Онлайн книга
Примечания книги
1
Конечно, время-после не следует путать с «поствременем», постмодернистским осознанием неудачи проекта Просвещения (Ю. Хабермас).
2
Франкл В. Доктор и душа. СПб.: Ювента, 1997. С. 163–164.
3
Франкл В. Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990. С. 135.
4
Беккет С. Театр. Пьесы. СПб.: Азбука: Амфора, 1999. С. 138–140.
5
Целан П. Стихотворения. Проза. Письма. Пер. с нем. О. Седаковой. М.: Ad Marginem, 2008. С. 25–27.
6
Там же. С. 383.
7
Laing R. D. The Divided Self. An Existential Study Insanity and Madness. N. Y.: Pengiuin Books, 1969. P. 57.
8
Ibid. Р. 81–82.
9
Pankow G. L’homme et sa psyches. Paris: Flammarion. Р. 67–72.
10
Minkowski E. Le temps vecu. Paris: PUF, 1995. Р. 286–287.
11
Ср.: «Внезапно ландшафт поражает его (шизофреника) странной силой. Как если бы существовало второе, черное небо, без предела пронизывающее собой голубое вечернее небо. Это новое небо зияет пустотой, обреченной, невидимой, ужасающей». (Merleau-Ponty М. Phenomenologie de la perception. Paris, 1969. P. 175).
Ср. также: «Иногда все так раздроблено, когда оно должно быть таким единым. Например, в саду щебечет птица. Я слышу птицу и знаю, что она щебечет; но эта птица и то, что она щебечет, — эти две вещи отдельны друг от друга. Между ними пропасть. И я боюсь, потому что не могу их снова соединить. Как будто у птицы и щебетания нет ничего общего… Птица и тот факт, что она щебечет, возможно, такое разделение между ними существует потому, что я стал соединять себя, или что-то, со временем. В действительности никакого времени нет… я не знал, что так происходит смерть. Душа уже больше не возвращается. Я хочу выйти в мир. Теперь я продолжаю жить в вечности; больше нет часов, дней или ночей. Снаружи всё по-прежнему продолжается, плоды на деревьях раскачиваются в разные стороны, другие люди ходят по комнате туда и сюда, но для меня время не течет… Какое до меня дело внешнему миру? Для меня всё одно и то же — деревья, образы и люди. Я только бьюсь о время». (Minkowski Е. Le temps vecu. P. 285–286).
12
Adorno Th. W. Ästhetische Theorie. F/M.: Suhrkamp, 1972. S. 489; а также: Адорно Т. В. Эстетическая теория. М.: Республика, 2001. С. 100–101 (пер. с нем. А. В. Дранова).
13
А что мы знаем о гибели миллионов советских военнопленных и других, жертв не только еврейской национальности? Поэтому «Освенцим» нужно видеть и в широкой исторической перспективе чудовищных преступлений против человечности, совершенных на протяжении всего XX века, ГУЛАГ вполне сопоставим по тяжести преступлений с Освенцимом. Какие позиции нужно занимать, когда мы говорим о подобных гуманитарных катастрофах: ближе или дальше, выше или ниже тех пунктов понимания, где мы, как наблюдатели и исследователи, остаемся с ними на одной линии? Сталинисты говорят, что жертвы были не напрасны, причем, сколько бы их ни было. Число жертв массовых чисток и лагерных узников не имеет значения для психологии выживших, которых, как и моего отца, сталинский террор обошел стороной. Сторонники государственного палачества не любят обсуждать «детали» сталинских преступлений, ведь именно детали, — как исполнялись технически приговоры тройки — делают преступление Преступлением. Палач-победитель не в силах поставить себя на место жертвы, хоть на мгновение. Как только это становится возможным, тут же появляется вполне естественный человеческий ужас перед тем, что произошло, а затем решительный отказ от какой-либо вины и ответственности. Всё это психологически понятно. Однако палач никогда не примеряет на себе ужас жертвы. Нельзя же предполагать, что сталинский режим произвел на свет особую породу людей, наподобие homo stalinicus. Думаю, что сталинисты всех мастей — явные (или неявные) сторонники продолжения гражданской войны любыми средствами. Возобновляемая фигура внешнего и внутреннего Врага как изначальное условие любого авторитарного режима, — вот с помощью чего стирается память у народной массы и подпитывается ложный «убивающий» патриотизм.
14
Barthes R. La chamber claire. Note sur la photographique. Paris, Cahiers du Cinema. Gallimard, Seuil, 1980. Р. 32.
15
Можно заметить, что Адорно пытается противопоставить свою интерпретацию хайдеггеровского Dasein, доказывая, что экзистенциалы «Бытия и времени» перестали быть эффективными при описании новейшей ситуации и нового трагического опыта европейской истории.
16
Adorno T. W. Negative Dialektik. Fr. am / M.: Suhrkamp, 1970. S. 322.
17
Адорно Т. В. Негативная диалектика. М.: Научный мир, 2003. С. 326–327. (Пер. с нем. Е. Л. Петренко.)
18
Там же. С. 328.
19
Там же. С. 323.
20
Бадью А. Обстоятельства, 3. Направленности слова «еврей». М.: Академия исследований культуры, 2008. С. 75–80.
21
Там же. С. 79. См.: Отрицание отрицания, или Битва под Аушвицем. Дебаты о демографии и геополитике Холокоста. Сост. А. Кох, П. Полян. М.: Три квадрата, 2008; Бауман З. Актуальность холокоста. М., 2010.
22
Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. М., 2008. С. 206.
23
См. Adorno Th. W. Was bedeutet: Aufarbeitung der Vergangenheit? — Adorno Th. W. Eingriffe. Neun kritische Modelle. F/M.: Suhrkamp, 1963. S. 33.
24
Ibidem.
25
Кёниг Х. Память о национал-социализме, Холокосте и Второй мировой войне в политическом сознании ФРГ // Неприкосновенный запас. 2005. № 2–3. С. 40–41.
26
Там же.
27
Великий роман Т. Манна «Доктор Фаустус» посвящен реконструкции глубинных основ немецкой духовности (духа), совершенно мифических национальных праначал. История падения Германии рассматривается через ее персонализацию в судьбе Томаса Леверкюна, главного героя романа (прототипом которого был, кстати, Ницше). Если за Злом сохранять его «уникальность» и «абсолютность», можно договориться сначала до его «неотвратимости», потом до «необходимости» и в конце концов впасть в столбняк от ужаса перед черной магией — признать силу «договора с дьяволом» главного героя, повторяющего судьбу другого культурного героя доктора Фаустуса. В критике романа прав С. Лем: «Заметим, что „Доктор Фаустус“ молчит о Германии середины XX века. В романе рассказана романтическая история о некоем деятеле искусства, которому исключительно повезло в том, что он пережил трагедию, события, полные глубочайшего смысла и заслуженного страдания, вину и кару за эту вину, грех и падение, — все это во времена, когда страдали без всякой причины, падение происходило без вины, кары были незаслуженными, трагедия же для миллионов жителей Центральной и Восточной Европы — невыносимой. Я отвергаю аллегорическое истолкование этого великого романа, потому что оно придает патетику кровавой бессмыслице, пытается доискаться символов и величия, хотя бы адского, в чепухе, которой если есть чем похвастаться, то только числом жертв. Судьба отказала этим жертвам в шансе стать героями греческой трагедии, умереть в качестве личностей, принесенных на алтарь ценностей — тех ценностей, к которым обращается и которые облагораживает миф. Но раз так, надо и палачам отказать в праве на трагедию. Они его не заслужили. В них не было ничего, кроме тупой и банальной рутины зла. И сама эта рутинность зачеркивает ходульный миф о том, что человек в своих действиях подчинен категорическому императиву» (Лем С. Философия случая. М.: ACT; Транзиткнига, 2005. С. 711. И более раннее эссе Лема: «Мифотворчество Томаса Манна» // Новый мир. № 6. 1970. С. 234–256). См. также раннее эссе Томаса Манна «Братец Гитлер» (1939). — Манн Т. Аристократия духа. М.: Культурная революция, 2009. С. 289–294.
28
Ясперс К. Вопрос о виновности. О политической ответственности Германии. М.: Прогресс, 1999. С. 38–60.
29
Там же. С. 62.
30
В поздних интервью (1965) Ясперс уточняет свою позицию, хотя она и остается в целом неизменной. Ему было более важно ответить на вопросы, которые связаны логикой мирового юридического права, чем разбираться в преступлениях нацистов против человечности. Тон интервью именно таков. Ведь главное для Ясперса — всё же будущее Германии (ФРГ): как жить дальше и что для этого нужно сделать немцам, чтобы восстановить попранную и уничтоженную идентичность нации? Заметно, что Ясперс еще не представлял себе размах истребления евреев и других народов в нацистских лагерях смерти. Частое использование Ясперсом предиката немецкий (пресловутая «немецкость духа») для подчеркивания надежды на единство народа; он полагал, что немецкий народ способен очиститься от нацистского прошлого (кстати, «Очищение» — так названа последняя главка работы Ясперса).
31
Общий анализ «спора историков»: Jürgen Peter. Der Historikerstreit und die Suche nach einer nationalen Identität der achtziger Jahre. F/M.: Verlag Peter Lang, 1995.
