Однажды – дело было уже в середине мая – Саша пришел к ней хмурый, сосредоточенный. Какая-то мысль, видно, терзала его. Ольга ничего не стала расспрашивать – знала, как мужчины не любят, когда лезут в душу. А он поел и даже любовью с ней занялся, но будто отсутствовал, какая-то мысль грызла его. Механически все происходило – какой бы двусмысленной пошлостью это ни звучало.
После всего он закурил и сказал:
– Знаешь, Оля, я тебя обманул немного.
У нее сердце ухнуло: сейчас скажет, что женат.
А он продолжил:
– Я и правда военнослужащий, да не совсем. И капитан по званию – тоже правда. Только я не в армии служу, а в КГБ.
– Какая разница, – улыбнулась она.
– Не скажи. Я ведь ради чего в Москву-то приехал? Хлопотать. Причем лично за себя. Знаешь ли, что Никита наш Сергеевич затеял кардинальное сокращение не только армии, но и органов? Дескать, надо освободить Комитет от сотрудников, запятнавших мундир в период необоснованных репрессий. Ну, и половину, если не три четверти личного состава, – в отставку. Меня в том числе. Увольняют даже без пенсии. А я в органы в пятьдесят четвертом году пришел – никаких в те времена не было репрессий. Чем я себя мог запятнать? Но все равно. Служба нравится, меня в Комитет взяли сразу после армии, ничему больше не выучился – и теперь что ж? Мне жизнь сначала начинать в народном хозяйстве? Да и денежное довольствие, прямо скажем, немаленькое – под две тысячи выходит ежемесячно. Где я такой оклад с нуля найду? Поэтому я тут, в столице, чем все это время занимался? По инстанциям ходил. И в управлении кадров был, и везде. Вот вчера до зампреда КГБ добрался. Убалтывал его, но нет, ничего. Никакой надежды. Так что, видать, придется мне вещички собирать – да к себе в Ленинградскую область возвращаться. Увольняться подчистую. Все без толку.
Ольга задумалась.
И тут для Петренко пряталась развилка. Она могла сказать: «Ну и ладно, увольняйся – приезжай ко мне, в Москву, я помогу тебе устроиться». Этим нельзя было пренебрегать: во-первых, крыша, а во-вторых, столичная прописка – все дальнейшую операцию гораздо удобней осуществлять, базируясь в Белокаменной. Но все равно это означало, что главной цели он не достиг, и недели, потраченные на то, чтобы войти в доверие, улетели коту под хвост.
Однако Ольга ответила иначе – и это сулило надежду:
– Подожди, я подумаю.
Он махнул рукой с тщательно дозированным пренебрежением:
– Что ты можешь придумать? Вохровцем
[19] меня устроить в свой ВГИК?
Женщина сказала туманно:
– Есть у меня кое-какие связи.
Об этих «кое-каких связях» Петренко узнал еще загодя, в своем времени, планируя операцию. Однако оттуда, с расстояния почти девяносто лет, отделявшего беззаботную предвоенную студенческую юность Ольги и объекта, невозможно было понять: а сколь крепкие узы их связывают? Сохранилась меж ними былая теплота или растратилась она, испарилась за двадцать бурных лет, отделявших конец тридцатых от пятьдесят девятого? Но, во всяком случае, женщина обещала «подумать» – значит есть шанс назавтра подвести ее к столь нужному ему, единственно правильному решению. А если все сорвется, придется начинать с нуля на новом месте.
Назавтра он встретил ее после лекций во ВГИКе, и они отправились на близлежащую ВСХВ
[20]. Петренко взял ее под руку, и были они такие красивые и влюбленные, только немного печальные, что даже разницы в возрасте не заметно.
Купили билетики и пошли по дорожкам Выставки, направляясь в сторону фонтана «Дружба народов». Народу было немного – будний день, – и в основном провинциалы: женщины в платочках, мужчины в шляпах и галстуках.
– Сходим в кино? – предложил он. – В круговую кинопанораму? Сейчас, в будни, поди, и билет достанем.
– Ой, нет, хватит с меня кино на сегодня, – улыбнулась она. – Давай просто пройдемся.
А потом она сказала как раз то, на что он рассчитывал:
– Я ведь перед войной училась в ИФЛИ
[21] и была знакома с одним человеком… Кстати, ты в курсе, как шутя расшифровывали тогда название нашего вуза? ИФЛИ – Институт Флирта и Любовных Интриг. Флирт случался, конечно, но на самом деле мы серьезными были. Особенно он, простой парнишка из Тамбова – очень хотелось ему выучиться, пробиться, карьеру сделать. Его даже секретарем комитета комсомола института избрали. Но тогда случилось между нами кое-что, – скулы ее слегка покраснели, – ты не думай, ничего особо серьезного, но симпатия была… А потом – война… Мы расстались, нас разбросало, он сразу серьезную карьеру стал делать по комсомольской линии… Так вот, он – тот мой давнишний ухажер, сейчас стал, ни много ни мало, главой вашего учреждения…
– Да ладно! Брось заливать! – сказал Петренко, уже освоивший сленг конца пятидесятых: «заливать», «трепаться», «хохмить».
– Да, я знакома с Александром Шаляпиным.
– С самим Шаляпином? Александром Николаевичем? Председателем КГБ? И он был твой дружок?
Хотя именно об этом факте: дружеской, а возможно, любовной связи Шаляпина с Ольгой Крестовской – он ведал изначально, еще находясь в своем времени. Да только его, в сущности, Петренко и знал, когда взялся женщину разрабатывать.
– Да, мой дорогой, я с ним знакома! И мы в хороших отношениях остались! Во всяком случае, года три назад, когда он еще комсомол возглавлял, мы с ним в Большом театре случайно столкнулись и протрепались весь антракт – к вящему неудовольствию всех сопровождавших его лиц, у которых наверняка свои виды на него в тот момент имелись. И он мне даже свою визитную карточку оставил – представляешь?
Визитная карточка для советского человека была дивом дивным – ее имели только дипломаты, журналисты и чиновники высокого ранга, в основном те немногие, кто с иностранцами дела по работе имел.
А Оля продолжала:
– Он на визитке от руки два личных телефона написал, домашний и дачный. Не думаю, что они у него переменились. Домашний, наверное, точно остался. Они ж там, наверху, не с каждым назначением в новую квартиру переезжают. Поэтому могу ему позвонить.
– Позвонить… – раздумчиво протянул Петренко. – И что ты ему скажешь?
– Не думаю, что будет правильно вопрос о тебе по телефону обсуждать. Попрошу о личной встрече.
– Думаешь, выслушает он тебя?
– Попробовать надо.
Молодой человек надолго замолчал. Они миновали помпезный павильон «Центральный» и вышли к сверкающему золотом фонтану, изображающему красавиц из братских республик. Что и говорить, тогда, в пятьдесят девятом, смотрелись золоченые дамы в национальных нарядах более органично, чем в веке двадцать первом, хотя бы потому, что дружба советских народов в ту пору еще существовала.
