Книга Право на доверие, страница 5 – Алена Сказкина

— Крис!

Словно издалека до меня доносится голос Алика.

— Ланка!

Я оборачиваюсь, смотрю на его лицо, на перепуганные глаза, на слезы, текущие по щекам, как у малолетки. И понимаю, что я такая же — испуганная, плачущая от осознания: случилось нечто страшное, непоправимое.

— Ланка, ты сможешь сама спуститься?

Судорожно киваю. Пробую встать на ноги, в итоге ползу к лестнице на четвереньках. Алик несколько мгновений смотрит на меня, потом устремляется вниз — к Крису.

Я следую за ним. Шатает. Болят лодыжки, за которые меня пытался удержать Алик, болит бок, которым я ударилась при падении. Только рука странно пуста. И слезы текут по щекам. Глупые нелепые слезы, неспособные помочь…

Скоба выскальзывает из разжавшихся пальцев, и полпролета я лечу. Приземляюсь, падаю. Похоже, подвернула ногу, но это не страшно — заживет. Ковыляю туда, где над Крисом склонился Алик, отталкиваю северянина.

— Крис! Очнись!

Рыжий молчит, в застывших глазах отражается вечернее небо. Я хватаю его за плечи, тереблю, будто это может помочь.

— Приди в себя, бескрылый!

Алик пытается оттащить меня.

— Ланка, он умер. Он мертв, Ланка.

Мертв. Пальцы разжимаются сами собой. Дети не понимают, что такое смерть. Они знают лишь, это нечто страшное, окончательное, что не дано исправить. Ни одна сила в мире не способна вернуть тех, кто перешагнул порог Небесного Дома. Но дети не верят в смерть, они считают, что будут жить вечно.

Я вглядываюсь в стекленеющие глаза, ища свет ускользающей за грань души, и шепчу слова, смысл которых не понимаю, но мне объяснят… чуть раньше.

— По праву крови…

Пальцы переплетаются с пальцами друга, поцарапанными, с обгрызенными ногтями. Правильно, только так. Я должна стать проводником, что покажет ему путь сквозь паутину случайностей и совпадений, приведших к нелепому и трагичному финалу.

— Именем Хроноса, перебирающего песчинки времени…

Никто не способен оживить умершего. Даже жрицы Южного Храма, известные своим лекарским даром, одной из которых через много лет стану и я, не способны воскрешать. Но я не воскрешаю, я сохраняю.

— Именем Рока, чертящего наши судьбы среди звезд…

Тысячи мелочей, решений, слов, поступков складываются в единую цепь, рождая настоящее. Но если разбить эту цепь, если убрать хотя бы одно звено, можно изменить предопределенную судьбу.

— Именем Шанса…

Бросить вызов фатуму, попробовать все исправить. Это странный опасный дар, потому что за попытку в случае проигрыша я заплачу своей жизнью. Я ясно понимаю это, будто кто-то шепчет мне на ухо, но не боюсь. Потому что еще не верю в смерть…

— Хаос, вечный и нетленный, прими мой вызов!

Он пришел с севера. Спустился с гор, погребенных под белым саваном нетающих снегов, становящихся почти непроходимыми в долгие зимние месяцы. Почти, потому что он все же нашел путь в разгар сезона Метелей, в Темную седмицу, когда наступают самые длинные ночи в году, за окном жалобно воет вьюга, а люди не спешат покидать тепло своих домов, предпочитая жаркий огонь очага трескучим морозам.

В один из таких вечеров я сидела в общем зале единственной на много верст вокруг гостиницы, кутаясь в теплый плед, заботливо принесенный стариком-трактирщиком, и обжигая замершие пальцы о глиняную кружку с травяным отваром.

За окном бушевала непогода, разгневанная стихия неистово бросала в закрытые ставни комья снега, пытаясь добраться до людей, спрятавшихся под надежной защитой деревянных стен. Брр, только что оттуда, и возвращаться совершенно не хочется. Трактирщик закончил протирать стойку, жалостливо посмотрел на меня. Наверно, действительно плохо выгляжу: дрожащая, закутавшаяся в плед, нахохлившаяся словно воробей.

— Совсем вы себя не бережете, госпожа Целительница.

Я пригубила отвар, жидкость огнем обожгла горло, скользнула вниз и взорвалась в животе. Сразу стало теплее — кажется, сюда добавляли не только воду.

— С-спасибо.

— Вы южанка, солнцем избалованная, к морозам нашенским непривычная. Вот заболеете сами, кто же будет нас, грешных, пользовать, — понятно, что старичок ищет прежде всего свою выгоду. Лета уже не молодые, кости ломит, а мои мази худо-бедно помогают — недаром же шестнадцать лет в меня впихивали знания. Знания укладывались плохо, половину я, похоже, вообще растеряла, другая забилась в самые темные пыльные уголки памяти, откуда ее приходилось долго и нудно выковыривать, но несколько полезных мазей и отваров я могу приготовить.

И лечу ведь не только настойками — магия дракона тоже неплохое подспорье, главное, чтобы никто не догадался: после Раскола ^[5] (да и раньше) люди недоверчиво относились к наследникам древней крови ^[6]. Могут вежливо попросить уйти, а могут и на костер… Хотя, вообще-то, жриц Южного Храма уважают в любом из королевств подлунного мира (разве что, кроме Западного Предела, но оно и понятно), помнят, как во время войны, завершившейся четырнадцать лет назад, мои сестры спасали жизни раненых. Приятно знать, что для тебя не пожалеют крыши над головой и куска хлеба.

Я отхлебнула еще отвара. В чем людям не откажешь, так это в умении приготавливать различные горячительные напитки — драконы почему-то совершенно проигнорировали эту область знаний. Я ни разу не пробовала ничего крепче кваса, прежде чем покинула Южный Храм. После очередного глотка мне стало совсем хорошо, я отложила плед, пересела за стойку. Трактирщик тут же выставил миску с горячей кашей, в которой даже можно было отыскать кусочки жесткого мяса, устроился напротив.

— Госпожа Целительница, хотелось бы узнать у вас о Южном Храме.

Темная седмица не подходит для пустого веселья, впрочем, и для работы тоже. Это особенное время — время, когда короткие, как вспышка, дни сменяются бесконечно долгими ночами. По людским поверьям в середине зимы злые и добрые духи являются в подлунный мир, чтобы наградить или наказать живущих на земле. А потому в народе принято перед сменой лет отдавать долги, просить прощение у недоброжелателей, благодарить друзей: новый год надо начинать словно новую жизнь, с девственно чистого, как только что выпавший снег, листа.