32
Под перспективой понималось нахождение достаточно нейтральной и удаленной от влияния «сочувствующих» идеологий позиции историка, в каком-то смысле обесценивание всякой этической позиции. В этом есть своя правда, как и неправда: когда историк пытается что-то доказать (именно это и делает Нольте), то он невольно попадает в зависимость от избранной точки зрения, тем самым начинает служить ей, т. е. подкреплять все новыми «убедительными» доказательствами. Решающим аргументом остается разделение гражданской войны на внешнюю мировую войну и на внутреннюю. Отсюда вывод: русская гражданская (классовая) война переходит в европейскую национал-социалистическую революцию (Нольте Э. Европейская гражданская война (1917–1945). Национал-социализм и большевизм. М.: Логос, 2003. С. 13–16).
33
Хабермас Ю. Вовлечение Другого. Очерки политической теории. СПб.: Наука, 2001. С. 322–323. Хотелось бы только спросить уважаемого профессора Хабермаса: почему он вступает в довольно миролюбивую полемику с человеком, который не скрывает нацистского прошлого, ни своих давних симпатий, подкрепляемую казуистической аргументацией, явно политически мотивированную? Стоит ли что-либо обсуждать с тем, чьи ответы известны?
34
Schmitt С. Glossarium (1947–1951). Berlin, 1991. S. 113, 146, 265, 282.
35
Заслуга Арендт как раз и состояла в том, что она рассматривала нацистские преступления без отрыва их от сталинских, что и позволило выработать общие формулировки при ответе на вопрос «Что такое тоталитаризм?».
36
Рикер П. Память, история, забвение. М.: Изд-во гуманитар. лит., 2004. С. 459–467.
37
Лиотар Ж.-Ф. Хайдеггер и «евреи». СПб.: Axioma, 2001. С. 26–27. Но кому приписывается ответственность забывания? Адорно утверждает, что начиная с Просвещения в состояние полного забвения впадает вся западная культура, для Лиотара — один Мартин Хайдеггер.
38
Там же. С. 29.
39
Там же. С. 30.
40
Ницше Ф. Соч. В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. С. 442.
41
Тема размышлений «Тезисов о истории» В. Беньямина, и прежде всего его концепция аллегорического видения, впервые изложенная в работе «Происхождение немецкой драмы», берется Адорно на вооружение (с конца 30-х годов).
42
Понятие констелляции станет организующим формальным принципом негативной диалектики, negative Dialektik Адорно как метода: «То, о чем здесь идет речь, суть принципиально иная логическая форма, чем развитие из „наброска“, который учреждает основание обще понятийной структуры. Эту иную логическую структуру саму здесь нельзя анализировать: она — констелляция и имеет дело не с прояснением (Erklären) понятий одно из другого, но с констелляцией идей, а именно с идеей падшести (Vergänglichkeit) значений, идеей природы и идеей истории. Но все это не воспринимается (берется, сводится) как „инварианты“; то, что она изыскивает и должна изыскать, не есть интенция вопрошания, она собирает вокруг себя конкретную историческую фактичность, которая в связи каждого момента заключает его уникальность» (Adorno T. W. Philosophische Frühschriften. Bd. 1. Suhrkamp Verlag, 1976. S. 358–359).
43
Ф. Лаку-Лабарт и Ж.-Л. Нанси активно переосмысляют идею цезуры в контексте идеи прерывания мифа через литературу. (См.: Лаку-Лабарт Ф., Нанси Ж.-Л. Нацистский миф. СПб., С. 29–35; Лаку-Лабарт Ф. Musica ficta. Фигуры Вагнера. СПб, 1999. С. 196–197; Нанси Ж.-Л. Непроизводимое сообщество. М., 2009. С. 117–129; Lacoue-Labarthe Ph. L’imitation des Modernes. (Typographies-2). Р., 1986. Р. 39–84).
44
Фуко М. Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы. М., 1999. С. 289.
45
Фуко М. Ненормальные. Курс лекций, прочитанных в Коллеж де Франс в 1974/75 учебном году. СПб.: Наука, 2004. С. 69.
46
Энциклопедический словарь. СПб., 1895. Т. 15. С. 748.
47
К. Шмитт весьма оригинально толкует это понятие, полагая, что государство в лице суверена всегда имеет право на принятие «последнего решения», причем, по своему усмотрению, оно устанавливает правопорядок на основе первоначального ограничения всех прав и прямого насилия. (Шмитт К. Политическая теология. Москва, Канон-ПРЕСС-Ц, Кучково поле, 2000. С. 16–27.)
48
Карл Шмитт разъяснил, что, поскольку воля Гитлера — высший закон страны, «истинный фюрер должен быть одновременно и судьей. Статус судьи следует из статуса фюрера… То, что совершил фюрер, было по сути подлинным актом правосудия. Воля фюрера не подчиняется законам, но сама высший закон». (Шмитт К. Государство и политическая форма. М.: Государственный университет — Высшая школа экономики, 2010. С. 263–270; Schmitt С. Der Führer schutzt das Recht. Zur Reichstagrede Adolf Hitlers. vol. 13. Juli. 1934 // Deutsche Juristen-Zeitung. 1934. № 39. S. 945–950.
49
Ср.: «Создаваемые тоталитарными режимами лагеря концентрации и уничтожения служат лабораториями, где проверяется и подтверждается фундаментальное убеждение тоталитаризма в том, что возможно всё» (Арендт Х. Истоки тоталитаризма. М.: ЦентрКом, 1996. С. 568).
Нацистская секретная лаборатория (опыты над недочеловеками) по-своему контролировала тогда научное знание «из первых рук». Эксперименты, о которых не могла и подумать никакая человеческая наука, шли там вовсю, а это значит, как это ни парадоксально, что именно наука — это нейтральное орудие познания Природы — оказывается наделена особой способностью — достигать невозможного результата. То, что невозможно сегодня, будет возможно завтра, — больше нет места для Невозможного. Достаточно сделать человека объектом самых рискованных научных экспериментов.
50
Там же. С. 595.
51
Там же. С. 596.
52
Там же. С. 595.
53
Допустимость любого насилия, но недопустимость геноцида, т. е. уничтожения другого народа как суверена, — как это понять? Где та грань между геноцидом, интернированием, депортацией или насильственным изгнанием, которую иногда трудно наметить? В мировых войнах, как мы знаем, гибли целые народы. Что такое бомбардировки союзниками Гамбурга или Дрездена, а что такое Хиросима и Нагасаки? Чрезмерное могущество победителя над терпящим поражение врагом? Азарт военной доблести, «войны до победного конца»? А что такое ГУЛАГ? Что такое Сребреница?.. Как только мы сужаем действие имени «Освенцим» и относим это имя только к Холокосту еврейского народа, мы теряем ориентацию в мире тотального террора. «Освенцим» — это и ГУЛАГ, но не только; это и все другие «места», где подобное насилие возможно; именно там оно оказывается рецидивом абсолютного Зла. Насилие — приводной ремень тотального террора, а это требует создание дорогостоящей бюрократической машины, без нее не установить «нового порядка». Как только она создана, государственное насилие лишается спонтанности и «естественности», становится монотонным автоматическим действием всей системы принуждения и контроля. Так жертвы становятся палачами, а палачи — жертвами. И те и другие освобождаются от вины и ответственности. Естественно, речь идет о тотальном применении насилия, которое не объясняет даже «продолжающаяся» гражданская война.
54
Поражает словоохотливость некоторых свидетелей из фильма «Шоа», особенно поляков, которые рассказывают обо всем без страха и без какого-либо заметного смущения или сострадания. Рассказ одного польского крестьянина, который вспахивал свое поле прямо перед оградой Освенцима, стараясь не поднимать головы. Все жители его деревни были предупреждены, что смотреть в сторону лагеря запрещено, иначе охранники-украинцы будут стрелять. Иногда он слышал крики, но потом все стихало, и он продолжал обрабатывать свою землю.
55
Известно, что Эйхман, один из нацистских палачей, категорически отказался признать свою вину в убийстве миллионов евреев. (Ланг Й. фон. Протоколы Эйхмана. Магнитофонные записи допросов в Израиле. М.: Текст, 2002).
56
Арендт Х. Банальность зла. Эйхман в Иерусалиме. С. 329.
57
Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. Москва, Прогресс, 1995. С. 348. См. также: Агамбен Дж. Homo sacer. Суверенная власть и голая жизнь. М., 2011; Агамбен Дж. Homo sacer. Чрезвычайное положение М., 2011.
58
Франкл В. Доктор и душа. С. 172–173.
59
Беттельхейм Б. Пустая крепость. Детский аутизм и рождение Я. М.: Академический проект: Традиция, 2004. С. 109.
60
Агамбен Дж. Homo Sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М., 2012. С. 173.
61
Леви Примо. Человек ли это? Москва, «Текст», 2011. С.143–149.
62
Я только-только начинаю понимать, что Свидетелем и единственным не могут быть ни палачи и жертвы, ни все случайные другие, но только мы сами. Именно наше непрерывное свидетельство о том, что было, как и почему, будет отказом от забвения, удержанием всего того, что прослыло Невозможным и Непредставимым в горизонте человеческого разума.
63
Adorno T. W. Negative Dialektik. S. 356.
64
Ibid. S. 357.
65
Количество биографий Сталина и Гитлера, особенно в последние десятилетия, резко возросло. Этот интерес будет поддерживается, покуда цепь малых, больших и чудовищных преступлений, что тянется за ними из одного десятилетия в другое, не прервется… Пускай, эти два монструозных вождя уже больше не имиджмейкеры последних новостей, зато они всегда наготове вторгнуться к нам с их вновь раскрытыми преступлениями…
66
Ср.: «…из-за трупных газов в Треблинке стояла дикая вонь и земля колыхалась». (Ланцман Клод. История одного фильма. Пагуба и надежда — Лит. газ. 1988. 12 окт.).
