Он улыбнулся. Не хищно, не нагло. Совершенно без издёвки и каких-то скрытых смыслов. Той самой мальчишеской улыбкой, которая уже давно не давала покоя.
И Вереск улыбнулась в ответ.
– Не думал, что скажу это кому-то до окончания отбора невест, но… Немедленно раздевайтесь и ложитесь в постель. – Ладимир поднялся. – А я прикажу Милде подать вам бульон и тёплое вино с гвоздикой.
– Милде... – Вереск сморщилась. – Старая дама ненавидит меня.
– Ну, это преувеличение, – заметил князь и, подумав, добавил: – некоторое.
Вино и бульон принесла Дара. Вереск не удивилась. Скорее всего, Милда слишком занята. Возможно, как раз в этот самый момент она варит ядовитую смесь, чтобы отравить ненавистную «гостью», или распускает скабрезные сплетни…
Есть не хотелось совсем. Бульон казался слишком горячим, а вино – кислым. Дрова в очаге уютно трещали, но огонь не грел. Вереск дрожала, закутавшись в меховое одеяло, словно в кокон. Дара деловито коснулась её лба и причмокнула:
– А ведь у вас жар, миледи.
– Ничего страшного. – У Вереск зуб на зуб не попадал. – Это скоро пройдёт.
– Главное, чтобы это прошло до приёма, – рассудительно заметила девчушка.
– Не беспокойся, Дара. – Попытка улыбнуться с треском провалилась. – Участвовать в отборе невест я не собираюсь.
– Как это? – служанка захлопала ресницами. – У вас же платье!
Ох уж это платье!
Вереск метнула быстрый взгляд в сторону кресла. Ну конечно. Вот оно, платье…
В огне не горит, в воде не тонет.
– Хочешь, подарю его тебе?
– Ох, нет! Нет, госпожа, смилуйтесь! – Дара всплеснула руками так отчаянно, словно ей предложили отрубить ногу по колено. – Я не хочу остаться старой девой!
– Старой девой? Из-за платья?
– Да, да, – закивала отроковица. – Платье невесты-избранницы можно получить только от князя. А ежели оно досталось девице… эээ… иным способом – всё. – Девчушка разрубила воздух ладонью. – Замуж, считай, никогда не выйдешь.
– Страшное дело… – прошептала Вереск.
– Страшное, – отозвалась служанка. – Уж лучше смерть, чем такая участь.
Вереск улеглась. Свернулась калачиком и обнялась с подушкой. Зевнула.
– Добрых снов, миледи. – Отроковица погасила все, кроме одной, свечи и двинулась к двери.
– Постой! – Оставаться в одиночестве не хотелось. Совсем. – Побудь со мной ещё немного. Присядь и расскажи что-нибудь.
Дара села в изножье. Улыбнулась.
– Что миледи хочет услышать?
Сказку...
– Поведай о себе. Как ты очутилась в Приюте Рассвета?
– О! – вздохнула девочка. – Это совсем не интересно. Обычная история. Как у всех... Тут служила моя мать. А теперь вот я служу.
Действительно, не слишком интересно...
– А расскажи про туман!
– Про... туман? – Дара выглядела весьма озадаченной. Неужели есть что-то, о чём не ведает эта шустрая проныра?
– Да. – Вереск отчаянно боролась со сном. Глаза слипались. – Когда корабль подходил к Мейде, стоял такой туман... и все... все... – она снова зевнула, – ...молчали...
– Ах, вот оно что! – Просияла отроковица. – Так это вы шли через пролив Безмолвия! Там всегда так.
– Пролив Безмолвия?
– О да! – Девчушка понизила голос, и Вереск поняла, что получит свою сказку. – Когда-то давным-давно морская ведьма прогневалась на людей и наслала на них чудовищного монстра – кракена. О, миледи, то был жуткий кальмар, размером с остров, с такими вот длиннющими щупальцами. Кракен погубил сотни кораблей и сожрал тысячи людей. Никто не мог с ним справиться: даже самые отчаянные смельчаки да удалые воины терпели крах. Но нашлась девица с голосом сладким, точно патока. Она потребовала, чтобы её отвезли на рифы, и осталась там. Она пела, миледи. Пела, и голос её разносился далеко над морем. Даже чайки смолкли. Даже волны стихли, чтобы послушать ту песнь. Голос красавицы убаюкал и кракена: монстр опустился на самое дно и уснул мёртвым сном. А девица обратилась непроглядным туманом и рассеялась над проливом. С тех пор повелось молчать, проходя через те воды. Всякий моряк знает – даже малейший шорох способен разбудить кракена, но усыпить монстра вновь уже никто не сумеет. Добрых и светлых снов вам, миледи...
Последних слов Вереск уже не слышала.
Звук походил на тот, что можно услышать из морской раковины, если поднести её к уху.
Шшшш... Ш-ш-ш-шшшшш... Шшш-ш-ш-ш-шшшш...
Странный звук. Совсем не уместный здесь.
Вереск села и откинула со лба влажные пряди. Сколько же она спала? Дара ушла, а свеча почти догорела... И что же это шипит?
И тут она увидела...
Дым?
Клубы сочились из-под двери. Седые и плотные, как кучевые облака.
Что это, чёрт побери? Неужели пожар?
Ничтоже сумняшеся, Вереск подлетела к двери и выскочила в коридор. Выскочила и замерла...
Нет. Это не пожар: дымом даже не пахло. В коридоре стоял туман. Самый настоящий туман. Непроглядная густая пелена.
Вереск нервно сглотнула. Попятилась к спасительной комнате, но двери за спиной не оказалось. Ни двери, ни стены. Только туман. Туман впереди, сзади, слева, справа, сверху и под ногами. Всюду.
Туман и голос в нём. Далёкое, едва различимое... пение.
Вереск пошла на голос. Прекрасный, сладкий, чарующий голос, проникающий в самую душу. Она знала эту песню, но не помнила, откуда.
Я тебя живой водою напою,
Вытру слезы и омою ноги.
Заберу я боль и грусть твою,
Знаю, путник, ты устал с дороги...
Голос отражался от невидимых сводов, и казалось, будто поёт целый хор сирен.
Поцелует розовый рассвет
Нежный шелк волос твоих медовых.
Ты проделал путь в полсотни лет,
И по тропам ты ступал в оковах.
Вереск шла вперёд. Шла и шептала:
– Отдыхай, мой милый, отдыхай!
Позабудь усталость, беды, страсти...
Тут со мною ты узнаешь рай,
И минуют все тебя несчастья.
Он стоял среди тумана. Стоял, понурив плечи. Она окликнула его, но Ладимир не отозвался. Глаза его были открыты, но ничего не видели.
Глаза слепца.
– Милорд! – снова позвала Вереск, и эхо проглотило её слова. – Милорд!
Осторожно, словно под ногами был лёд, а не каменные плиты, она подобралась к Ладимиру.
