Книга Тенор (не) моей мечты, страница 21 – Тереза Тур

Он эту бумажку перечитывал раз сто. Или тысячу. Звонил Ане, чтобы спросить — кто это так глупо над ними пошутил. Совал записку под нос Леве и спрашивал: что это, она же не могла вот так, не могла же?

А сейчас и вовсе кажется, что этот проклятый год ему приснился в кошмарном сне. Вот же он, дома, и Катя рядом, они снова разговаривают, совсем как раньше… Нет, не как раньше. По-новому. Раньше ему все казалось, что Катя слишком маленькая, что они поговорят когда-нибудь потом. После концертов. После ее школы. Его репетиций. Ее конкурсов. Когда появится время на что-то, кроме работы, которая все — и для Кати тоже.

А оказалось… Оказалось, что дочь выросла. Внезапно. Что она музыку пишет. И что за тринадцать ее лет они ни разу не говорили вот так, по душам. О чем-то кроме репертуара, перспектив, состава жюри и прочих внезапно совершенно неважных вещей.

Важное — вот оно. Когда она показывала ему свою музыку. Рояль, далекая от классики мелодия, совершенно не скрипичная, а все же… Он ловил себя на том, что ходит и мурлыкает. И гордится. У Кати определенно талант! Текст, правда, никакущий. Но это неважно, с текстом они что-нибудь сделают.

Ближе к полудню телефон запел Олесю. Катя поморщилась. И тут, конечно, надо было сразу объясняться и познакомить уже давно.

— Как ты там? — поинтересовалась руководительница, усмирительница и наставительница на путь песенный.

— Да нормально.

— Рада, что голос уже живой. Но. Вынуждена тебя отвлечь от твоего постельного режима.

Отвлекаться не хотелось. Вот вообще. Но зная их двинутого массовика-затейника…

— У Льва снова загорелось?

Олеся хмыкнула.

— Еще нет, но вот-вот загорится. И что-то мне подсказывает, что Леве потребуется ведро успокоительных и дружеская поддержка. А если бы ты в нужный момент изобразил умирающего лебедя у него на руках — моя благодарность не имела бы границ.

— Что случилось-то? Олеся, ты меня пугаешь.

— Вот и хорошо, — кровожадно заметила супруга Томбасова. И отключилась.

— А я? — подняла на него несчастные глаза дочь.

Артур чуть было по привычке не брякнул: а ты иди занимайся, у тебя конкурс на носу… И осекся. Какие к чертям конкурсы! У него есть возможность побыть с дочерью! Показать ей его мир, его друзей. Не как вчера — влетели, устроили шухер, улетели.

— Собирайся, — кивнул он. — У нас десять минут, успеем еще одну ингаляцию. И шарф. У тебя найдется шарф для папы?

Катя радостно закивала и помчалась искать шарф. А у Артура блямкнула смска.

«Большая Дмитровка, Молодежный театр, армагеддец начнется в 15.00»

Молодежный театр, а не база? Что Олеся забыла в этом клоповнике, там же ни акустики, ни нормального зала? Кажется, у него тоже начинает подгорать. По крайней мере, здоровый азарт пробуждается, как в старые добрые времена при известии о новом проекте.

— Отбой спешке! — громким театральным шепотом велел он Кате, вывалившей из шкафа целую гору шапок, шарфов, варежек и почему-то бадминтонную ракетку. — Ехать близко, у нас целых полчаса.

— Ага, — просияла дочь, выуживая из шерстяной путаницы длинный, колюче-мохеровый розовый шарф с помпончиками на концах. — Надевай. Он лечебный, бабушка вязала! И пошли делать ингаляцию. Вокали-ист ты мой.

От Аниных интонаций в голосе дочери Артур так умилился, что даже не стал спорить на тему розового шарфа. Подумаешь, маленькая месть большой девочки — помнится, когда у нее случилась ангина во втором классе, она до мая ходила в этом шарфе. И он походит. Тем более он в самом деле убойно теплый.

Насчет «близко» Артур был прав, а вот насчет «быстро» — категорически нет. Парковаться на Большой Дмитровке было негде. То есть вообще. У Молодежного театра своей стоянки не было, на стоянку Большого его не пустили, еще и пальцем у виска покрутили — мол, ты сам глянь, тут места на полсотни машин, а у нас полторы тысячи сотрудников, сами на метро ездим. Мелькнула мысль приткнуться к театру Оперетты, благо он в двухстах метрах дальше, но что-то ему помешало. Возможно, опасение увидеть Аню, садящуюся (или выходящую) из машины Владлена.

Так что пришлось платить охране при каком-то там посольстве пять косарей, рисовать автограф на календаре и клятвенно обещать контрамарку на ближайший концерт, чтобы поставить машину у них.

Катя смотрела на всю эту катавасию с невозмутимостью Будды и искорками злорадства в невиннейших глазках. Все-то его страхи она прекрасно видела. Взрослая дочь. И когда только успела.

У служебного входа в Молодежный театр их встретила Олеся, кутающаяся в шубу.

— Привет, Катя, — улыбнулась она. И тут же стала серьезной: — Я могу попросить тебя погулять пока с Машей? Боюсь все, что будет происходить… Хм…

— Армагеддец? — переспросил Артур.

— Я все объясню, — вздохнула Олеся.

Катя уже хотела возмутиться, начать скандалить и высказать папеньке все… Но тут заметила за спиной у Олеси Машку, что талантливо изображала: надо согласиться.

— Хорошо, — скромно потупилась хорошая девочка из хорошей семьи, с мрачным удовлетворением послушала облегченные вздохи взрослых и сделала ножкой.

— Постарайся не скучать, малыш, — поцеловал ее папа, радостно не заметивший иронии.

— Я не думаю, что это будет долго, — обнадежила Олеся. И проворчала: — Экспрессивно, но быстро.

Они с папой удалились.

— Щас! — кровожадно провозгласила Маша. — Они тут затеяли историческое действо международного масштаба, а мы — «погуляй». Ага. Это мама боится, что наши матом пойдут на это все. Можно подумать.

Катя уставилась на нее:

— Что еще за действо?

— Погнали через подсобки, там и узнаем. Быстро только. И не палимся.

Через подсобки — это было весело. Бабуле на входе Маша сделала глазками и заявила, что она — дочь Олеси, и вообще они просто чуть задержались. Вот, горячего кофе покупали. Их пропустили и велели не травиться всякой дрянью, а идти в нормальный буфет, даже показали, куда именно. До буфета они, конечно же, не дошли, а огородами-огородами добрались до репетиционного зала.

И успели к самому шоу.

Дядь Лева уже сверлил Олесю гневным взглядом и холодным шепотом что-то втолковывал. Натуральный змей. Даже покачивается слегка, вот-вот бросится и укусит. Олеся же в ответ втолковывала что-то ему. Так же тихо и сердито. Папа растерянно стоял рядом, опираясь на рампу, и явственно размышлял, пора ему уже изображать умирающего лебедя, или погодить. На всякий случай он кутался в колючий розовый шарф и слегка покашливал.

Дядь Сережа и дядь Ваня пока изображали незаинтересованную публику, но слушали очень внимательно. А в глубине зала, совсем близко к запасному выходу (через который они с Машей и проникли на стратегический объект), обнаружилась еще публика. При виде которой Катя сама едва не зашипела.