67
Adorno Th. W. Noten zur Literatur. F/M., 1981, S. 203–215; а также: Adorno T. W. Negative Dialektik. S. 364–366.
68
Adorno T. W. Negative Dialektik. S. 362. (рус. пер.: Адорно Т. В. Негативная диалектика. С. 331).
69
Один из бывших узников Освенцима вспоминал, что наиболее сильное переживание — это сама лагерная атмосфера, мортальная: «Нигде нет места для жизни, везде смерть».
70
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. С. 575.
71
Там же. С. 586.
72
Bettelheim B. Surviving and Other Essays. N. Y.: Knopf, 1979. (Пер. М. Ланды.)
73
Мартен Ж.-П. Книга стыда. Стыд в истории литературы. М.: Текст, 2009. С. 169.
74
Канетти Э. Массы и власть. М.: Ad marginem, 1997. С. 245.
75
Захват заложников в Центре театрального искусства (Норд-Ост) на Дубровке вызвал сразу же ситуацию мучительного сопоставления: мы — тут, они — там, а ведь и мы могли быть там. Более того, мы тоже там, а не здесь, мы, как и они, — заложники. И все же те, кто хотя и чувствовал себя в относительной безопасности, теперь тоже выживший. ТВ стало центром массовой идентичности жертв. Театральное пространство на Дубровке, еще недавно праздничное, теперь напоминает лагерь смерти: охранники-девушки все в черном, с закрытыми лицами, вооруженные преступники-террористы — новые вертухаи, а на самом деле вовсе не бандиты, а «борцы за свободу чеченского народа». И тысяча будущих жертв. Вся эта атмосфера насилия, угрозы и смерти. Сюрреальность телевизионного события. Странные паломничества «известных» людей, подававших нам надежду. Но на войне как на войне. Последующая неподготовленная газовая атака не оказалась спасением, погибло столько людей, их спасали мертвыми, они так и не воскресли… Столь большое количество человеческих жертв делает акцию спасения фатальной ошибкой, спасение ради демонстрации спасения (без «интереса» к отдельной жизни заложника). Гуманитарное спасение — это не антитеррористической операция КГБ или ФСБ, проводимая спецслужбами, выполняющими к тому же абсолютно идиотские и преступные приказы, оно имеет совершенно иной характер, общечеловеческий, т. е. реальное спасение человеческих жизней. А потом Беслан… и все опять повторилось с еще более чудовищными жертвами и потерями. Так, мирные граждане стали жертвами-заложниками долгого кровавого обмена «полномочиями» между двумя доминирующими группировками (этнической и имперской).
Персонаж современности, имеющий свое место в драматургии сегодняшнего мгновения, — это всегда тот живой мертвый: то он заложник, то жертва серийного маньяка-убийцы или тот, кто через мгновение будет разорван бомбой исламского террориста; он часто тот, к кому мы не испытываем «глубоких» чувств, он далек от нас, если не безразличен, но все мы такие жертвы, как он; подумай, ведь это мы сами.
76
См., например: E. Петровская. Антифотография. Москва, «Три квадрата», 2003. С. 47–76.
77
Adorno T. W. Negative Dialektik. S. 372.
78
Понятно, что это разные «живые мертвецы», но отличаются они не по своей «природе», а по тем условиям, в которых их производили. Ведь ГУЛАГ в целом олицетворял собой образец лагеря трудового перевоспитания, в отличие от нацистских лагерей уничтожения, которые были, кроме того, лагерями экспериментальными, — лабораториями ужасающего евгенического эксперимента.
79
[См. работы: W. H. D. Vernon (1942); Walter C. Langer (1943 (публикация: The Mind of Adolf Hitler (1972)); Henry Murray (1943)…]
80
Адорно Т. В. Исследование авторитарной личности. М., 2001. С. 118.
81
Ср.: «Как правило, палач пользуется не языком насилия, которое он творит от имени установленной власти, а языком самой власти, который по видимости извиняет, обеляет его и дает возвышенное оправдание» (Батай Ж. Проклятая часть. Сакральная социология. М.: «Ладомир», 2006. С. 632–633. Составление, общая редакция и вступительная статья С. Н. Зенкина).
82
Хоркхаймер М., Адорно Т. В. Диалектика просвещения. Философские фрагменты. М., СПб, 1997. С. 112. Пер. с нем. М. Кузнецова.
83
Энафф М. Маркиз де Сад. Изобретение тела либертена. М., СПб., 2005. С. 368.
84
Весьма показательны для нацистской мегаломании «образцы» военной техники. Например, проект танка весом чуть ли не в тысячу тон или 1350-тонная пушка «Дора», созданная на заводах Круппа, которую инспектировал Гитлер (1941). Технически усовершенствованный механизм военной машины должен, по замыслу нацистов, функционировать без «помех», как сверхорудие, которому не может противостоять ничто человеческое.
85
Рансьер Ж. Разделяя чувственное. СПб.: Европейский университет, 2007. С. 119–135, 240–257. См. также: Лиотар Ж.-Ф. Постмодерн в изложении для детей. Письма 1982–1985. М.: РГГУ, 2008; Lyotard J.-F. Le Differend. Paris: Les Editions de Minuit. 1983; Todorov T. Face à l’extrême. Paris, Seuil, 1991.
86
Арендт Х. Истоки тоталитаризма. С. 590.
87
Аргументация Хоркхаймера и Адорно диалектична; опытные гегельянцы, они видят в диалектике не логику разума, а хитрость истории. Вот почему все может перевернуться, и на то место, где был Кант, могут прийти Сад и Ницше. Сексуальное безумие де Сада — оборотная сторона кантовского категорического императива, основного принципа легитимирующей рациональности европейского Просвещения. С глубочайшей издевательской иронией, авторы «Диалектики просвещения» показывают, как этот принцип переходит в практическое действие автономного садистского индивида. Ницше и Сад оказываются прилежными учениками Канта, которые не боятся додумать до конца некоторые из его теоретических постулатов. Черная комедия как жанр садистских инсценировок, — вот чем обернулась просветительская стратегия. Подавляя природное начало от имени самой Природы, понятой исключительно рационально-механистически, человеческая Свобода и автономия потерпели морально-нравственное поражение. Сад лишь брутально его выразил.
88
М. Хоркхаймер, Т. Адорно. Диалектика Просвещения. С. 226. (см. также: M. Horkheimer, Th. W. Adorno. Dialektik der Aufklärung. S. Fisher Verlag, Fr. am Main, 1969. S. 190–191.)
Приведем еще один весьма впечатляющий пример раздела масок: с одной стороны, бюргер, претендующий на индивидуальное переживание, а с другой, новый тип — рабочего-солдата, по Э. Юнгеру, — человек массы: «Переживание типа, как уже было сказано, не уникально, а однозначно; с этим сопряжено то, что единичный человек не является незаменимым, а вполне заменим и притом заменим в той мере, которая удовлетворяет требованиям всякой доброй традиции. Тип совершенно иначе связан с добродетелями порядка и подчинения, и беспорядок во всех жизненных отношениях, знаменующий нашу переходную эпоху, объясняется тем, что индивидуальные оценки еще не были однозначно заменены иными, типическими оценками, то есть не был изменен стиль. Тот факт, что диктатура в любой ее форме считается все более необходимой, лишь символизирует потребность в этом. Диктатура же есть лишь переходная форма. Типу неведома диктатура, потому что свобода и повиновение для него тождественны» (Юнгер Э. Рабочий. Господство и гештальт. СПб, «Наука», 2000. С. 228–229).
89
М. Хоркхаймер, Т. Адорно. Диалектика Просвещения. С. 229–230.
90
Там же. С. 229.
91
Со своей стороны «особенности» отношения Гитлера к женщинам приоткрывают нам суть психологию палачества: «Инцест (или, по крайней мере, почти инцест) является, быть может, наилучшим лекарством в случаях бессилия, объясняемого психологическими причинами, коренящимися в чрезмерном солипсизме, каким страдал Гитлер. В жилах этой аппетитной молоденькой племянницы текла его кровь, и вполне возможно, что его солипсическому уму она представлялась как бы женским органом, выросшим у него и составляющим единое целое с его гениталиями, — некий гермафродит „Гитлер“, двуполое существо, способное самосовокупляться, подобно садовой улитке… Во всяком случае, теоретически такое возможно, на практике же все оказалось не так просто, и Гели пришлось, подчиняясь дяде, заниматься весьма странными вещами. Однажды она даже сказала подруге: „Ты и представить себе не можешь, что это чудовище заставляет меня проделывать“. Что бы она ни делала, а Гитлер со временем так вошел во вкус, что не только сам начал считать эту всевозрастающую в нем потребность в ее фокусах „любовью“, но и посторонние вскоре приняли это за любовь, ибо Гитлер стал вести себя на людях как романтический юнец, боготворящий свою непорочную избранницу. Однако (по мнению посвященных) все эти вздохи и переживания как-то уж очень не вязались с пошлыми любовными посланиями, которые она то и дело получала от него, — всеми этими записочками, расцвеченными порнографическим рисунками, изображавшими интимные части ее тела, которые он явно рисовал с натуры!» (Хьюз Р. Лисица на чердаке. Деревянная пастушка. Романы. М.: Прогресс, 1977. С. 584).
92
Неопознание европейской интеллигенцией в Гитлере будущего палача сегодня уже не поражает. Вера в просветительские идеалы немецкого народа кажется почти фатальной ошибкой таких великих личностей, как Т. Манн, К. Краус и мн. других.
