– Мы с Максимом вернулись домой, и всё было просто прекрасно. Я была счастлива. Муж тоже. Мы очень любили Максютку. Ничего не омрачало нашу жизнь. Когда я забеременела случайным образом, мы даже не поверили. Столько лет мучений, лечения, а тут – такое чудо! Я пребывала в предвкушении встречи с дочерью. Это было чудесно, волнительно, прекрасно! Чувствовать, что в тебе растёт новая жизнь, это… фантастика! У вас есть дети?
Я не успеваю понять вопроса, как мой рот уже выстреливает ответом:
– Да, есть.
– Тогда вы можете представить хотя бы на сотую долю, что такое ожидание ребёнка! – заявляет она. – У женщин всё иначе. Гораздо ярче. Острее. Я полюбила свою дочь задолго до её появления на свет. Каждый день моего ожидания встречи с ней делал мою любовь чуточку сильнее. Когда Рита родилась, я не мыслила своей жизни без неё.
– К сыну вы такого не чувствовали? – догадываюсь я, и Елена Олеговна поджимает губы.
– Я хотела. Очень сильно. Мне было не по себе, что я так люблю дочь и просто не могу найти в себе такого же по отношению к Максиму. То ли дело в пресловутых гормонах, то ли мой мозг не идентифицировал наше родство, потому что я помнила каждую секунду беременности Ритой, а Максима я не вынашивала… Я не знаю. Я старалась не делать различий, проводила время с ними наравне, никого не выделяя и не превознося, насколько позволяла разница в возрасте. А потом прозвенел первый звоночек, и я возненавидела его.
– Энцефалопатия начала подавать знаки? – понимающе спрашиваю у неё.
– Да. Рите было около трёх лет. Она сидела в ванне, воды было примерно на треть. Я никогда не наливала много воды, боялась, что не досмотрю за детьми и они наглотаются воды. В Нагорске не очень хорошая трубопроводная система, вода отвратительная. Для еды мы использовали покупную или родниковую – муж привозил большими бидонами. – поясняет торопливо женщина. – Так вот, Рита сидела с игрушками в воде. Максим копошился с машинкой в коридоре. Я отскочила на минуту, выключить плиту. Мне показалось, что по квартире пошёл запах подгоревшего мяса. Услышала всплеск и кинулась со всех ног в ванную. А там… Максим держал Риту головой в воде…
Я тяжело вздыхаю. Вот откуда такие мысли у пятилетнего ребёнка в голове?
– У меня было всё как в тумане. Я выставила его из ванной, подхватила малютку, и она закашлялась. От ужаса её трясло в рыданиях несколько часов. Я думала, мне никогда не придётся переживать минут страшнее, но, конечно, всё только началось. Мне казалось, что Максим специально изводил меня. Надевал Ритины юбки и платья, закатывал истерики при любой попытке состричь волосы. Поначалу все считали, что это просто детская ревность, но я боялась за свою дочь, поэтому возила его на всё новые обследования, пока не поставили диагноз.
– И вы встали на учёт в психоневрологическом диспансере?
– Да, там было только амбулаторное лечение. Мы проводили дни напролёт в стенах больницы, а по ночам я тряслась за дочь. Максим просто помешался на Рите, копируя её, подражая… Вы просто не можете представить этот ужас. Я ненавидела его, жалела, что мы пошли на это – на суррогатное материнство.
– Вы думаете, что это наследственное? Воздействие днк суррогатной матери настолько минимально, крайне сомнительно, что болезнь могла передраться от “инкубатора”, как бы грубо это не звучало.
– Нет, я точно знаю, что это последствие родовой травмы. Если бы я его вынашивала и рожала, возможно, мне было бы некого винить, я бы чувствовала связь с сыном. Но… кроме общей днк нас не связывали ничего, – горько говорит она. – Зато объявилась Альбина. Её сын после длительной и дорогостоящей операции всё-таки скончался… Не буду вдаваться в подробности, но она уговорила нас отдать Максима ей. Не знаю, под действием какого момента я согласилась на её идею обставить дело так, чтобы все считали, что Максим Пелевин погиб… Думаю, я отсекала все пути его возвращения в семью. Как она всё это обставила, меня не интересовало. Я переживала только за свою дочь. Максим исчез, я рыдала от облегчения, что Рита в безопасности. Мы выжидали время, чтобы уехать из проклятого Нагорска. Хотели податься в столицу и начать жить с чистого листа.
Я пока не берусь анализировать слова Елены Олеговны. Если она врёт, толку от этой болтовни мало. Но если нет, то… Я не знаю, как относится к ситуации в целом. Поэтому жду окончания исповеди.
– Но уехали вы сюда, – подгоняю её к событиям недавним.
– Альбина объявилась снова. Сказала, что тяжело больна. У её отца в этом городе была какая-то контора, вот она и скрыла от него, зачем подалась на Родину на самом деле. Мы переехали. Купили дом неподалёку от её дома. Повелись на шантаж, что она расскажет в полиции, как мы избавились от ребёнка, потому что он болен. Мы с мужем решили, что держать женщину на виду, будет правильным решением.
– Она действительно была больна?
– Нет, она подсела на таблетки Максима. Тяжёлые психотропные наркотики. Рецепт всегда был под рукой. Уж не знаю, как она выправила ему документы, но он жил обычной жизнью, наблюдался у врача, принимал лекарства. Словом, как и в семье, просто теперь он жил с Альбиной.
– Почему вы повелись на шантаж?
– А у нас был выбор? На кону стоял мой ребёнок! Если бы правда вскрылась, меня могли упечь за решётку, и что стало бы с Ритой?!
У меня пока не укладывается в голове эта дичь. Что же за любовь такая больная?!
– Я не знаю, рассказывала ли Альбина сыну о нас или нет, но однажды Рита вернулась со школы в ужасе, рассказала о странном мальчике, который преследовал её. Моя дочка перепугалась, у неё случился нервный срыв. Я не выдержала. Поехала приструнить эту наркоманку. Уговор был другой! Они должны были исчезнуть из нашей жизни навсегда, а вместо этого страдала моя малышка.
Никак не могу понять, искренне говорит эта женщина о Рите или нет. Словно издевается! Разве может нормальный человек из любви к ребёнку допустить, чтобы кошмар собственной жизни продолжался много лет? И тут же я понимаю, может. Рита готова была прятаться всю жизнь, лишь бы её дочь не попала в детский дом. Сложно абстрагироваться, когда в деле перемешано столько личного!
– Максима дома не было, – меж тем продолжает Елена Олеговна. – Альбине же было плохо. Кажется, она объелась своими таблетками, лежала в собственной рвоте. Я не убивала её. Но я не сделала ничего, чтобы ей помочь. Даже не вызвала скорую. Кажется, есть такая статья, да?
