Онлайн книга «Домовая любовь»
|
Буйка красивая: крупная и лохматая. Она отказывает, не хочет замуж, любит хозяйствовать одна-сама, любит одна-сама бытовать, любит одна-сама домолюбить. Старшие деды, как нравы оскалились, давно на неё заточились, думают выдать насильно, уплотнить или выселить. А может, и найти, к чему придраться, и отправить Буйку в Пустой дом. Но всё не доходят лапы да больно хлопотно: Буйка – вредная, здоровая, громкая, хозяйство её бедное, но хозяйничает тщательно. Бытует сердцем, хоть и неродная. А теперь и вовсе карантин, и многие старшие родные, и нестаршие, и неродные устали от людей. И уехали из Москвы. А Буйка осталась. 2. Если бы мой дом помещался в лапы, то я бы затискала его до полужизни. Мой дом большой, в нём – целых 38 квадратных метров: две комнаты, кухня, ванная, туалет, лоджия и хорошенькая кладовка. Семь раз в день я прохожусь по нему дозором, оглядываю и обнюхиваю каждый угол. Мышей съедаю, пауков сгоняю, пыль хвостом вытираю (но только там, куда нипочём не долезть хозяйке). Обнимаю стулья и табуретки, целую стены, двери и дверцы, иногда отдельные вещи. Тштштштштшттштшт – это закипает электрический чайник. Ещё я слушаю – постукивание по клавиатуре, пиканье сообщений, жужжание электрической кофемолки, заокные крики и машинные рыки, журчание унитаза, бормотание застенного радио, подвывание и постукивание стиральной машины и, конечно, жиличкины движения. Если застыть на месте и дышать потише, то можно услышать этот звук домашней тишины, собранный из текущего в проводах электричества и общего гула всех людей на свете. Хвост, чтобы не мешался, ношу в кармане шушуна. Достаю, чтобы смахнуть пыль с книжных страниц, снять паутину с углов или погнать паука. Чтобы не споткнуться в длинной юбке, когда надо лазить, затыкаю её в борты сапожных тапок. Получаются широкие штаны. Волосы собираю в косы, иногда в три, иногда в пять, иногда в десять. Количество кос зависит от грусти. Чем мне грустнее – тем больше кос. Волосы достают мне до конца спины и состоят из толпы разноцветных прядей: рыжих, седых, чёрных, пепельных, соломенных и коричневатых. Иногда проступают красные, зелёные и синие. На всём моём теле шерсть пепельного цвета. На морде серый пух. Волосы расчёсываю раз в четыре дня, шерсть на теле – всегда после помывки, то есть еженедельно. Чистотень – моя обязательность. Другие моются раз в полгода. Это не годится. В доме начинает пахнуть – это безобразно. Жильцы принимаются поднимать полы, выбрасывать нужные вещи, лить одеколон по углам, ещё они бродят, двигают носами и думают о переезде. А всё потому, что кто-то давно не мылся и воняет, почти как проклятый кот. Я пахну, по-чти как помытый человек, потому что одалживаю у жилички шампунь и гель для душа с экстрактом пиона или ванили. У меня кривоватые нижние лапы, и я немного переваливаюсь при ходьбе, но это ничего, зато я красиво танцую. Я Буйка великолепная! Разноцветная, сильная и ловкая, ушастая и хвостатая, буйная и храбрая, красивая и вообще. Дом со мной как за крепостной стеной. Мои крепкие когти никогда не выпустят обязанностей и долга. Домовою, домомою, домопою, домохраню, домолюблю! 3. Я и её видеть не видывала, слыхом не слыхивала, нюхом не нюхала, не знала, не жалела. Она уходила в девять, приходила в девять, иногда позже. Тушила овощи или бескостную курицу, разваривала рис или гречку или недоваривала макароны. Жевала их сыроватые с сыром, запивала винной кислятиной. Заливала чай пакетный, травяной или чабречный, жевала с ним с-семечками-печенье или бээ-горький шоколад (я привыкала долго к её так-себе-еде), потом смотрела в компьютер или телефон наладонный. Засыпала, во сне посапывала, сны видела – не особо сказки. По выходным читала, смотрела компьютер или телефон наладонный. Не водила никого – это славно, а то я б засы́пала гостевые глаза пылью. А чего её жалеть? Она мне чужая жиличка, живёт, и живёт, и живёт в моём доме. Заплетена уже двенадцатая коса! Ревность моя поначалу скалилась. Я грустно выла: мой возлююююбленный дом, жили мы вдвоееееееём (это для песни, а по правде – до девицы жила с двумя детьми семья, до этого – два вахтовых, прежде ещё – женщина и ребёнок, до неё – учебный парень. Всех теперь я упомню, но сильно лениво перечислять. Как перед последней съехала семья целый месяц квартира была моя). А вот теперь я раздуваю ноздри, а вот теперь рычу я, а вот теперь новая жилиииииичка, пробралась, как в дерево личиииинка, с человеческим лииииииичиком, молодая, высокая, большеногая. Волосы бесцветные, бессильные. Ходит моими полами, дышит моими стенами, вылёживает мой матрас. Злилась, заплетала тринадцатую, четырнадцатую, пересаливала еду жиличке, плевала в питьё жиличке, скалкой стучала по ночным подоконникам, в унитаз кидала белые рулоны. А потом оказалось, что к дому у неё нет любви, нет страсти, нет жалости: дёргает шторины, курит в стены (нет чтобы идти на лоджию), |