93
Клемперер В. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога. М.: Прогресс: Традиция, 1998. С. 46.
94
М. Маклюен как-то заметил, что в эпоху телевидения Гитлер был бы невозможен. В незаконченной трилогии Р. Хьюза («Лисица на чердаке», «Деревянная пастушка») можно найти примечательную реконструкцию голоса Гитлера: «Затем он [Гитлер] принялся ухать, как сова, и посвистывать сквозь зубы, так что вскоре не осталось ни одного германского, или французского, или английского орудия, звука которого он бы не воспроизвел, и хозяева так и ахнули от изумления, когда он попытался изобразить грохот и рев артиллерии на Западном фронте — всех этих гаубиц, семидесятипятимиллиметровых пушек и пулеметов. Звенели стекла в окнах, тряслась мебель, а удрученный Пуци думал о том, что как сейчас таращат глаза его аристократические соседи, прислушиваясь к этому грохоту, ворвавшемуся в мирную рождественскую тишину. Рев, и вой, и лязгание танков, и крики раненых… Теперь Ханфштенгли смеялись меньше, наверное, не будучи уверены в том, что это так уж смешно, ведь плотный невысокий человек в синем сержевом костюме подражал голосом самым разным звукам и ничего не забывал — был тут и захлебывающийся кашель отравленного газом солдата, и булькающий хрип умирающего с простреленным легким» (Хьюз Р. Лисица на чердаке. Деревянная пастушка. Романы. М.: Прогресс, 1977. С. 458).
95
М. Хоркхаймер, Т. Адорно. Диалектика Просвещения. С. 232.
96
Там же.
97
В фильмах «Фальшивомонетчики» и «Список Шиндлера» можно найти точные иллюстрации отношения господ-нацистов к своим рабам-жертвам. Что поражает, так это, как точно эти фильмы передают значение смерти: смерти для каждого узника лагеря — в каждое мгновение. Никакой пощады и никакого сожаления, никакой надежды и никакого ожидания. Смысл самой экзекуции утрачивается, ибо она не определяется убийством, а выживанием в лагере. Всем в лагере и так известно, что будет при непослушании, болезни, потери сил или истощении. Только одно — смерть. «Верные» признаки состояния жертвы в руках палача: он свободен убивать и убивает «запросто». Это была «тяжелая работа», как потом говорили палачи дознавателям. В одной из последних сцен (фильм «Фальшивомонетчики»), после того как нацисты покинули лагерь, оставшиеся в живых узники, предельно истощенные и измученные врываются в барак, — где вполне сносно жила группа уголовников (специалистов по подделке казначейских билетов США и Британии), таких же как они узников лагеря. Сначала они хотят убить их, но потом передумывают, ставят к стене, а сами занимают их кровати с матрасами и одеялами. Ужасающая сцена: не в силах пошевельнуться от истощения, они так и сидят в оцепенении… больше похожие на обретших покой и отдых мусульман.
98
Клемперер В. LTD. Язык Третьего рейха. Записная книжка филолога. С. 28–29.
99
Особенно характерна в этом отношении символика ритуального поведения, используемая нацистским режимом. Тот же Клемперер вспоминает: «Вечером я дежурил в ПВО. Комната для дежурных-арийцев находилась чуть дальше того места, где я сидел и читал книгу. Проходя, меня громко окликнула работница, которая верила в могущество Фридерикуса: „Хайль Гитлер!“ На следующее утро она подошла ко мне и с теплотой в голосе сказала: „Простите меня, пожалуйста, за вчерашний „Хайль Гитлер!“ Я так спешила, что перепутала вас с человеком, с которым надо так здороваться“. Никто не был нацистом, но отравлены были все» (Там же. С. 125). А вот как этот нацистский жест исследует Беттельхейм: «Гитлеровский салют представляет собой небольшой пример — иллюстрация того, как трудно, живя в тоталитарном обществе, сохранить свой идеал личной свободы и внутреннюю интеграцию, включая силу оставаться в оппозиции, Когда ситуация вынуждала оппонента системы отдавать гитлеровский салют — поднять правую руку и громко сказать „heil Hitler!“, подтверждая таким образом свою лояльность и восхищение Фюрером (которого он на самом деле ненавидит), — он тотчас чувствовал себя предателем наиболее дорогих ему идей. Единственный способ не чувствовать этого — притвориться перед самим собой, что этот салют ничего не значит, что в той реальности, в которой он находится, он поступает совершенно правильно, не подвергая себя риску быть арестованным гестапо. Однако интеграция индивида зависит от соответствия его действий его убеждениям. Поэтому, чтобы сохранить собственную интеграцию, надо было, отдавая салют, изменить свое мнение, и не считать это приветствие чем-то дурным.
Такое изменение было тем более необходимо, что салют приходилось отдавать по много раз каждый день не только всем официальным лицам, учителям, полицейским, почтальонам и т. д., но и при встрече с близкими друзьями. Даже если оппонент режима думал, что друг чувствует то же самое (в чем, однако, очень редко можно было быть вполне уверенным), другие могли увидеть, что он не отдал гитлеровский салют, и сообщить об этом. И часто так и делали. Можно также, будучи вынужденным к этому необходимостью, действовать иногда вопреки своим убеждениям, и все же сохранять некоторое подобие интеграции посредством мысленных оговорок в отношении таких акций. Но этот обман становится чрезвычайно трудным, когда приходится повторять его постоянно… Отказ от салюта подвергал опасности не только собственную жизнь, но и жизнь другого лица, поскольку о случаях пренебрежения салютом требовалось сообщать властям. Таким образом, ежедневно много раз в день антинацист должен был либо стать мучеником и одновременно подвергать испытанию смелость и убеждения другого лица, либо терять самоуважение» (Bettelheim B. Surviving and other Essays).
100
Психоаналитическое исследование детства Гитлера А. Миллером претендует на радикальную «демифологизацию» сакральной патологии гитлеровского режима. Собственно, проблема формулируется биографом так: где могут быть найдены истоки гитлеровской патологии человеконенавистничества, где могут быть расшифрованы все эти странные и одновременно чудовищные проявления «арийского» безумия? Только в семье, — гласит ответ биографа-психоаналитика. Гитлер-ребенок — возможно ли такое? Только юный Адольф может дать биографическому анализу ключ к расшифровке политического поведения Гитлера-диктатора: жестокая, садистская деспотия отца, покорность и забитость матери создали условия (так и оказавшиеся не снятыми) извращенной системы отождествлений, переносов, травмогенных ситуаций, в которых формировалась психическая жизнь подростка. Вот где надо искать объяснение той «великой злобы», которой жил нацистский вождь (Miller A. Die Kindheit. Adolf Hitler. Vom verborgonen zum manifesten Grauen. Fr. a/M, 1980. S. 169–231).
101
Родные сестры Кафки закончили свой жизненный путь в газовых камерах Освенцима (вероятно, такой же конец ожидал бы и самого Кафку, если бы он дожил).
102
Adorno T. W. Negative Dialektik. S. 353. Было бы интересно сопоставить две интерпретации литературы Беккета, одна из них принадлежит Адорно («Опыт истолкования „Конца игры“» в: Adorno T. W. Noten zur Literatur. F/M.: Suhrkamp, 1981. S. 281–321) и Ж. Делёза, — послесловие к публикациям текстов С. Беккета (Deleuze G. L’Epuise // Beckett S. Quad et autres pieces pour la television. Paris, 1992). Эффект частичной анестезии, то, что Делёз называет истощением (опустошением), которое он рассматривает как упразднение Возможного (Бога, Будущего, Личности, Смысла и пр.). Если всё дело лишь в том, что произошло, но что уже давно происходит не в таких, конечно, систематических формах и без создания специальной машины уничтожения. Происходит и сегодня (концентрационные лагеря времен гражданской войны в Югославии, Чечня и пр.). И всё-таки раз «Освенцим» был, то как жить после него тем, кто выжил и выжил ли?
103
Adorno T. W. Prismen. Kulturkritik und Gesellschaft. F/M.: Suhrkamp, 1969. S. 304.
104
Adorno Th. W. Ästhetische Theorie. S. 52–53.
105
Ср.: «Die Fülle des Augenblicks verkehrt sich die Wiederholung, konvergierend mit dem Nichts». (Adorno Th. W. Ästhetische Theorie. S. 52).
106
Напомним себе: «Вы знаете, кого здесь называют словом „мусульманин“? — Человека, который выглядит несчастным, жалким, больным и истощенным, тот, кто не может справляться с тяжелой физической работой. Раньше или позже, обычно вскоре, каждый „мусульманин“ отправляется в газовую камеру» (Франкл В. Доктор и душа. C. 172–173).
107
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 1. С. 41.
108
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 2. С. 274–276. Не знаю почему, но в литературе и искусстве русского авангарда мы почти всегда находим место для идей Н. Федорова о прямом физическом воскресении всех мертвых Отцов.
109
В. Ш. знал толк в новых идеях по семиотике культуры, теории мифа и антропологии. Можно во всяком случае предполагать это знакомство, учитывая, каким неутомимым читателем он был («…в 30-х годах перечитал все статьи Опояза и увлеченно следил за новым в критической литературе»). Высоко ценил Ю. Тынянова, А. Белого, А. Ремизова. Позднее у него была переписка с Ю. М. Лотманом и Вяч. Вс. Ивановым.
