Онлайн книга «Холм псов»
|
– Ты грозишь мне не от своего имени, – сказала я. Он не ответил. – Зачем ты вообще мне это сказал? – спросила я. – Потому что у меня есть дети. – Тогда почему, твою мать, ты только сейчас это делаешь? – Потому что у меня есть дети. – Понимаю, но… – Да мне до жопы, что ты понимаешь, а что нет. Отвали. Это не закончится, – сказал он и сбросил звонок, кем бы ни был. Я позвонила Яцеку, главному редактору, и рассказала ему обо всем. Сказала, что вышлю ему все, что у меня накопилось. Предварительную версию статьи, заметки. Он ответил, что – да, конечно, но они все равно ничего не напечатают, пока у меня не будет источника, который все это сумеет подтвердить, в противном случае – могу идти с этим в «Факт» [35]. Я спросила, мог ли он хотя бы глянуть на материалы. Он боялся. В конце концов я все же не отослала их ему. Кроме меня материалы о Клубе Винни Пуха были только у Него. Я передала их Ему где-то с месяц назад; попросила, чтобы Он их проглядел. Он сказал лишь, что свяжется со мной, но сказал то же, что и редактор: что у меня должны быть подтверждения. Впрочем, что бы Он тогда ни сказал, нынче я не желала и не могла с Ним связываться. Я открыла ящик. Вынула таблетку. Запила мелиссой, а потом кофе. Запустила компьютер, начала писать бессмысленные предложения, которые были чем-то вроде эпилога, плохими стихами и прощальным письмом. Через какое-то время оставила это. Таблетка подсластила кровь и выровняла дыхание. Некоторое время я просто смотрела на несвязные фразы в редакторе текста, на забитую бумагами полку. И тогда в комнату вошел Миколай. Был подшофе, но не с копыт. Я хотела отчитать, но даже не знала, который час. На короткий момент дверь оставалась открытой, и тогда в комнату влетели вопли его отца. Он затворил дверь и оперся об нее. Смотрел на меня. Спросил: – Чего он так кричит? – На Йоасю. Должна была вернуться в двадцать два, а теперь – одиннадцать. Он пожал плечами. Открыл дверь и еще немного послушал. – О’кей. Возвращаемся. Через неделю-две. – Не понимаю. Почему – тогда? – спросила я. – Потому что придет наличка, – ответил он. – Какая наличка? – спросила я. – Наличка за книжку. Аванс. – Не делай этого. Не бери денег от издательства. Не нужно больше, прошу. От такого больше вреда, чем пользы. Он подошел и ухватил меня за талию, пытаясь поднять. Сделал мне больно. Я легонько ударила его по голове. Он послушался, отошел. – Ты хочешь вернуться. Ты страдаешь. Мечешься. Я это вижу, – сказал он, нащупал рукой край стула, придвинул его, сел. – Да, хочу, Миколай, но стоит быть реалистами, у меня нет никакой работы, негде ее найти, все забито, мне придется возвратиться и работать в Rossmann [36],– сказала я. – Это я пойду работать в Rossmann. Охранником. Буду всех лупить. До крови. И у нас будет дармовая туалетная бумага, – пробормотал он и лег рядом, словно стул приказал ему с себя сойти. – На этот раз я не завалю дело. – Миколай, тут проблема не в том, завалишь ты дело или нет, – соврала я. Он что-то проворчал, я не поняла, что именно. – Только не пей завтра с Гжесем, прошу. Но он уже не слышал, потому что мгновенно заснул, словно кто-то отключил ему все чувства. – Отчего ты говоришь, что Зыборк – ад для женщин? – спрашиваю я у Агаты. Мы стоим перед больницей. Пока не входим внутрь. Курим и смотрим на здание, на бетонный параллелепипед, пристроенный к дому на несколько десятков лет его старше, к довоенному, четырехэтажному, из красного кирпича. Каждое окно там светится чуть другим оттенком, от теплого, мочевато-желтого, до бледного, стерильно-белого. Словно каждый вид болезни и смерти имеет свой световой код, свое обозначение. Когда я отворачиваюсь, по другую сторону улицы, на вершине холма, вижу темный контур замка. Его башни выглядят как большие выбитые зубы мертвого чудовища. – Для женщин – всюду ад, – она улыбается, выпускает дым. – Святая правда, – отвечаю я. Когда Агата улыбается, ее лицо раскрывается и делается теплым, превращается в маленькое, пепельное солнце. В ней находит свое место множество дел, которых я пока что даже не могу себе вообразить. Мне всегда казалось, что она просто уставшая, жесткая, не слишком симпатичная женщина, которая выглядит как сестра шведского крестьянина и особо не желает со мной разговаривать, потому что я – из Варшавы. Люди из Варшавы убеждены, что людей из Варшавы везде ненавидят. Живут с синдромом осажденной крепости. – Но Зыборк специфичен, – говорит через миг Агата, глядя в разноцветные окна. – Почему специфичен? – Не знаю, может, на самом деле он и не специфичен, может, я просто тут родилась и безвыездно живу, а на самом деле – всюду одно и то же. – Каждый город – специфичен, – говорю я. – Если каждый специфичен, то везде – одинаково, – отвечает она, и теперь смеюсь я. – Есть пара мужиков, которые всегда управляли Зыборком. Их отцы управляли Зыборком. Их сыновья станут управлять Зыборком. И они всегда делали тут, что хотели. В один год кто-то из них – мэр, другой – советник, третий – директор. А потом меняются. Бернат был одним из них, и он единственный не боялся Кальта. – Кальта? – спрашиваю я. – Это такой бандюк. Сукин сын, похуже каждого из них, – пожимает плечами Агата. – Но неважно. Они все всегда договаривались. А если не договаривались, то город знал. Их дела всегда были важнее прочих. – А их жены должны были стоять рядом и не отсвечивать? – Их жены – всеобщее посмешище. Весь город знает, кто из молодых потаскушек наставляет им рога. Весь город смотрит на их деньги и придумывает легенды об этом бабле. Комментируют, как они одеваются в церковь. Смеются, когда они толстеют или стареют. Ты бы хотела стать посмешищем, Юстина? – спрашивает она. – Жена Берната – одна из них? – отвечаю я вопросом на вопрос. – И не худшая. – Но это ведь жены всех, кто в первых рядах, если я верно понимаю, – смотрю на нее, а она отводит взгляд, только шлет загадочную улыбку в сторону черных зубов замка. – Каждая женщина в Зыборке ходит под мужиком, словно под крестом. – Ты тоже? – не могу удержаться, мои зубы не успевают прикусить язык, клацают друг о друга. |