Она приникла к нему и поцеловала широкую гладкую грудь.
– Я люблю вас, милорд.
Ладимир обнял её. Прижал крепко-крепко, словно мало ему было долгой сладкой ночи.
– Когда ты заснула, я сжёг твоё платье служанки.
– Значит, буду ходить по замку нагишом, – промурлыкала Вереск и потёрлась щекой о колючую щетину на его подбородке.
– Звучит весьма заманчиво.
– Могу я и дальше помогать Милде с хозяйством, милорд?
– Нагишом? – Ладимир ущипнул её за ягодицу.
– В любом наряде, который предложите взамен. – Вереск притянула к себе его руку и поцеловала пальцы. Один за другим. – Платье вы сожгли, но я по-прежнему служанка. Помните?
Князь резко подмял её под себя и навис сверху. Глаза его улыбались.
– А вы помните?
– Что именно?
– Я обещал дать вам работу. А слово моё…
– … крепче стали калёной, – рассмеялась Вереск.
– Всё верно. – Он чмокнул её в кончик носа. – Только вот… очередная служанка замку ни к чему. – Ладимир улыбнулся. – Приюту рассвета нужна хозяйка, Вереск. А мне – преданная жена.
Вереск едва не задохнулась, когда до неё дошёл смысл его слов.
Жена? Он хочет, чтобы я стала его женой?
– Что скажешь? – Князь принялся осыпать поцелуями её грудь.
– Я…
В дверь не просто постучали, а забарабанили, едва не сорвав с петель.
– Миледи Вереск! – Горий орал, как оглашенный. – Миледи Вереск! Скорее! Скорее! Случилась беда!
Глава двадцатая
Глухой ночью просторный холл казался мрачным и пустым. Широкая лестница с округлыми ступенями напоминала рёбра исполинского морского угря, а Дара – сломанную куклу, брошенную нерадивым ребёнком. Бледная до синевы отроковица лежала на спине, широко раскинув руки и слепо пялилась в расписной потолок остекленевшим взглядом. Что застыло в мутных, точно трясина, глазах? Удивление? Страх? А, может, мольба? Вереск не знала. Едва увидев девчушку, она вскрикнула и уткнулась носом в грудь Ладимира. Князь тут же обнял её, ничуть не заботясь о том, насколько красноречив столь интимный жест.
– С лестницы упала, – мрачно констатировал Горий и стащил с головы нелепый белый парик с обтрёпанной косицей. – С самого верху.
– Ты видел? – строго вопросил Ладимир.
– Да что тут видеть? – вздохнул лакей. – И так ясно.
– Кто ещё в курсе?
– Милда. – Старик поскрёб в затылке. – Она-то её и нашла. Вазу разбила...
– Милда… – медленно повторил князь, и Вереск почувствовала, как напряглась его рука. – Где она сейчас?
– У себя, - виновато пробурчал Горий. – С ней истерика, милорд.
Ладимир скрежетнул зубами.
– Вереск. – Он отстранился и легонько тряхнул её за плечи. – Вереск, вы слышите меня?
– Д-да…
– Я могу рассчитывать на вас?
Вереск кивнула, усилием воли сдерживая готовые хлынуть градом слёзы, а князь склонился к самому её лицу.
– Ступайте к Милде. Ступайте и проследите, чтобы старушка держала язык за зубами. Ясно?
– Да милорд, – прошептала она едва слышно и, пошатываясь, заковыляла в сторону кухни.
– Бедная девочка! – Милда сидела на узкой кровати в своей крошечной каморке и рыдала в голос. – Моя бедная девочка! Несчастная сиротка!
Вереск терпеливо слушала причитания, крепко сжимая узловатую старческую ладонь: пусть лучше Милда опустошит себя сейчас с ней, чем будет искать, кому излить горе.
– И пожить-то толком не успела! Бедная, бедная моя девочка!
Вереск стиснула зубы. Не плачь, – приказала она себе. – Терпи.
Если дам волю слезам, Милда и вовсе с ума сойдёт.
– Приляг. – Вереск уложила старушку и накрыла тёплым мягким пледом. – Я принесу настойку из пепельной травы. Она поможет уснуть.
Служанка только всхлипнула в ответ.
Она утешала Милду до самого тёмного предрассветного часа и ушла, только когда старушка забылась глубоким сном.
Замок ещё спал, погружённый в блаженную дрёму, и Вереск неспешно брела по гулким безлюдным галереям и коридорам. Опустошённая и измученная, она гнала из мыслей Дару. Но ... ничего не получалось...
Наши гостьи... с ними что-то не так!
Дара хотела сказать что-то важное, – угрюмо размышляла Вереск. – Что-то очень, очень важное, а я...
Не видела ничего, кроме Ладимира и повисшей у него на локте Арабеллы!
Что же хотела сказать несчастная девочка? Чего такого подозрительного заметила бедняжка в невестах-избранницах?
Они словно не помнят вчерашнего дня!
Не помнят вчерашнего дня...
Вереск нахмурилась. Всё это странно. Странно и подозрительно.
Искристый и звонкий, точно весенняя капель смех, заставил остановиться. Что это? Неужели в такой час ещё кто-то не спит?
Не спит, бродит по лабиринтам тёмных коридоров и... хохочет?
– Мне кажется, – прошептала Вереск и сжала кулаки. – Мне просто кажется, и всё!
Смех повторился. Теперь он звучал сухо и отрывисто. Зловеще.
Проклятье!
Выяснять, кто потешается в столь поздний, а точнее – ранний, час, не было никакого желания. Подхватив юбки, Вереск поспешила к восточному крылу.
В комнату! Скорее – в комнату!
– Куда же ты спешишь? – раздалась за спиной сотня голосов. Тихих, словно шорох листвы на ветру, но отчётливых. – Зачем убегаешь от нас, Вереск? Мы ждём тебя! Мы так давно ждём тебя! Иди же к нам! Мы все здесь счастливы!
– Очень счастливы! – Этот голос... Один среди сотни. Это... Это...
Голос Дары!
Вереск с трудом подавила крик и побежала так быстро, как только могла. Я схожу с ума, – думала она, глотая слёзы. – Схожу с ума!
Дверь опочивальни была приоткрыта, и темноту прорезал узкий клин уютного жёлтого света.
Там кто-то есть, – поняла Вереск, и едва не закричала.
Но... крик так и не сорвался с губ.
– Почему вы так долго? – Ладимир вырос на пороге. Огарок свечи в его руке почти совсем догорел. – Заходите скорее. На вас лица нет.
Вереск подчинилась. С трудом доковыляла до кровати. Князь опустился рядом и уронил голову на руки. Слова не требовались долго. Очень долго.
– Надо было послушать тебя, – прохрипел Ладимир, когда пламя свечи угасло, и комната погрузилась во мрак.