110
Ср.: «Опять сквозь лиственницы поросль //Мне подан знак://Родных полей глухая горесть //Полынь и мак // Притворюсь сейчас растеньем //Чтоб самому // Понять всю подлинность цветения.// И я пойму». В другом месте: «В куски разорванный драконом, //Я не умру — опять срастусь. // Я поднимусь с негромким стоном // И встану яблоней в цвету» (Шаламов В. Собрание сочинений. Том 3. С. 157, С. 174).
111
Наиболее полную картину признаков мирового древа мы находим в трудах В. Н. Топорова: «Мировое дерево и его варианты представляют собой образ некоей универсальной концепции мира, которая в течение весьма длительного времени определяла модель мира человеческих коллективов Старого и Нового Света. С помощью этого образа (во всем множестве его культурно-исторических вариантов, включая и такие его трансформации, как „мировая ось“, „мировой столп“, „мировая гора“, храм, трон, лестница, веревка и т. п.) стало возможным свести воедино основные общие смысловые противопоставления, которые порознь описывали мир (верх — низ, небо — земля, правый — левый, чет — нечет, близкий — далекий, огонь — вода, солнце — месяц, старший — младший, мужской — женский и т. п.), установить между членами этих пар отношения эквивалентности и создать тем самым первый достоверно реконструируемый универсальный знаковый комплекс. Говорить о роли таких знаковых комплексов в развитии человечества в целом сейчас излишне: она очевидна» (Н. Топоров. Мировое древо. Универсальные знаковые комплексы. Том 1. Рукописные памятники Древней Руси, Москва, 2010. С. 266–267). См. также статьи того же автора в энциклопедии «Мифы народов мира»: Растения (Том 2. С. 368–371), Древо жизни, Древо мировое, Древо познания (Там же. С. 396–407).
112
«…„тотенбаум“ (Todtenbaum — дерево мертвеца), с дуплом, которое выдалбливали топором, служило своему владельцу гробом. Этот гроб закапывали в землю или же предавали речной волне, и она уносила его Бог знает куда!». И далее: «С самого рождения каждого человека посвящали определенному растению, он имел личное дерево. И нужно было, чтобы после смерти его защищало то же, что и при жизни. Так, поместив труп в сердце растения, вернув его в древесное лоно произрастания, его предавали огню; а иногда — земле; порою же в листве, над лесами, в воздухе он дожидался распада, распада, которому помогали птицы Ночи, тысячи призраков Ветра. Или, наконец, более „интимная“ смерть: он лежал, вытянувшись, в своем естественном гробу, в играющем двоякую роль растении, в пожирающем и живучем саркофаге, в Дереве — между двумя наростами — и его предавали воде и оставляли на волю волн» (Гастон Башляр. Вода и грезы. Опыт о воображении материи. Москва, Издательство гуманитарной литературы, 1998. С. 108–110).
113
Ср.: «В индусской секте Джайна „дерево познания“ принимает человеческий облик: мощный древесный ствол имеет форму человеческой головы; из темени вырастают две длинные ветви, по бокам опускающиеся вниз; третья ветвь, покороче, стремится вертикально вверх; она украшена почкообразным и цветочнообразным утолщением. Робертсон упоминает о том, что и в ассирийской системе есть изображение крестообразного божества, причем вертикальный столб соответствует человеческой фигуре, а горизонтальная перекладина изображает условную форму двух крыльев. Многочисленные древнегреческие идолы, найденные на острове Эгине, по характеру сходны с вышеупомянутыми изображениями: они имеют непомерно длинную голову, руки подобно крыльям, отстоящие от туловища и несколько приподнятые, а спереди явственно выступающие груди» (Юнг К. Г. Либидо и его метаморфозы и символы.
114
Хомский Н. Картезианская лингвистика. Глава из истории рационалистической мысли. Москва, Комкнига, 2005. С. 70–106.
115
Ср.: «Ярким образчиком синтетических образов, созданных религиозною символикою, может служить мистическое древо, столь выразительное для вавилонского и, особенно, для ассирийского искусства. Что ж такое это, как его называют исследователи, „священное древо“, „der heilige Baum“, „l’arbre sacre“, или „древо жизни“, „der Lebensbaum“, или „l’arbre de vie“? /…/ Смысл этого синтетического образа едва ли затруднителен для понимания. Это — изображение жизни в ее целостности или, иначе, идея жизни». (Флоренский П. Сочинения. Том 3(2). С. 111–112).
116
Упомяну анализ Леви-Стросом «чуринги» — сакрального сверх-тотема, архива знания, опыта и географии «аренды» — одного из индейских племен (Леви-Строс К. Первобытное мышление. С. 301–306. А также: Сегал Д. М. Мифологические изображения у индейцев северо-западного побережья Канады. — Ранние формы искусства. Сборник статей. Москва, «Искусство», 1972. С. 321–371).
117
Ср.: «Физический труд не гордость и не слава, а проклятие людей. Нигде не прививается так ненависть к физическому труду, как в трудовом лагере» (Шаламов В. Несколько моих жизней. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. Москва, «Эксмо», 2009. С. 273).
118
В. Ш. в одном из своих наблюдений приходит к выводу, что шатровая форма высотных сталинских новостроек и лагерных вышек — вот что противостояло лиственнице как высшему устройству мира, мира подлинного хотя и не исполненного гармонии, но зато естественного простого и чистого. Вот что он записывает: «Уставшим, измученным своим мозгом я пытался понять, откуда в этих краях такая огромная могила. Ведь здесь не было, кажется, золотого прииска — я старый колымчанин. Но потом я подумал, что знаю только кусочек этого мира, огороженный проволочной зоной с караульными вышками, напоминающими шатровые страницы градостроительства Москвы. Высотные здания Москвы — это караульные вышки, охраняющие московских арестантов, — вот как выглядят эти здания. И у кого был приоритет — у Кремлевских ли башен-караулок или у лагерных вышек, послуживших образцом для московской архитектуры. Вышка лагерной зоны — вот была главная идея времени, блестяще выраженная архитектурной символикой» (Шаламов В. Собрание сочинений. Том 1. С. 356).
119
В письме к Надежде Мандельштам В. Ш. рассказывает о том, как пропала его любимая кошка Муха (застрелил какой-то генерал). Еще не зная о гибели кошки, он отправляется на ее поиски в «звериный карантин»: «А потом удалось увидеть этот ад: у этих железных клеток есть подвеска, чтобы прицепить этот контейнер к крючку газовой камеры. Я рылся в этих ящиках с полчаса, но не нашел Мухи; хотел указать на какую-нибудь кошку, чтобы выпустили из этого ада, но потом раздумал. // Самое страшное вот что. Я думал, когда шел по коридору, что в реве, крике, в вое и визге, которыми меня обязательно встретит этот зал, — последняя звериная надежда, случайность сказочная, что все душевные силы кошек и собак будут напряжены в этот последний миг последней надежды… // Звери встретили меня мертвым молчанием. Ни одного писка, ни лая, ни мяуканья» (В. Т. Шаламов — Н. Я. Мандельштам. <Август 1965 года> — Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 774–775).
120
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 2. С. 266. (Отметим особо: «кровь запекшаяся на губах».)
121
Там же. С. 404.
122
Там же.
123
За рамками тоталитаризма. Сравнительные исследования сталинизма и нацизма. Москва, РОССПЕН, 2011.
124
«Затесы на деревьях — сетка просек, из которых в трубу теодолита, в крест нитей увидена и сосчитана тайга» (Шаламов В. Собрание сочинений. Том 2. С. 105).
125
«Лишь бы на бирке поставили номер простым черным карандашом. Номер личного дела не смоют ни дожди, ни подземные ключи, ни вешние воды не трогают лед вечной мерзлоты, иногда уступающий летнему теплу и выдающий свои подземные тайны — только часть этих тайн» (Там же. С. 107).
126
Там же. С. 107.
127
В. Ш. дарит «Разговор с Данте» О. Мандельштама своему товарищу Г. Г. Демидову, такому же колымскому сидельцу. Позднее главку из воспоминаний Н. Мандельштам, посвященную встрече русского поэта с Данте, Шаламов посчитает очень удачной.
128
Аналогичную роль Данте выполнял и в литературе М. Пруста, Дж. Джойса, С. Беккета.
129
Ср.: «Дар проникать воображением в прошлое („в начало“), во время творения дан поэту. С этим связана функция памяти, видения того, что недоступно другим членам коллектива — и в прошлом, и в настоящем, и в будущем (для бесписьменной эпохи память о прошлом действительно ставит поэта неизмеримо выше обычного члена коллектива). Именно поэт как носитель обожествленной памяти выступает хранителем традиций всего коллектива. Эта память воплощена в поэтических текстах о событиях эпохи творения, причем последовательность этих событий отражается во временной структуре повествования. Само повествование, поскольку оно должно храниться в долговременной памяти коллектива, репродуцироваться и передаваться во времени, строится с учетом возможностей человеческой памяти (отсюда, в частности, обильное употребление разного рода клише, шаблонов на всех уровнях текста (и формальных, и смысловых), обеспечивающее максимальную экономию в организации текста)» (В. Н. Топоров. Цит. произ. С. 280–283).
