круг по полю, на обратном пути умелой рукой придержала коня и легким галопом въехала в распахнутые ворота, сверкая все еще сердитыми глазами. — Ну, папа. уходит у меня душа в пятки? Тут она увидела мать. Миссис Джонс, на негнущихся ревматических ногах выбежавшая из дому, стояла на коленях подле Беатрисы и подносила к ее губам стакан. — Приподнимите ей голову, сэр. Ну вот, она приходит в себя. Попробуйте, отпейте глоточек… Да простит вам бог, мисс Глэдис. Девочка соскользнула с седла и бегом кинулась к матери, в лице у нее, как и у той, не было ни кровинки. Но Генри слишком перепугался, чтобы быть милосердным, — он схватил ее за плечо и отшвырнул прочь; впервые в жизни он поднял на нее руку. — Будь ты проклята, девчонка, ты убила свою мать! — Нет… нет! — Беатриса, задыхаясь, протянула руки, — Не пугайся… Глэдис… С минуту Глэдис смотрела на нее полными ужаса глазами, потом с громким рыданием повернулась и побежала в дом. Генри опустился на подставку, прижав руку к груди. Он сильно располнел за последние годы, и сердце у него тоже пошаливало. Двадцать минут спустя Беатриса постучалась в запертую дверь спальни. — Это я. Открой мне, девочка. Все еще заливаясь слезами, Глэдис отворила дверь и в отчаянии припала к груди матери. — Мама… мама, прости меня. Я больше никогда не буду. Они сели, обнявшись. — Не плачь, родная. Я знаю, ты не хотела причинить нам боль. Просто ты вышла из себя и не успела подумать, что делаешь. Глэдис прижимала к глазам скомканный, насквозь мокрый платок. На нее жалко было смотреть. — Я просто дрянная девчонка. Я так виновата… Ужасно виновата. Но папа сказал, что у меня душа в пятках. Еще две слезинки покатились по ее распухшему носу: в ней боролись раскаяние и негодование. — Он не должен был так говорить, мама. Это несправедливо. — Да, дорогая. Но и с твоей стороны было несправедливо сказать, будто я никогда ему ничего не говорю. Девочка подняла глаза. Что-то новое появилось в ее лице, кроме покорности и еще не утихшего возмущения. В эту минуту она казалась не по-детски мудрой. — Даже если б это и было правдой, — мягко продолжала Беатриса, неужели, по-твоему, это великодушно — сказать ему такое при всех? — Так ведь… по-моему… Мама, но неужели и ты думаешь, что я трусиха? На этот вопрос надо было ответить с исчерпывающей полнотой. — Ничего подобного мне никогда и в голову не приходило, — серьезно ответила Беатриса. — Я всегда считала, что храбрость моих детей — это нечто само собой разумеющееся. Но если ты прибегаешь к столь сильным средствам, чтобы доказать такую простую вещь, я, пожалуй, начну сомневаться. — Нет, мамочка, не надо! И неужели ты думаешь, что я нарочно обидела папу? — Нет, я никогда не считала тебя бессердечной; а вот логики у тебя, к сожалению, не хватает. По-твоему, это очень жестоко пугать лисицу, когда люди вздумают поохотиться, а сама ты до полусмерти напугала родителей, когда тебе вздумалось пустить пыль в глаза. — Я не пускала пыль в глаза! — Нет? Ни чуточки? У тебя и в мыслях не было, как ты будешь великолепно выглядеть, когда перелетишь через изгородь всем на удивленье? — Ну конечно… Глэдис вдруг хихикнула. Ей было несвойственно долго пребывать в унынии. — А как это было чудесно! Он и правда летел совсем как птица. Мама… Она вдруг выпрямилась: блестящее будущее внезапно открылось ей. — Как по-твоему, когда я вырасту, я смогу участвовать в скачках? — Ну разумеется, нет. Так что лучше выбрось это сейчас же из головы и поищи какой-нибудь другой способ пугать людей, если тебе это уж так необходимо. — Но Дик ведь собирается скакать, как только ему исполнится двадцать один. Он сам сказал. И Фредди Денвере тоже… — Они мальчики. — Ну и что же? А почему им можно, а мне нельзя? Я лучше их езжу верхом, гораздо лучше. Почему нельзя?.. — Потому что девочкам не позволяют много такого, что можно мальчикам. — Но почему? Почему все самое интересное только мальчикам? Это несправедливо, мама. Почему так? Беатриса тщательно обдумала ответ: — Мир не мною устроен, девочка, и женскую долю тоже не я придумала. Раз уж ты меня спрашиваешь, могу тебе сказать одно: будь моя воля, я бы все устроила по-другому. Но мир таков, как он есть, и в нем нам приходится жить. Бог, вероятно, знает, что делает. С неожиданной горечью она прибавила: — Во всяком случае, он делает, что хочет. Она тут же взяла себя в руки. Детям таких вещей не говорят. Глэдис серьезно смотрела на нее. — Артур… — начала она и умолкла. — Да? — Нет, ничего. Про душу в пятках… Потому я так и разозлилась. Папа сказал про меня, а думал про Артура. — Папа знает, что Артур не трус. — А Артур нет. — Что нет? — Не знает. Он думает, что он трус, и Дик тоже так думает. Я потому и взбесилась, что это неправда. — Конечно, неправда. Мысль Глэдис так усиленно работала, что она даже нос наморщила. — Мама, помнишь, миссис Джонс обварила ему ногу кипятком? — Помню. Он держался очень мужественно. — Но ведь он только притворялся, что ему это нипочем, чтобы она перестала плакать. А на самом деле ему было ужасно плохо. — Ну конечно. Всякому было бы плохо. Сильные ожоги очень болезненны. — Так вот, понимаешь… То же самое и когда опасно… когда по-настоящему весело. — Например? — Ну когда стреляют, или гроза, или надо скакать без седла, или пройти в лунную ночь по карнизу. Он все это может, но ему от этого только тошно. Странно, правда? Ему от этого ни капельки не весело. |