130
Ср.: «Что дантовский Inferno можно рассматривать как разновидность системы памяти для запоминания, Ад и его страсти с поражающими воображение образами, привязанными к определенным местам, могут воздействовать как шок, но я ничего не могу с этим поделать. Понадобилась бы целая книга, чтобы рассмотреть все следствия такого подхода к поэме Данте. Это не значит, что мы имеем дело с грубым или в принципе невозможным подходом. Если кто-то воспринимает поэму как основанную на определенном порядке расположения мест в Аду, Раю и Чистилище и космическом порядке мест, при котором сферы Ада являются оборотной стороной Небесных сфер, то это восприятие прежде всего проявляется как сумма подобий и образов, выстроенных в определенном порядке и отражающих мироустройство. Если же предположить, что Благоразумие, выраженное через множество различных подобий, является главной символической темой поэмы, то ее три части можно рассматривать как memoria — напоминание о пороках и о наказаниях за них в Аду, intelligentia — использование настоящего для покаяния и обретения целомудрия и Providentia — стремление к Небесам. В этой интерпретации принципы искусной памяти, как понималась она в Средние века, должны были стимулировать интенсивную визуализацию многочисленных подобий в напряженной попытке удержать в памяти схему спасения, а сложная сеть добродетелей и пороков, а также вознаграждений и наказаний за них — достижение цели добродетельным человеком, который использует память как часть Добродетели» (Френсис Йейтс. Искусство памяти. СПб, «Университетская книга», 1997. С. 122. См. также: Э. Ауэрбах. Данте — поэт земного мира. Москва, РОССПЭН, 2004. С. 100–102; Пьер Франкастель. Фигура и место. Визуальный порядок в эпоху кватроченто. СПб, «Наука», 2005. С. 171–182; Макс Дворжак. История итальянского искусства в эпоху Возрождения. Москва, «Искусство», 1978. С. 35).
131
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 3. С. 80–81.
132
Там же. С. 208–209.
133
Там же. С. 144–145.
134
Примо Леви, испытавший на себе уничтожающую силу Освенцима, но спасенный, также прибегает к помощи Данта, чтобы осмыслить в долгом историческом промежутке, что такое лагерь. Читает и переводит текст «Божественной комедии» на французский язык другому заключенному. Читает. И заново перечитывает, проявляется новое толкование текста, но уже на основании опыта переживаемого в Освенциме, лагере уничтожения, — этот новый Ад, Ад XX века (См.: Примо Леви. Человек ли это? С. 186–191).
135
Ср.: «Я выбрал термин „коллективное“, поскольку речь идет о бессознательном, имеющем не индивидуальную, а всеобщую природу. Это означает, что оно включает в себя, в противоположность личностной душе, содержания и образы поведения, которым cum grano salis является повсюду и у всех индивидов одними и теми же. Другими словами, коллективное бессознательное идентично у всех людей и образует тем самым всеобщее основание душевной жизни каждого, будучи по природе сверхличным» (Юнг. К. Г. Архетип и символ. Москва, «Ренессанс», 1991. С. 97–98).
136
А. Бергсон. Собрание сочинений. Том 1. Москва, «Московский клуб», 1992. С. 258.
137
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 4. С. 361.
138
«Включенное наблюдение» — термин полевой антропологии, когда наблюдатель исследует что-то неизвестное ритуалы и правила поведения в традиционном обществе, не нарушая их, даже им следуя.
139
Ср.: «Несовершенство инструмента, называемого памятью, также тревожит меня. Много мелочей характернейших неизбежно забыто — писать приходится через двадцать лет. Утрачено почти бесследно слишком многое — и в пейзаже, и в интерьере, и, самое главное, в последовательности ощущений. Самый тон изложения не может быть таким, каким должен быть. Человек лучше запоминает хорошее, доброе и легче забывает злое. Воспоминания злые — гнетут, и искусство жить, если таковое имеется, — по существу есть искусство забывать.
Я не вел никаких записок, не мог их вести. Задача была только одна — выжить. Плохое питание вело к плохому снабжению клеток мозга — и память неизбежно слабела по чисто физическим причинам. Она, конечно, не вспомнит всего. Притом ведь воспоминание есть попытка переживания прежнего, и всякий лишний месяц, лишний год неизбежно ослабляют впечатление, ощущение и меняют его оценку» (Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 146). Между абсолютной памятью — помню все — и вспоминанием, ослабленной с годами памятью нет противоречия. В. Ш. вспоминает, но так, что лишь транслирует то, что передает его собственное тело, в которое память вбита болью, болезнью, оскорблениями и общим уродством лагерной жизни. Именно память тела является абсолютным свидетельством, воспоминание лишь служит ей, помогает (не больше того).
140
Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 148–149.
141
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 4. С. 380.
142
Шаламов В. Несколько моих жизней. Воспоминания. Записные книжки. Переписка. Следственные дела. Москва, «Эксмо», 2009. С. 163–164.
143
В своем пионерском исследовании выдающийся социолог Питирим Сорокин дал на то время исчерпывающее описание того, что происходит с человеком при длительном голодании: «Длительное дефицитное, а отчасти и относительное голодание, влекущее, как мы видим, резкое изменение состава нервной системы, и в частности головного мозга, в свою очередь, расстраивает весь механизм нашей душевной жизни, разбивает его единство, целостность и согласованность его частей. Это сказывается прежде всего на ослаблении единства нашего „я“. При сильном голодании целостность его как бы распадается, сконцентрированность „я“ начинает как бы расползаться, растекаться, раздваиваться. В „я“ появляются трещины, из него вырастает несколько различных „я“, которые нередко начинают бороться друг с другом. В нашем сознании как бы исчезает главный монарх, управляющий всей психической машиной, появляется ряд мелких царьков, и вся машина душевных переживаний начинает работать несогласованно, с трениями и перебоями» (Сорокин П. Фактор голода. Влияние голода на поведение людей, социальную организацию и общественную жизнь. М., 2003. С. 86–122).
144
В лагерях ГУЛАГа сама идея свободного труда (марксистское представление) была полностью опорочена и отвергнута. Подневольный и рабский труд равен стремлению к смерти (полному истощению и гибели). В лагерной трудовой этике обнаружилась роковая ошибка: смысл труда — в его разрушении, причем посредством самого труда. «Большая пайка убивает» — всякий лагерник знает это.
145
Говорить о том, что у В. Ш. есть преувеличения, что сталинский лагерь был «мягче», не так «садистичен», на мой взгляд, это явно преувеличивать возможности своего уравновешенного взгляда на вещи. Как если бы в преступлениях ГУЛАГа было еще что-то «человеческое», надо было поискать, в конце концов найти, и это бы стало правдой…
146
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 2. С. 344–345.
147
Ср.: «В эту вторую госпитализацию я почувствовал, как кожа моя неудержимо шелушится, кожа всего тела чесалась, зудела и отлетала шелухой, пластами даже. Я был пеллагрозником классического диагностического образца, рыцарь трех „Д“ — деменции, дизентерии и дистрофии./…/ А тогда кожа сыпалась с меня как шелуха. В дополнение к моим язвам цинготным гноились пальцы после остеомиелита при отморожениях. Шатающиеся цинготные зубы, пиодермические язвы, следы от которых есть и сейчас на моих ногах. Помню страстное постоянное желание есть, неутолимое ничем, — и венчающее всё это: кожа, отпадающая пластами» (Там же. С. 280–282).
148
Там же. С. 283.
149
Там же. С. 356.
150
Вот как описывает свое заболевание сам В. Ш. в письме к философу Ю. Шрейдеру: «ПОЙМИТЕ: Я НЕ МОГУ ЕЗДИТЬ НА ТАКСИ по состоянию своего вестибулярного аппарата. Любой транспорт мне противопоказан, но хуже всего, опаснее всего, результативнее всего — такси и метро. Лифт убивает меня сразу. Но и автобус, и троллейбус, и трамвай — все опасно. Когда я от Вас уходил и садился на троллейбус, я тут же выходил и со следующей остановки брел домой пешком. Вы живете на втором этаже. А что было бы, если бы Вы жили на 102-м? Всякий раз я подходил к Вашему дому издалека, пешком. Я на строжайшем режиме и пищи, и движения, и все скоплено за много лет — вернее, не копилось, а просто шагреневая кожа вестибулярного аппарата, нервные ткани тратятся медленно, как можно медленней. И вдруг полететь в небеса из-за Вашей любезности. Тут нельзя отлежаться. Коварство Меньера заключается в том, что лежание ухудшает состояние. ЛЕЖАТЬ при этой болезни нельзя, а можно только ждать, когда этот дамоклов меч остановит сама судьба.
Лечиться тут нельзя, нет радикальных средств, кроме перерезания нерва, долбления черепа. Согласитесь, что в шестьдесят семь лет долбить череп страшно. Обидно еще то, что режим этот спасает все же, и вдруг такой камуфлет. Это все потому, Юлий Анатольевич, что Вы мало знакомы с медициной. В таком случае Вы должны верить. Если я прошу остановить на ул. Горького, то это потому, что я рассчитываю дойти или доползти до дома сам потихоньку и немного успокоить свой аппарат равновесия, вместо этого Вы командуете везти на Васильевскую, где и ставите меня на край могилы». (Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 890.)
151
Ср.: «Как только человек начал отрицать действительность жизненного опыта в лагере, не разрешая своим смутным чувствам вины доходить до сознания, — для поддержания первоначального отрицания становится необходимым еще большее отрицание и дальнейшее подавление памяти. Таким образом, каждое отрицание требует дальнейших отрицаний, чтобы поддерживать первоначальное отрицание. И подавление, чтобы оно сохранялось, требует дальнейшего подавления. /…/ Выжившие, отрицающие то, что опыт лагеря разрушил их интеграцию, подавляющие чувство вины и ощущение особых обязательств, в соответствии с которыми они должны жить, часто кажутся внешне вполне благополучными. Но эмоционально они истощены, так как значительная часть их жизненной энергии идет на поддержание отрицания и подавления. И так как они не могут доверять своей внутренней интеграции, ее способности обеспечить их безопасность, если ей опять придется подвергнуться испытанию, потому что однажды она его не выдержала…» (Bruno Bettelheim. Surviving and Other Essays. Р.)
152
Мартен Ж. Книга стыда. С. 169.
153
Агамбен Дж. Homo sacer. Что остается после Освенцима: архив и свидетель. М., 2012. С. 70–74.
154
Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 188.
155
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 1. С. 380–381.
156
Сталин перепоручает блатным беспощадную борьбу с внутренним врагом. Народ должен сам себя истребить, именно это самоистребление и сможет приблизить «социалистическое» общество к созданию нового антропологического типа, — советского человека. Главное отличие «красной каторги» от дореволюционной состояло в том, что «вся администрация, надзор, конвойная команда и т. д. — все начальство от высшего до низшего (кроме начальника управления) состоит из уголовных, отбывающих наказание в этом лагере. Все это, конечно, самые отборные элементы: главным образом чекисты, приговоренные за воровство, вымогательство, истязания и прочие проступки». (С. П. Мельгунов. Красный террор в России. 1918–1923. Чекистский олимп. Москва. «Айрис-ПРЕСС», 2008. С. 243.)
157
Н. Чужак. Литература жизнестроения. — Литература факта. 1-й сборник материалов работников ЛЕФа. М., «Захаров». 2000. С. 60–61.
158
С. Третьяков. Сквозь непротертые очки. — Литература факта. С. 240–241.
159
Появилась новая техника письма, например, chose-technique Алена Роб-Грийе, которая в чем-то близка лефовской культуре факта, хотя заметно отличается от нее по изначальным установкам. Собственно, у истоков стиля А. Роб-Грийе и М. Бютора — ведущих представителей «нового романа» — лежит феноменологический стиль описания: дать феномен (вещь) так, как она есть, без ее функционального назначения, как бы не зная о ней ничего, кроме имени и ее расположения. Все перевернуто в этой новой романной технике: нет изначального, опережающего наш взгляд на вещи смысла, вещи даются сами по себе, полностью свободные от значений, которые мы готовы затем приписать (Ален Роб-Грийе. Собрание сочинений. Том 1. СПб, «Симпозиум», 2000. С.453–454).
160
Шаламов В. Собрание сочинений. Том 4. С. 383.
161
Ср.: «В каком-то смысле писатель должен быть иностранцем в том мире, о котором он пишет. Только в этом случае он может отнестись к материалу критически и будет свободен в оценках» (Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 146).
162
Шаламов В. Несколько моих жизней. С. 146–150.
163
Там же. С. 146.
164
Вероятно, в русской литературе произошло то, что произошло в европейской, — литература о ГУЛАГе была создана почти одновременно с началом сталинских репрессии и строительством первых лагерей. Наиболее яркие примеры: Ф. Кафка до «Освенцима» и А. Платонов до и после «Гулага».
(См. мой разбор техники наблюдения («евнух души»), использованной А. Платоновым в романах и повестях конца 20–30-х годов в «Мимесис». Материалы по аналитической антропологии литературы. Москва, «Культурная революция», 2011. С. 266–292.)
165
Варлам Шаламов. Собрание сочинений. Том 4, Москва, «Художественная литература», «Вагриус», 1998. С. 370.
166
Там же. С. 373.
167
Там же. С. 377.
168
Там же. С. 378.
169
В чем оно, кстати, отличается от эстетики и теории «нового романа» во Франции.
170
Ср.: «У моего зрения странное свойство. Вчера поймал себя на том, что могу припомнить лицо кассира в столовой, где был раза два десять лет тому назад. Не говоря уж о том, что я вижу каждый день, любого продавца в аптеке, в магазине — все, зацепившееся за сетчатку, — навечно. Ловлю себя на мысли, что могу припомнить каждый свой день, все, что я видел. И вовремя останавливаюсь» (Там же. С. 337).
171
Явное пересечение минимализма формы с эстетизмом. Это касается техники развертывания сюжета прямо-таки по Амброзу Бирсу, американскому писателю которого Шаламов знал и высоко ценил. Обычно рассказывается две истории, которые представляют собой, в сущности, одну, монтажно хорошо выстроенную фразу. С одной стороны, время чувствующего и сознающего лагерный мир сознания (авторского), — тот, кто рассказывает, а с другой, — тот, о ком идет рассказ, овнешненность его образа, чуждость, даже «вещность», и, наконец, третье, — то, что их сводит в рассказ, это случайность (даже фатальность) вмешательства внешних факторов. И эти измерения рассказа, как можно догадаться, воспринимаются раздельно и вплоть до того момента, когда две кривые вдруг пересекаются, все вспыхивает под ударом словно в электрической цепи. План ожидаемых действий героев и обстоятельств их судьбы не соответствует плану реальных событий, происходящих в лагере, их предсказуемости. Это эстетизм, но утверждаемый через активную форму антиэстетической позиции.
172
Такими образами-прототипами тиранической власти пользовались многие, назову Э. Юнгера К. Шмитта, Э. Канетти, Б. Брехта, С. Эйзенштейна. Например, Юнгер выводит на историческую сцену Германии 20–30-х годов образ Рабочего, Der Arbeiter, — завершенный гештальт нового опыта мирового господства (надо заметить, что он не имеет прямого отношения к марксистскому классу-гегемону). Всякий раз, как только происходят аномальные, катастрофически быстрые изменения в обществе, спонтанно, будто бы из ничего возникает фигура смысла, на основе которой складывается образ исторического субъекта. Маски его разнообразны, но их не так много. Новый гештальт господства определен той сверхчеловеческой волей, которой желают наделить его «широкие народные массы», чтобы покончить с хаосом и поражением Веймаровской республики. Неопределенное и двусмысленное бюргерство буржуазного человека должно быть замещено новым типом, типом Рабочего-Воина.
До прихода нацистов к власти на экраны Германии в массовом порядке стали выходить фильмы, переполненые образами невероятных по жестокости и бессмысленности преступлений (главные герои экспрессионистского кино — вампиры, безумцы, садисты, тираны). Это фильмы: Ф.-В. Мурнау «Носферату» (1923), Ф. Ланга «Калигари» (1920) и «Доктор Мабузе, игрок» (1921), позднее «Завещание доктора Мабузе» (1932), фильм П. Лени «Музей восковых фигур», включавший в себя рассказы о великих тиранах-убийцах Гаруне аль Рашиде, Иване Грозном, Джеке-потрошителе. Эстетизация будущего немецкого вождя шла с громадным успехом: место для него было выделено, хотя и пустует, но скоро всеми желаемая и наиболее подходящая фигура Господина-монстра займет его (Кракауэр З. Психологическая история немецкого кино. От Калигари до Гитлера. Москва, Искусство, 1977. С. 83–93).
173
Нужно ли приводить статистические выборки по уголовной преступности 90-х (характер, «тяжесть», количество), по демографическим, экологическим, экономическим данным (смертность, безработица, обнищание населения)? Но, думаю, все и так очевидно. Господин-монстр появляется на сломе эпох, он лишь итог того, что произошло и чему объяснения нет, — вот что порождает пандемию страха и отчаяния, но и надежду на лучшее, требует терпения и лояльности: «Сейчас так плохо, потому что дальше будет лучше, намного лучше». Господин-монстр всегда в двух лицах: с одним отрицает Закон, он — Анархист, Актер, Король-Олень; с другим он — строгий, но справедливый Отец, сберегающий свой народ, хранитель духовных традиций и ценностей, и даже Монах, не чуждый аскетическому образу жизни (чье «наслаждение властью» стало государственной тайной).
174
В сущности, Ч. Ломброзо был первым, кто попытался на основе тогда неполных, конечно, статистических данных свести вместе преступление, преступника и вырождение (монструозность), чему как норме последующая уголовная юстиция и психиатрия достаточно долго придерживались (Ломброзо Ч. Преступный человек. Москва, Эксмо-МИДГАРД, СПб, 2005. С. 151–222).
175
Конечно, древние практики шаманизма прекрасно знали этот «сверхчеловеческий» опыт обладания высшей властью и знанием Ср.: «Сибирский шаман иногда объединяет в себе символически оба пола: его костюм украшен женскими символами, а в некоторых случаях шаман пытается имитировать поведение женщин. Но известны примеры шаманизма, в которых двуполость засвидетельствована ритуально, то есть конкретно: шаман ведет себя как женщина, одевается в женскую одежду, иногда даже берет себе мужа. Эта ритуальная двуполость — или бесполость — призвана служить одновременно знаком духовности, общения с богами и духами и источником сакрального могущества. Ибо шаман соединяет в себе два полярно противоположных принципа; а поскольку его собственная персона представляет иерогамию, священный брак между богами, то тем самым он символически восстанавливает единство Неба и Земли, а значит, обеспечивает связь между Богами и людьми. Эта двуполость переживается ритуально и экстатически; она допускается как необходимое условие выхода за пределы профанного существования». (Элиаде М. Мефистофель и андрогин. Москва, Алетейя, Санкт-Петербург, 1998. С. 182–184.)
176
Таким мы видим слугу в блистательном исполнении Энтони Хопкинса из фильма «На исходе дня». На фоне разрушающегося мира господ стойкость проявляют только слуги. Вот кто поддерживает остатки порядка в распадающемся мире. Господин без слуги даже не знает, как быть господином, и только слуга, прекрасно понимающий устройство мира, оказывается подлинным мудрецом и держателем великой аристократической этики. Как только уходит последний слуга, мир распадается и господин гибнет.
177
А. Ф. Лосев. Эллинистическая римская эстетика. I–II вв. н. э. Москва, 1979. С. 66–69.
178
Фромм Э. Адольф Гитлер — клинический случай некрофилии. Москва, «Высшая школа», 1992. С. 82–83.
179
В фильмах о тиранах и императорах А. Сокурова («Молох», «Телец», «Солнце» и вот теперь «Фауст») насилие и сама власть получают некий абсолютно сакральный смысл, не сам, естественно, человек желающий власти и ее добивающийся. Только впоследствии когда он полностью погружается в это плотное светящееся облако-нимб высшей власти, он перестает быть человеком. Иногда даже для себя самого — теперь он некое Третье лицо, некий всемогущий Он. Так (Коба) Сталин отделял себя от СТАЛИНА — ОТЦА ВСЕХ НАРОДОВ. Но как только власть отступает немного в сторону, чтобы явить нам быт и человеческие страсти тирана, тот становится по-человечески жалок и ничтожен. Все в нем разрушенная плоть и тлен. Гитлер в «Молохе» ничтожная личность, Ленин в «Тельце» такой же… Мораль, которую легко извлечь из наблюдений Сокурова: без харизмы нет тирана, но харизма не идет от качеств личности того или иного правителя, а только и исключительно от власти, которую желают, а что это за власть, как она устроена, имеет ли ограничения, меры ответственности, внутреннюю этику и подобные механизмы, которые в здоровом обществе делают всякую тиранию неэффективной (да и не нужной)? Иное мы видим в работах А. Германа. Там власть настоящий господин-монстр, жестокий и беспощадный, ничем не ограниченная власть тирана утверждает себя через Преступление. Как это ни парадоксально, но именно легитимацией тиранической власти и будет брутально эстетский образ Преступления. Сталин-цезарь в римском убранстве как образец эстетики чистого произвола. Сталин и Гитлер были для своего времени такими же господами-монстрами, как Иван Грозный и Петр I для своего (но в то время их монструозность, их чудовищность как правителей была сглажена грубостью и дикостью общественных нравов).
180
Фуко М. Ненормальные (курс 1974/75 гг.). СПб, 2004, С. 88.
181
Бердяев Н. Эрос и Личность. Философия пола и любви. Москва, «Прометей», 1989; Б. П. Вышеславцев. Этика преображенного эроса. Москва, «Республика», 1994.
182
Лосев А. Очерки античного символизма и мифологии. М., 1993. С. 661.
183
Там же. С. 679–680.
184
Или вот более поздние разоблачения западной религиозности: «Стиль же римского цезаризма есть не что иное, как обыкновенная, безличная античная скульптура, только проведенная здесь в социальной области. Отождествление и взаиморастворение идеи и материи, образуя собою, как мы видели не раз, стихийное бытие, в данном случае стихийную социальность, обязательно приводит к абсолютизму страстей, пороков и преступлений. Наслаждение от чужого страдания, кровавое сладострастие и садизм мучителя-убийцы, педераста и кровосмесителя — это, в конце концов, только вид эстетики, хотя при изображении такой эстетики обычно даже самые отъявленные нигилисты превращаются в ханжей и моралистов» (А. Ф. Лосев. Эллинистическая римская эстетика. I–II вв. н. э. Москва, 1979. С. 69). В книге «Эстетика Возрождения» этот тон разоблачения сохраняется Лосевым; он составляет пространные списки прегрешений, извращений, жутких преступлений, которые совершали все более или менее известные персонажи той эпохи. И все, что происходило тогда, происходило на фоне массового злоупотребления властью, словно это была эпидемия насилия. Замечу только, что Лосев пользуется разного рода сведениями, «историями» и анекдотами, которые-то и составляют его прием снижения образа тиранического вплоть до гротеска.
185
Мне кажется, что Лосев раннего периода не совсем отдавал себе отчет, как должно строиться объективное исследование платонизма. Его опытная религиозная установка на православную аскезу сокрушалась в постоянном чтении древнегреческих источников (по сути дела, откровенно языческих и даже антихристанских). Вероятно, подобная откровенная манера философствования должна была еще и быть отрицанием верховной идеи платонизма, — эйдоса как превращенного символа фаллократического культа. Но с другой стороны, Лосев — активный теоретик платонизированного стиля философствования (вспомним о его многотомных трудах по античной эстетике). Это трудно примирить.
186
Как будто энергия не канализуется органически точными путями, а через инфляцию или смещение эротического как ни странно приводит к импотенции. Поиск (утраченного) фаллоса может быть крайне близок Лосеву и Эйзенштейну. В психоаналитической литературе эта тема обозначается как инфляция сексуальности, отсюда возникает фиксация на фаллических образах и приапизме (Уайли Дж. В поисках фаллоса. Приап и инфляция мужского. СПб, 1996. С. 115).
187
S. M. Eisenstein. Dessins secrets. Paris, Editions du Seuil, 1999.
188
Почему часть так называемой советской интеллигенции, особенно те, кто был прозван «попутчиками», активно использовали матерную лексику? Близость к народу часто обнаруживалась «правильным» матерным оборотом, упрощением и доходчивостью сказанного. Вероятно, это особенно было трудно для Э., поскольку он всегда был пай-мальчиком и был лишен той важной и характерной черты советско-сталинской народности — умения правильно (естественно) пользоваться матерными словами. Помню встречу Нового года в Доме кино (на улице Герцена), мне девятнадцать лет, и я случайно попадаю к праздничному столу, за которым собрались тогда очень известные люди искусства. Отмечался выход фильма «Свет далекой звезды» — во главе стола кинорежиссер Иван Пырьев, который что-то обсуждает с Э. Быстрицкой, причем активно используя матерную лексику. Я был страшно смущен, между тем актриса непринужденно поддерживала разговор, словно не замечая пырьевского говора. Впрочем, и все другие члены съемочной группы внимали ходу беседы без какой-либо заметной реакции.
189
Антонен Арто. Гелиогабал. Москва. Митин журнал, Kolonna Publications, 2006. С. 104–105.
190
Сегодня, уже по прошествии столько времени (и зная все трудности овладения материалом эпохи Возрождения в то время, когда Бахтин только начинал работать над книгой), нельзя, конечно, придерживаться слишком «строгих» требований. Хотя стоит все-таки отметить, что разведение смеха и страха (серьезности) далеко не соответствует, как мы теперь знаем, реальному положению дел в то время. Во всяком случае, крупнейшие европейские историки не раз указывали, что не все выводы Бахтина исторически верны, что в его работе наличествует несколько предвзятая идейная позиция (Жан Делюмо. Грех и страх. Формирование чувства вины в цивилизации Запада (XIII–XVIII века). Екатеринбург, Издательство Уральского университета, 2003. С. 165–167).
191
М. М. Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса. Москва, «Художественная литература», 1965. С. 101–103.
192
В основе контролируемого клиром образа тела, по мнению Бахтина, «лежит индивидуальная и строго отграниченная масса тела, его массивный и глухой фасад. Глухая поверхность, равнина тела, приобретает ведущее значение, как граница замкнутой и не сливающейся с другими телами и с миром индивидуальности». (Бахтин М. Собрание сочинений. Том 4 /1. С. 317.)
193
Лавджой А. Великая цепь бытия. История идеи. Москва, «Дом интеллектуальной книги», Москва, 2001. С. 55.
194
Ср.: «Французские короли отдавали свои приказания двояким образом: чрез письма тайные и явные. Эти последние были законодательные акты; они были обыкновенно запечатываемы большой государственной печатью рукою канцлера, который затем и препровождал их в парламент. Этот последний имел право поверять их и даже, при случае, делать в них поправки. Секретные письма. были письма глухие, содержащие приказания короля, исполняемые без рассуждений; это были административные, письменные приказания, а не законодательные акты; они были подписываемы государственным секретарем и не подлежали контролю парламента. Секретное письмо — приказ административный, и король часто пользовался им как средством заставлять исполнять закон, а также и как средством мстить частным лицам» (Эдуард Лабуле. Французская администрация и законодательство. С.-Петербург. 1870. С. 362).
195
Фуко М. Жизнь бесславных людей.// М. Фуко. Интеллектуалы и власть. Москва, Праксис, 2002. С. 260–261.
196
См. например: Блок М. Короли-чудотворцы. Очерк представлений о сверхъестественном характере королевской власти, распространенных преимущественно во Франции и в Англии. Москва, «Языки русской культуры», 1998; Marin L. Le Portrait du Roi. Paris, Editions de Minuit, 1981; В. М. Живов. Царь и бог. Семиотические аспекты сакрализации монарха в Россию. Москва, Языки культуры и проблемы переводимости. «Наука», 1987; Б. А. Успенский. Царь и патриарх. Харизма власти в России. (Византийская модель и ее русское переосмысление). Москва, Языки русской культуры, 1998; Элиас Н. Придворное общество. Языки славянской культуры, Москва, 2002; Marin L. Le Portrait du Roi. Paris, Editions de Minuit, 1981.
197
Из всех древних качеств власти можно выбрать главное: это кудос, «дар превосходства, который проявляется как победа магической сущности, как постоянное преимущество…» (Бенвенист Э. Словарь индоевропейских социальных терминов. I Хозяйство, семья, общество. II Власть, право. Религия. Москва, Прогресс, 1970. С. 283).